Лучше всего они чувствовали себя, когда разрушение и стройка кипели в полную мощь, когда рождались новые заводские районы. И город стал напоминать тело огромного чумазого человека, снявшего лишнее, чтобы проще было работать, но оставившего на себе несколько примитивных украшений. И такой идол, раскрашенный, но лишенный цвета и установленный на рыночной площади, легко мог бы сойти за бога этих новых людей. Впрочем, они себе бога примерно так и представляли, подобно тому как любой народ сам творит своих богов, хотя некоторые идеалисты посещали по воскресеньям церковь и преклоняли колени перед Тем, Другим, который ничего не смыслил в бизнесе. Но пока продолжался Рост, их истинным богом оставался тот, с рыночной площади, к которому по-настоящему тянулась их душа. Они не понимали, что стали его беспомощными рабами, и вряд ли когда-нибудь осознали бы, что оказались в неволе (хотя это первый шаг к свободе). Как же нелегко сделать это странное открытие, что материя должна служить духу, а не наоборот.
Процветание было для них счетом в банке, черными легкими и чистилищем для домохозяек. Женщины только и делали, что боролись с грязью, но как только они раскрывали окна, дом вновь наполнялся ею. Грязь сокращала их жизни и убивала надежду сохранить белизну. И вот пришло время, когда Люси, после долгого сопротивления, все-таки отказалась от бело-голубых занавесок и белых стен. Внутри она предпочла тускло-серый и коричневый, а снаружи выкрасила домик в темно-зеленый, почти черный, цвет. Конечно, она знала, что грязь никуда не делась, но меньше расстраивалась, потому что теперь дом хотя бы выглядит почище.
Эмберсон переживал плохие времена. Этот теперь уже старый район располагался в миле от центра, но промышленность переехала в другие, процветающие части города, оставив после себя дым, грязь и опустевшие банковские счета. Владельцы больших особняков продали их или сдали под пансионы, а обитатели маленьких домов переехали «подальше» (туда, где воздух почище) или в многоквартирные дома, которые возводились десятками. На их место въехали люди победнее, арендная плата неуклонно снижалась, здания ветшали, и это обветшание вкупе с угольным отоплением становилось последним гвоздем в крышку гроба. Район так покрылся сажей, а воздух настолько провонял, что все, у кого водились деньги, съехали туда, где небо было не слишком серым и дули ветра посвежее. А с появлением новых скоростей всякое «подальше» стало не менее близко к месту работы, чем район Эмберсон когда-то. Расстояние перестало пугать.
Пять новых домов, выстроенных на просторной зеленой лужайке особняка Эмберсонов, не выглядели новыми. Спустя лишь год они приобрели вид престарелых построек. Два дома все еще пустовали, так и не найдя желающих заселиться: неверие Майора в будущее многоквартирного жилья обернулось катастрофой.
– Он просчитался, – сказал Джордж Эмберсон. – Просчитался в самое неподходящее время! Следить за домом сложнее, чем за квартирой, а если еще этот дом в таком грязном и дымном районе, как наш, ни одна женщина не выдержит. Люди квартиры из рук рвали, жаль, отец не увидел это вовремя. Бедняга! Каждую ночь зажигает старую газовую лампу и копается в гроссбухах, еще и электричество в дом проводить не хочет. У него этой весной одна больная радость – налоги снизили!
Эмберсон грустно рассмеялся, а Фанни Минафер спросила, что послужило причиной для такой экономии. Прошло три года с отъезда Изабель с сыном. Дядя и тетя сидели на веранде его особняка и говорили о денежных делах Эмберсонов.
– Говорю же, Фанни, «больная радость», – объяснил Джордж. – Была переоценка собственности, и дом оценили ниже, чем пятнадцать лет назад.
– Но в районах подальше…
– О да, «подальше»! Цены там действительно другие, стоит чуть отъехать! Мы просто оказались не в том месте, вот и все. Не скажу, будто не хотел бы кое-что изменить, если бы отец передал мне управление… Но он этого не сделает. Не заставит себя, лучше скажу так. Отец «всегда сам занимался бумагами», как он любит выражаться, привык держать все в своих руках: сам ведет бухгалтерию, даже деньги нам сам выдает. Видит бог, он славно потрудился!
Джордж вздохнул, и они помолчали, глядя на свет фар бесконечной череды автомобилей, выхватывающий широкие яркие полосы из темноты. Временами по дороге нервно вихляли велосипеды, стараясь не попасть под колеса достижений современности, и изредка проезжали одинокие телеги и экипажи.
– Кажется, сегодня есть уйма способов заработать, – задумчиво произнесла Фанни. – Я каждый день слышу, как кто-то внезапно разбогател, правда почти всегда это кто-то незнакомый. И далеко не все связаны с производством автомобилей, хотя теперь изготавливается масса всяких штук для машин, постоянно изобретается что-то новое. На днях встретила старину Фрэнка Бронсона, и он сказал мне…
– Да, даже старину Фрэнка лихорадит, – засмеялся Эмберсон. – Рвется в бой вместе со всеми. Рассказал, что загорелся какой-то новинкой. Твердит, что «она принесет миллионы!». Какие-то особенные электрические лампы, которые «поголовно все в Америке будут ставить на автомобили», и всякое такое. Вкладывает туда половину всех своих сбережений и, сказать по чести, почти уговорил меня убедить отца профинансировать это дело. Бедный отец! Он в меня уже вкладывался! И по-моему, даст денег опять, если у меня хватит наглости попросить. К тому же идея вроде действительно неплохая, старик Фрэнк слишком уж полон энтузиазма. Но подумать не помешает.
– Я тоже думаю над этим, – сказала Фанни. – Он уверен, что в первый же год производство принесет двадцать пять процентов, потом прибыль еще вырастет, а мне в банке начисляют всего четыре. Люди целые состояния на всякой автомобильной ерунде делают… – Она замолчала. – Ну, я сказала ему, что хорошенько подумаю.
– Может, и нам стать партнерами и миллионерами? – Эмберсон опять рассмеялся. – Полагаю, надо посоветоваться с Юджином.
– Правильно, – сказала Фанни. – Он наверняка знает, сколько денег это может принести.
Но Юджин посоветовал «притормозить»: по его словам, электрические лампы для автомобилей «обязательно завоюют рынок, но не сейчас, сегодня в этой сфере слишком много трудностей». В целом он скорее не одобрил затею, но его друзей уже лихорадило не меньше, чем старика Фрэнка Бронсона, потому что тот успел сводить их в мастерскую, чтобы полюбоваться новой лампой. Предприниматели пылали энтузиазмом и, спросив мнение Юджина, ринулись спорить с ним, утверждая, как собственными глазами видели, что упомянутые трудности преодолены.
– Совершенно! – кричала Фанни. – Если она работала в мастерской, с чего бы ей погаснуть где-то еще?
Юджин не спешил соглашаться, но под натиском отступил, сказав, что, «может, и не погаснет», и добровольно вышел из набирающего обороты состязания в красноречии, однако повторил, что в такое дело не стоит вкладывать много.
Джордж Эмберсон не пропустил его предупреждения мимо ушей, хотя Майор опять его «профинансировал» и Джордж внес свою долю.
– Фанни, ты сильно не рискуй, – сказал он. – Я не сомневаюсь, что это вполне надежное вложение и у нас есть все шансы разбогатеть, но все-таки оставь себе достаточно средств на жизнь, если вдруг что-то пойдет не так.
Фанни его обманула. Если бизнес с лампами «пойдет не так», что само по себе невероятно, ей хватит денег на житье, объявила она и возбужденно засмеялась, так как впервые после смерти Уилбура наслаждалась жизнью. Подобно многим обеспеченным женщинам, не вполне понимающим, откуда берутся деньги, она была готова нырнуть с головой в безрассудные траты.
Эмберсон пусть и не так горячо, но разделял ее воодушевление. Зимой, когда была зарегистрирована их компания, он принес домой именные акции и вернулся к разговору о возможностях, начатому в тот первый раз, когда они обсуждали инвестиции в новые лампы.
– Ну, кажется, мы партнеры. – Он засмеялся. – Продолжим в том же духе и станем миллионерами до того, как вернутся Изабель с юным Джорджем.
– Когда они вернутся! – печальным эхом откликнулась Фанни, вторя лейтмотиву писем Изабель, которая не переставала предвкушать, как повеселятся Фанни, Майор, Джордж и брат Джордж, когда она с сыном вернется домой. – Боюсь, приедут и ничего вокруг не узнают. Если вообще приедут!
На следующее лето Эмберсон навестил сестру и племянника в Париже, где они временно обосновались.
– Изабель давно рвется домой, – серьезным тоном сообщил он Фанни, вернувшись в октябре. – И ей действительно нужно приехать, пока она еще в состоянии перенести путешествие.
Он рассказал несколько мрачных подробностей и оставил испуганную и подавленную Фанни одну, уехав ужинать в только что отстроенном Юджином особняке с Люси, прибывшей на машине.
Большое кирпичное здание в георгианском стиле, поставленное в пяти милях к северу от района Эмберсон на расстоянии четырех акров от ближайшего соседа, ничуть не напоминало бело-голубой домик, и Эмберсон печально рассмеялся, когда они проехали каменную колоннаду, ведущую во двор, и покатили по гравийной дороге к особняку.
– Только подумать, Люси, как история не устает повторять себя, – промолвил он. – Город выстраивает что-то и сам же это топчет… Когда-то мой отец заметил, что все это давит на его бедное старое сердце. Здесь у тебя тот же Эмберсон-Хаус, только в георгианском, а не романском стиле, но все равно – старый, добрый Эмберсон-Хаус, построенный моим отцом задолго до твоего рождения. С той лишь разницей, что теперь его выстроил твой отец. Но в целом все то же самое.
Люси не вполне поняла, что он хотел сказать, но по-дружески рассмеялась и, взяв его под руку, повела по просторным комнатам со стенами цвета слоновой кости, мерцающими в полумраке портьерами, голыми полами и изысканной мебелью, свидетельствующей, что Люси не жалеет денег для своей «коллекции».
– Боже мой! – воскликнул Эмберсон. – Ты не сидишь сложа руки! Фанни рассказывала, какой замечательный бал вы устроили на новоселье. И что ты была его настоящей королевой, но уступчивее не стала. Отец Фреда Кинни жаловался, что ты столько раз отказывала его сыну, что Фред объявил о своей помолвке с Джейни Шэрон, лишь бы доказать, что его кто-то может любить, несмотря на шевелюру. Да, материальный мир не стоит на месте, а ваш дом показывает, куда этот мир катится. Новые ценности! Даже дорогущ