ие огромные стекла, великолепием которых мы так гордились в Эмберсон-Хаусе, и те ушли в прошлое вместе с тяжеловесными золотыми и бордовыми вещами. Любопытно! У нас сквозь них теперь виден только дым да старый дом Джонсонов, где сейчас живет и сдает комнаты приказчик, а у вас здесь замечательный вид сквозь небольшие стеклышки в резном переплете. Да и дыма тут гораздо меньше.
– Пока да, – улыбнулась Люси. – Когда он до нас доберется, переедем подальше.
– Нет, вы останетесь, – заверил ее Джордж. – Подальше поедет кто-то другой.
Они еще беседовали о доме, когда вернулся Юджин, но Эмберсон не рассказывал о своей поездке до конца ужина, пока все не перебрались из столовой в библиотеку, серую мрачноватую комнату, куда был подан кофе. Вооружившись сигарой, которая, казалось, поглощает все его внимание, Эмберсон как бы между прочим завел речь о сестре и ее сыне.
– Изабель совсем не изменилась, – сказал он, – меня беспокоит только ее здоровье. Сидни с Амелией заезжали в Париж весной, но с ней не встречались. Кажется, Изабель от кого-то просто услышала об этом. Они переехали из Флоренции в Рим, Амелия стала католичкой, жертвует огромные суммы на благотворительность и общается с местными аристократами, а вот Сидни приболел и большую часть времени проводит в кресле-каталке. И у меня такое впечатление, что Изабель это тоже не помешало бы.
Он замолчал, сосредоточенно снимая сигарную ленту, и Юджин понял, что друг закончил рассказ.
– Что ты имеешь в виду? – тихо спросил он из темного угла, куда не доставал свет лампы с плотным абажуром.
– О, она не унывает, – продолжил Эмберсон, по-прежнему не поднимая глаз на юную хозяйку и ее отца. – Во всяком случае, так это выглядит. Боюсь, ей уже давно нехорошо. Сами знаете, проблемы с сердцем… На внешности они не слишком сказались… Но она уж очень сильно задыхается, несмотря на всю свою стройность. Правда, отец с этим живет десятки лет, но у него не так все серьезно, как у Изабель. Сама-то она считает это пустяками, но я так не думаю. Она дважды останавливалась передохнуть, поднимаясь по лестнице на второй этаж своей квартиры. Я ей намекнул, что стоит попросить Джорджа, чтобы он разрешил ей вернуться домой.
– Разрешил? – вполголоса повторил Юджин. – Она хочет приехать?
– Она не настаивает. Джорджу нравится Париж, нравится жить с этаким мрачным размахом, и она, конечно, продолжает гордиться им и его… светскостью. Но по тому, о чем она предпочитает не говорить, а молчать, я понял, что ей очень хочется домой. Безусловно, она мечтает встретиться с отцом. Как-то шепнула мне по секрету, что боится больше с ним не увидеться. В тот момент я счел, что она имеет в виду отца, его возраст и слабость, но, когда уже возвращался на корабле, вспомнил задумчивое, смиренное выражение в глазах Изабель, когда она это сказала, и понял, что глубоко ошибался: на самом деле она говорила о себе.
– Ясно, – еще тише произнес Юджин. – И ты говоришь, что он «не разрешает» ей вернуться?
Эмберсон улыбнулся, по-прежнему делая вид, что сосредоточен на сигаре.
– Вряд ли он удерживает ее силой! Он очень нежен с ней. Даже сомневаюсь, что они это обсуждают, и все же… Ты сам знаешь моего интересного племянника, наверняка догадываешься, как обстоят дела.
– Да, я его знаю, – медленно сказал Юджин. – Пожалуй, именно так это и стоит называть.
Из полутьмы прозвучал нежный вздох – тихий, музыкальный, женственный, но весьма выразительный. Люси явно придерживалась того же мнения.
Глава 29
Про «разрешение» было подмечено верно, но пришло время – весной следующего года, – когда вопрос о возвращении домой отпал сам собой. Джордж был вынужден привезти маму, и сделать это как можно быстрее, иначе она не повидалась бы с отцом. Эмберсон не ошибся: ее опасения не увидеть отца основывались не на слабости старческого сердца, а на ее собственном состоянии здоровья. В результате Джордж телеграфировал дяде, чтобы тот приехал на вокзал с инвалидной коляской, ибо путешествие обернулось бедой, и к этому инвалидному креслу на перроне Джордж вынес Изабель на руках. Она не могла говорить, лишь слабо пожала руки брату и Фанни. Золовка, в отчаянии пытаясь ее утешить, назвала Изабель «очень милой». Из кресла ее перенесли в экипаж, и по пути домой она даже нашла в себе силы освободить руку из руки Джорджа и слабо указать пальцем в окно.
– По-другому, – прошептала она. – Все по-другому.
– Ты про город? – спросил Эмберсон. – Город изменился, да, дорогая?
Она улыбнулась и одними губами сказала:
– Да.
– Он станет лучше, особенно теперь, когда ты вернулась и скоро поправишься.
Но она лишь грустно и немного испуганно посмотрела на брата.
Экипаж остановился, сын внес Изабель в дом и поднял на второй этаж в спальню, где ожидала сиделка. Он вышел, когда к Изабель направился врач. В конце коридора уже застыла потрясенная группа: Эмберсон, Фанни и Майор. Смертельно бледный Джордж, не произнося ни слова, взял деда за руку, но старик не заметил этого.
– Когда мне позволят увидеться с дочерью? – проворчал он. – Мне даже встретить ее не разрешили, дескать, это ее расстроит. Дайте мне поговорить с ней. Уверен, она мне обрадуется.
Он не ошибся. Вскоре показался доктор и поманил его. Майор прошаркал по коридору, опираясь на дрожащую трость. Его спина после долгих лет все же изменила гордой военной выправке и согнулась, а нестриженые седые волосы подметали воротник. Старый и иссушенный жизнью человек с трудом шел к комнате дочери. Голос Изабель окреп, и когда старик добрался до порога, в коридоре услышали ее тихое приветствие. Потом дверь закрылась.
Фанни дотронулась до руки племянника:
– Джордж, ты бы перекусил: я знаю, она бы этого хотела. Я уже накрыла… Иди в столовую, там уйма всякой всячины… Она хотела бы, чтоб ты поел.
Он повернул к тете смертельно бледное лицо, искаженное паникой.
– Не хочу я есть! – прорычал он.
И начал расхаживать туда-сюда, стараясь не приближаться к двери Изабель и следить за тем, чтобы звук шагов поглощался толстой ковровой дорожкой. Чуть позже он подошел к Эмберсону, который с опущенной головой и скрещенными на груди руками притулился у окна.
– Дядя Джордж, – хрипло начал он, – я не думал…
– Что?
– Господи, я не думал, что с ней все настолько серьезно! – Он выдохнул. – Когда врач, к которому я обратился… – Он не смог продолжать.
Эмберсон только кивнул.
Изабель пережила вечер. В одиннадцать Фанни робко вошла в комнату Джорджа.
– Здесь Юджин, – прошептала она. – Он внизу. Хочет… – Она сглотнула. – Спрашивает, можно ли к ней. Я не знаю, что ответить. Сказала, что спрошу. Доктор сказал…
– Доктор просил ее не беспокоить! – рявкнул Джордж. – Думаешь, визит этого человека ее не обеспокоит? Господи! Если б не он, все было бы хорошо, мы бы тихо-мирно жили… Нечего пускать к ней в комнату чужого! Пока мы путешествовали, она о нем только разок-другой заговорила. Он что, не знает, что мама больна? Передай ему: врач запретил ее тревожить.
Расстроенная Фанни сразу отступила:
– Передам. Скажу ему, что доктор не разрешил ее беспокоить. Я и не знала… – Она побрела прочь.
Через час в дверях спальни Джорджа появилась сиделка. Она вошла бесшумно, когда тот стоял спиной, но, заметив ее, он подскочил, как от выстрела, и разинул рот – настолько боялся того, что она скажет.
– Она зовет вас.
Джордж только кивнул и пошел за женщиной, но сиделка оставила его у дверей комнаты Изабель и ушла.
Глаза больной были закрыты; не открывая их и не поворачивая головы, она улыбнулась и протянула ему руку, когда он опустился на табурет рядом с кроватью. Джордж взял ее худенькую, холодную ладонь и прижал к своей щеке.
– Милый, ты поел? – Изабель могла лишь шептать, медленно и трудно выговаривая слова. Казалось, сама она далеко и может только подавать знаки о том, что хочет сказать.
– Да, мам.
– Хорошо… поел?
– Да, мам.
Она помолчала, затем произнесла:
– Ты точно не… не простыл в поезде?
– Я в порядке, мам.
– Хорошо. Так приятно…
– Что, мамочка?
– Касаться… твоей щеки. Я… чувствую ее.
Она радовалась прикосновению, как ребенок чуду. Это очень сильно напугало Джорджа, а следом и мысль, что мама почувствует, как он дрожит. Она помолчала, потом заговорила вновь:
– Интересно… Юджин и Люси знают, что мы… вернулись.
– Конечно знают.
– Он… спрашивал про меня?
– Да, он приходил.
– Он… ушел?
– Да, мам.
Она слабо вздохнула:
– Мне бы…
– Что, мам?
– Мне бы хотелось с ним… увидеться. – Она сказала это чуть слышно и очень печально. Прошло несколько минут. – Еще… еще один раз, – прошептала она и затихла.
Она вроде бы заснула, и Джордж начал вставать, чтобы уйти, но слабое движение пальцев остановило его, и он сел обратно, все еще прижимая к щеке ее руку. Наконец он убедился, что мать спит, и пошевелился опять, желая позвать сиделку; теперь ее пальцы не двинулись, чтобы задержать его. На самом деле Изабель не спала, но подумала, что мальчику нужен отдых, ему надо подготовиться к тому, что неминуемо должно наступить. Поэтому Изабель сдержала свое желание прикасаться к нему – и отпустила.
Джордж застал сиделку в коридоре, где та беседовала с врачом, и сказал им, что мама задремала, потом прошел к себе и с удивлением обнаружил, что на его кровати лежит дед, а к стене прислонился дядя. Два часа назад они ушли в свой особняк, и он не слышал, как они вернулись.
– Доктор говорит, нам лучше быть вместе, – сказал Эмберсон и замолчал.
Джордж присел на краешек кровати. Дрожь не переставала бить его, ему приходилось отирать жаркий пот со лба.
Тянулись часы, старик на постели всхрапывал, но вдруг просыпался и хотел встать. Джордж Эмберсон клал руку ему на плечо и бормотал пару успокаивающих слов. Временами то дядя, то племянник на цыпочках выходили в коридор, смотрели в сторону двери Изабель и так же тихо возвращались, встречая бессильный взгляд Майора.