Наверху, над замершими на странном посту тетей и племянником, был витраж, и пробивающийся сквозь него свет падал на площадку и первые ступени лестницы. Изображенные на нем каким-то ремесленником в восьмидесятые годы фигурки в синих и янтарных одеждах олицетворяли Любовь, Непорочность и Красоту, и эти Любовь, Непорочность и Красота в тот час выглядели более живыми, чем неподвижные люди, на которых сквозь витраж лились пестрые лучи заходящего солнца. С наступлением сумерек цвета потускнели.
Наконец сдерживаемое покашливание Фанни Минафер нарушило тишину, и тетка, с верным платочком в руке, бесшумно скрылась в своей одинокой спальне. Джордж слепо оглянулся вокруг, на цыпочках пересек коридор и вошел к себе в полутемную комнату. Он сам не понимал, почему старается двигаться как можно тише. Он прошел к окну и тяжело опустился на стул. Ему почти не было видно улицу – только сгущающиеся сумерки да стену ближайшего нового дома. Ночью Джордж не сомкнул глаз и ничего не ел со вчерашнего обеда, но не чувствовал ни сонливости, ни голода. Внутри росла решимость, не дающая заснуть, и он широко распахнутыми глазами с горечью смотрел во тьму за окном.
Уже совершенно стемнело, когда за спиной послышались шаги. Кто-то встал на колени позади него, две руки с любовью обвили талию, а к плечу прижалась нежная головка. Он вдохнул аромат яблоневого цвета.
– Милый, не переживай, – прошептала мама.
Глава 26
У Джорджа в горле застрял комок. Он был готов разрыдаться, но совладал с эмоциями, решительно растоптав жалость к себе, вызванную материнским сочувствием.
– Как же мне не переживать? – произнес он.
– Да вот так, – успокоила она. – Просто не переживай, что бы ни случилось.
– Легко сказать! – возразил он и хотел было подняться.
– Солнышко, давай еще немножко так посидим. Пару минуточек. Мне надо кое-что тебе сказать. Приходил брат и поведал, как ты несчастен и как благородно поступил, сходив к той женщине с биноклем. – Изабель грустно усмехнулась. – Вот же противная особа! Как сильно может насолить людям какая-то сплетница!
– Мама, я… – Джордж опять попытался вскочить.
– Не надо. Мы так хорошо разговариваем… Ладно, – все-таки сдалась она.
Он встал, помог ей подняться и включил свет.
Когда комната ожила от огня, заплясавшего в лампах, Изабель махнула рукой в отчаянном и неуверенном протесте и всхлипнула, быстро отвернувшись от сына. Что означало: «Не стоит на меня смотреть, пока я такая». Но тут же повернулась к нему опять, с опущенными, но совершенно сухими глазами, и даже попыталась неловко улыбнуться. На ней все еще была шляпка, а дрожащие пальцы сжимали измятый белый конверт.
– Мама…
– Не торопись, родной, – сказала она, хотя он стоял как каменное изваяние, подняла руки, чтобы обнять его, и легонько прижалась виском к его щеке. – Ты так переживаешь, бедняжка! Но в одном ты можешь не сомневаться, дорогой мой мальчик: я никого и никогда не буду любить так, как тебя! Никогда, никогда!
– Мама…
Она разомкнула объятия и отступила на шаг.
– Еще секундочку, солнышко. Сначала прочитай это. Все еще можно исправить. – Она вложила ему в ладонь письмо и, пока он читал длинное послание, медленно отошла в дальний угол комнаты, где встала спиной к сыну и не поднимала головы, пока он не закончил.
Листки были исписаны почерком Юджина.
Милая Изабель, это письмо принесет тебе Джордж Эмберсон. Он ждет, пока я допишу. Мы с ним успели все обговорить, и он, прежде чем отдать послание, расскажет, что случилось. Конечно, я в глубоком замешательстве и еще не собрался с мыслями, чтобы дать всему верную оценку, однако уверен: то, что произошло сегодня, не должно было застать меня врасплох, я должен был почувствовать, что оно случится, поскольку давно заметил, что юный Джордж относится ко мне все хуже и хуже. У меня никак не получалось завоевать его дружбу, он всегда был настороже, что-то его вечно беспокоило, – возможно, поэтому я вел себя при нем неловко и скованно.
Думаю, он с самого начала понял, что я к тебе неравнодушен, и это, естественно, ему не понравилось. Должно быть, он чувствовал мой интерес к тебе даже тогда, когда я тщательно – по крайней мере, мне так казалось – скрывал его от тебя. И наверное, он боялся, что и ты слишком много думаешь обо мне, даже когда никаких чувств не было и ты считала меня просто старым другом. Я отдаю себе отчет в том, как сильно в его возрасте раздражают всякие сплетни. Милая Изабель, я, пусть и не слишком внятно, пытаюсь сказать, что нас с тобой эти нелепые слухи совершенно не трогают. Вчера мне показалось, что пришло время просить твоей руки, ты же сама как-то согласилась, что «однажды оно придет». Ну, мы-то с тобой знаем, кем мы были и кто мы есть, и относимся к сплетням, как к мяуканью драных кошек! И не стоит позволять подобным глупостям вставать на пути к тому, что нам осталось после всех несчастий и ошибок. Но сейчас перед нами не клевета и не наши страхи, которые мы уже преодолели, но страх другого человека – твоего сына. И, милая моя, самая прекрасная женщина в мире, я знаю, что он значит для тебя, и это меня пугает! Попытаюсь объяснить. Вряд ли он изменится. В двадцать один или в двадцать два года слишком многое кажется вечным, неизменным и ужасным. Это в сорок воспринимаешь кривотолки как мимолетные зловонные испарения. Но сорокалетний ни за что не сможет объяснить это двадцатилетнему, в том-то и беда! Понимание придет только с годами.
И вот мы и добрались до главного: хочешь ли ты жить своей жизнью или жизнью Джорджа? Я осмелюсь зайти дальше, потому что в этой ситуации опасно не быть искренним. Джордж будет действовать, только если твое бесконечное обожание, твои бесчисленные жертвы, ежедневные мелкие и невидимые на первый взгляд уступки с самого дня его рождения будут побуждать его к действию. Дорогая, мое сердце обливается кровью, но сейчас главный твой враг – это твое собственное бескорыстное и самозабвенное сердце матери. Я однажды сказал, что ты видишь и любишь в сыне ангела, хотя, наверное, это справедливо по отношению ко всем матерям. Но ослепленная любовью мать часто не замечает, что вокруг сына витает не только ангельская благодать, но и мятежный дух. Мне действительно страшно за тебя, страшно за нас обоих, когда я думаю, насколько этот дух ожесточился против нас, несмотря на всю твою любовь, и как твоя нежная душа склоняется перед его волей. Хватит ли тебе сил, Изабель? Сможешь ли ты бороться? Я не сомневаюсь, если силы найдутся, ты быстро поймешь, что все преодолимо. Ты должна быть счастлива и скоро будешь. Тебе всего-то и надо написать мне пару слов – раз я не могу прийти в ваш дом – и сообщить, где ты со мной встретишься. Мы вернемся через месяц, и ангел в твоем сыне поможет ему понять тебя, я обещаю. Все хорошее в нем проснется, когда ты победишь непокорного духа – а он должен быть побежден!
Твой брат, мой хороший друг, терпеливо ждет, – не буду его задерживать, я и так боюсь, что перестарался. Но, милая, разве ты не станешь сильнее? Для этого требуется только немного мужества! Не ломай мою жизнь во второй раз, сейчас я не заслужил этого.
Юджин
Закончив читать, Джордж отшвырнул письмо: один листок опустился на кровать, другие упали на пол, – но Изабель подошла и, встав на колени, принялась собирать их.
– Ты прочел, милый?
Бледное лицо Джорджа вспыхнуло от ярости.
– Прочел.
– Все целиком? – тихо спросила она, выпрямляясь.
– Конечно!
Она не поднимала на него глаз, смотрела лишь на письмо, судорожно складывая листы в правильном порядке. На губах дрожала улыбка, Изабель нервничала и смущалась.
– Я… я хотела сказать, Джордж, – промолвила она, – я думала, если… если однажды это произойдет… То есть, если ты поменяешь свое отношение, мы с Юджином… Если нам покажется разумным… Боюсь, тебе все видится несколько странным… из-за Люси, то есть… Она же станет твоей сводной сестрой. Конечно, это всего лишь формальность, и если вдруг вы захотите…
Она запиналась, а взгляд Джорджа становился все тяжелее и жарче, наконец он перебил ее:
– Я уже оставил всякие мысли насчет Люси. Естественно, я бы не стал поступать с ее отцом так, как поступил, если б думал, что его дочь когда-нибудь снова со мной заговорит. – Изабель сочувствующе вскрикнула, но он не дал ей и слова сказать. – Не думай, что я иду на какие-то жертвы, – отрезал он, – хотя если бы дело касалось чести семьи, то я, ни на секунду не задумываясь, пошел бы и на это. Она мне нравилась, даже очень нравилась, но она сумела показать, что ни во что меня не ставит! Она уехала прямо в разгар наших… недомолвок, даже не предупредила, что уезжает, не написала ни строчки, а когда вернулась, заявила всем, что великолепно провела время! С меня хватит. Я не позволю так поступать с собой, даже если это один-единственный случай! По правде говоря, мы слишком разные, и мы поняли это перед самым ее отъездом. Мы никогда не были бы счастливы, с этим ее высокомерием и придирками ко мне – приятного мало! Надо сказать, я в ней разочаровался. Не думаю, что у нее очень глубокая натура и…
Изабель мягко положила ладонь ему на рукав.
– Джорджи, это всего лишь ссора: все молодые ссорятся, пока не притрутся. Не позволяй…
– Оставь это! – с горечью произнес он и отодвинулся. – Все не так. Люси для меня больше не существует, и я не собираюсь ничего обсуждать. Решение окончательное. Поняла?
– Но, милый…
– Хватит. Давай лучше поговорим о письме ее отца.
– Да, милый, поэтому я и…
– Я в жизни не держал в руках настолько оскорбительной писанины!
Изабель вздрогнула и отступила:
– Но, милый, я думала…
– Вообще не понимаю, зачем ты мне это дала! – заорал он. – Как тебе в голову пришло явиться ко мне с этим?
– Твой дядя решил, что это неплохая мысль. Что так будет проще. Он сам предложил это Юджину, и Юджин согласился. Они подумали…
– О да! – едко воскликнул Джордж. – Теперь я вынужден выслушивать, что они там подумали!