– Они подумали, что так честнее.
Джордж перевел дыхание.
– Сама-то как считаешь, мама?
– Мне тоже показалось, что так проще и честнее и они правы.
– Отлично! Давай сойдемся на том, что это было просто и честно. Но что ты думаешь о письме?
Она посмотрела вдаль и нерешительно произнесла:
– Я… конечно, я не могу согласиться с тем, что он говорит о тебе, милый… Ну кроме того, что ты ангел! Кое с чем другим я тоже не согласна. Ты никогда не был эгоистом, никто не знает этого лучше матери. Когда Фанни осталась с пустыми карманами, ты немедленно проявил щедрость, отказавшись от того, что тебе причиталось, и…
– Ты сама видишь, какого он мнения обо мне, – перебил Джордж. – Неужели тебе не кажется, что этот человек предложил показать твоему сыну по-настоящему оскорбительное письмо?
– Нет же! – воскликнула она. – Сам видишь, он старается быть честным, к тому же это не он попросил меня отдать тебе письмо. Это брат Джордж предложил…
– Мы сейчас не об этом! Вот ты говоришь, он старается быть честным, но понимает ли он, что я лишь исполняю свой сыновний долг? Что я поступаю так, как поступил бы папа, будь он жив? Что я делаю то, что он наверняка попросил бы меня сделать, если б его голос мог звучать из-под земли? Неужели ты полагаешь, что этот человек действительно берет в расчет то, что я защищаю свою мать? – Джордж говорил все громче, яростно наступая на растерявшуюся женщину, а она только ниже склоняла голову. – Он пишет о моем духе и как его следует сломить, да, он просит мою мать совершить для него этот приятный пустячок! Зачем? Зачем ему потребовалось, чтобы меня «победила» моя мать? Все из-за того, что я пытаюсь сохранить ее доброе имя! Из-за него имя моей мамы треплют на всех перекрестках этого городишки, я и шагу не могу ступить, не узнав, что́ каждый встречный думает обо мне и моей семье, и вот теперь он хочет жениться, чтобы все сплетники сказали: «Вот оно! Что я говорил? Тут-то все и всплывает!» Это неизбежно, именно так они и заявят, а этот человек делает вид, что ты ему дорога, и все равно просит твоей руки, давая им повод считать, будто они правы. Вот он пишет, что вам плевать на слухи, но мне-то виднее! Может, ему и плевать – такой он человек, – но как раз тебе не все равно. Не родился на свет тот Эмберсон, который позволит извалять в грязи свое имя! Это самая благородная фамилия в городе, и она останется таковой. Я скажу тебе, что у меня на душе – Моргану такого не понять, – я всеми фибрами души стремлюсь защитить наше имя, я буду бороться за него до последнего вздоха, если ему будет что-то угрожать, а ему угрожают – через мою мать! – Он отвернулся от Изабель и начал метаться по комнате, размахивая руками в буре эмоций. – Ни за что не поверю, что ты способна стерпеть такое кощунство! Да-да, это именно кощунство! Когда он говорит о твоей беззаветной любви ко мне, он прав: ты всегда была замечательной матерью. Но он-то каков! Разве это не эгоистично – просить тебя бросить твое доброе имя на потеху сплетникам? А он просит об этом, просит перестать быть моей мамой! Думаешь, я правда поверю, что он тебе настолько дорог? Да ни за что! Ты моя мать – и ты Эмберсон, значит у тебя есть гордость! Ты выше человека, способного написать такое письмо! – Он замолчал, заглянул ей в глаза и заговорил спокойнее: – И что же ты будешь делать со всем этим, мама?
Джордж не ошибся насчет гордости Изабель. Она могла шутить с негром-садовником и несколько раз плакала на людях, но всегда сохраняла гордость – свою независимость, изящество и силу. Но теперь от гордости не осталось и следа: Изабель прислонилась к стене за комодом и выглядела как никогда униженной и слабой. Она не поднимала головы.
– Что ты ответишь на это письмо? – со всей строгостью судьи спросил Джордж.
– Даже не представляю, милый, – пробормотала она. – Не торопи меня. Я так… запуталась.
– Мне надо знать, что ты ему напишешь. Неужели ты не понимаешь, что, если согласишься подчиниться ему, я тут же уеду из города? Мама, разве я смогу смотреть на тебя, если ты выйдешь за него замуж? Я бы хотел смириться, но сама знаешь, что я просто не смогу!
Изабель слабо взмахнула рукой. Казалось, ей трудно дышать.
– Я… я не была… уверена, – пробормотала она, – в том… в том, стоит ли нам жениться… Даже когда не знала о твоих чувствах. Я сомневалась, честно ли это по отношению к… к Юджину. У меня… кажется, у меня семейное недомогание… как у отца… Я тебе уже говорила об этом. – Она выдавила из себя сухой смешок, словно извинялась. – Ничего серьезного, но я сомневалась, честно ли это по отношению к нему. Свадьба мало что значит – в моем-то возрасте. Достаточно знать, что… что все еще нужна кому-то… и видеть его. По-моему, мы все были… да, довольны, как все складывается, и мы не откажемся от многого, если просто оставим все как есть. Я… я ведь и так вижусь с ним почти ежедневно и…
– Мама! – В голосе Джорджа звенел металл. – Ты что, станешь с ним видеться после такого?!
Изабель и так уже могла только беспомощно мямлить, но при этих словах окончательно сломалась:
– Я даже… не смогу… его видеть?
– Да как можно?! – закричал Джордж. – Мама, по-моему, если он опять переступит порог этого дома… Черт! Даже помыслить об этом не могу!.. Можно ли с ним встречаться, зная, что болтают люди, едва он появляется поблизости, и прекрасно представляя, каково приходится мне? Нет, я не понимаю, не понимаю! Если б ты год назад сказала, что такое возможно, я бы подумал, что ты сошла с ума… А теперь, кажется, сошел с ума я!
В отчаянии погрозив кулаком пустоте – выглядело это так, будто он злится на потолок, – Джордж тяжело запрыгнул на кровать и уткнулся лицом в подушку. Его неистовая мука не выглядела наигранной, и потрясенная женщина сразу подошла к нему и склонилась, приобняв сына. Она молчала, но, когда на затылок ему упали слезы, Изабель испугалась.
– Нет, так не пойдет! – сказала она. – Я никогда при тебе не плакала, разве что когда умер папа. И сейчас не буду! – И выбежала из комнаты.
Спустя некоторое время Джордж поднялся и начал торжественно и мрачно одеваться к ужину. В процессе этой тщательной процедуры он ненадолго накинул свой длинный черный халат и, случайно бросив взгляд в трюмо, был поражен средневековой живописностью отражения. Он полюбовался собой, и вся присущая ему театральность вышла на поверхность.
Его губы зашевелились, и он громко зашептал знаменитые строки:
Не кажется, сударыня, а есть. Мне «кажется» неведомы. Ни мрачность Плаща на мне, ни платья чернота…[24]
Ему на самом деле показалось, что царственный образ, возникший в зеркале, с растрепанными волосами над бледным челом, с трагической волной черного бархата, струящегося с плеч, имеет много общего (пусть только в его воображении) с другим благородным принцем и наследником, чья вдовица-мать решилась на повторный брак.
Моя же скорбь чуждается прикрас И их не выставляет напоказ[25].
Он чувствовал себя Гамлетом и держался соответственно, сурово восседая за столом рядом с Фанни. За этим ужином все молчали. Изабель попросила передать, чтобы ее не ждали, они подчинились приказанию, и она так и не пришла. Но по мере того, как пища попадала в организм Джорджа, его внутреннее напряжение шло на спад. Не успел он отужинать, как ему внезапно и непреодолимо захотелось спать. Горящие глаза не могли больше сопротивляться отяжелевшим векам, он так и клевал носом, поэтому поднялся и, зевая от изнурения, шаткой походкой отправился наверх. Механически затворив дверь спальни, он с закрытыми глазами добрел до кровати, мешком свалился на нее и заснул, лежа на спине и не погасив света.
Джордж очнулся после полуночи и обнаружил, что в комнате темно. Он спал без сновидений, но проснулся с таким чувством, что все это время рядом незримо присутствовало нечто – кто-то или что-то, – полное сочувствия, стремящееся его защитить, не желающее подпускать к нему горе и печаль.
Он встал и включил свет. На комоде лежал квадратный конверт, подписанный карандашом: «Тебе, мой милый». Но листок внутри был исписан чернилами, местами расплывшимися в кляксы.
Я только что выходила к почтовому ящику и бросила туда письмо для Юджина, которое дойдет до него завтра. Было бы нечестно заставлять его ждать, к тому же мой ответ останется неизменным. Я все решила раз и навсегда. Мне показалось, что лучше написать тебе, чем сказать все лично, когда ты проснешься, ведь я могу не сдержаться и расплакаться, хотя когда-то поклялась себе, что ты не должен видеть моих слез. А когда мы будем обсуждать это завтра, я уже успокоюсь. Не бойся, я буду, как ты любишь говорить, «в порядке». Я и сейчас плачу в основном из-за того, что мне больно видеть ужасные страдания на твоем лице, с горечью осознавая при этом, что я тому виной, твоя мать. Но впредь такое не повторится! Я люблю тебя больше всего и всех на свете. Мне подарил тебя Господь, и как же я благодарна за этот священный дар! Ничто не может встать между этим Божьим даром и мной. Я не причиню тебе зла и не допущу, чтобы ты продолжил страдать из-за того, что уже свершилось, ни секундочки после твоего пробуждения, мой милый сыночек! Это выше моих сил. Юджин был прав, твое отношение ко всему этому не поменялось бы. Твои страдания показали, как глубоко ты чувствуешь. Поэтому я написала ему все, что ты хотел, только добавила, что любовь моя к нему неизменна и я навсегда останусь его лучшим другом, надеюсь, самым сердечным другом. Он поймет, почему нам не стоит видеться. Поймет, хотя я написала об этом только пару слов. Не бери в голову, он все поймет. Спокойной ночи, мой милый, мой любимый, любимый! Не тревожься. Мне все по плечу, пока ты рядом, после всех долгих лет в университете. Мы поговорим, как нам быть, утром, ведь так? Прости свою любящую и преданную мать за всю причиненную тебе боль.
Изабель
Глава 27
На следующий день, завершив дела в центре города, Джордж Эмберсон Минафер шествовал по Нэшнл-авеню в направлении своего дома и впереди, на той же стороне улицы, заметил идущую навстречу ему юную леди – среднего роста, неизъяснимо милую, которую даже издали ни с кем не мог спутать. Он с неудовольствием отметил, что в груди тут же бешено заколотилось сердце, а лицу стало так жарко, что он не сомневался, что покраснел, а потом резко побледнел. На какую-то секунду он запаниковал и хотел сбежать, ведь Люси наверняка сделает вид, что не знает его, а такого позора он не вынесет. А если она не заговорит с ним, не будет ли правильным поступком приподнять шляпу и встретить свою участь с обнаженной головой? Или же настоящему джентльмену следует подчиниться нежеланию дамы продолжать знакомство и пройти мимо с непроницаемым лицом и взглядом, устремленным вперед? Джордж не на шутку забеспокоился.