Под окнами прошел веселый темнокожий парень, который громко насвистывал песенку о женщинах, рагу и джине, редко попадая в ноты. Потом появилась шумная компания юнцов, возвращающихся домой после каких-то важных событий. Они грохотали палками по планкам забора, хрипло хохотали и даже пытались петь жуткими ломающимися голосами подростков. Безо всякой причины они встали перед домом и почти полчаса галдели, словно стадо встревоженных гусей.
Женщине, застывшей на втором этаже, это казалось непереносимым, ей так и хотелось выйти и разогнать их, но она не решилась и просто вернулась к себе в комнату, за конторку. Фанни оставила дверь открытой и частенько поглядывала в коридор, но постепенно ее внимание поглотили суммы будущего дохода от великой инвестиции в автомобильные электролампы. Она не слышала, когда Джордж вернулся к себе.
Предубежденный человек мог бы сказать, что не стоит вкладываться в компанию, где партнером (как и в несчастном металлопрокатном предприятии Уилбура) станет очаровательный, но слишком беспечный светский лев Джордж Эмберсон. Он слыл одним из оптимистов, искренне верящих, что, если вкладываться во все подряд, что-нибудь обязательно сработает, следовательно, не надо упускать шанса вложиться в достаточное количество бизнесов. Безрассудно отважный и не боящийся смотреть в глаза бедам, он хватался за любой проект, а завидная регулярность, с которой эти предприятия прогорали, убеждала его в собственной уникальности, раз уж не находилось иного утешения. Он был настолько невезуч в делах, что это постоянство позволяло ему громогласно заявлять, впрочем не без искренности, что причина невезучести заключается в том, что до его рождения Эмберсонам слишком везло, а он теперь восстанавливает равновесие.
– Надо было тебе поинтересоваться моим послужным списком и держаться в стороне, – заявил он Фанни весной следующего года, когда дела электроламповой компании пошли наперекосяк. – Сам-то я привык к краху своих претензий на финансовую гениальность. Наверное, примерно то же чувствует воздухоплаватель, чей шар взорвался, пролетая над родной фермой… Иными словами, я пытаюсь описать эмоции человека, который вот-вот шлепнется в грязь своего старого скотного двора. Дела и впрямь идут не очень, хорошо хоть ты не вложилась так, как я.
Фанни порозовела.
– Все наладится! – возразила она. – Мы же своими глазами видели, как лампы работают в мастерской. Светят так ярко, что ослепнуть можно, и нет причин, по которым они не будут работать!
– О да, ты права, – подтвердил Эмберсон. – Лампы отлично работают – в мастерской! Только вот мы не знали, при какой скорости они способны работать в машине. А это оказалось главным.
– И при какой?
– Первопроходцы, осмелившиеся купить наш продукт (вскоре все они потребовали деньги назад), должны были ехать медленнее, чем двадцать пять миль в час, иначе фары не загорались, – с чувством и расстановкой проинформировал ее Эмберсон. – Чтобы сделать свет заметным для встречных автомобилей, надо было держать скорость тридцать миль в час. При скорости тридцать пять можно было рассмотреть крупные предметы на дороге, при сорока становилось видно почти все, а вот если ехать пятьдесят миль в час и быстрее, фары светят как настоящие фонари. К сожалению, люди не любят сломя голову носиться в сумерках, особенно если не одни на дороге, а полицейские настроены против больших скоростей.
– Однако вспомни ту пробную поездку, когда мы…
– На испытаниях все прошло чудесно, – согласился он. – Изобретатель осчастливил нас убедительной речью, а потом ты, я и Фрэнк Бронсон промчались сквозь ночь на невероятной скорости. Впечатления пьянящие: голова так и кружилась от света, огней и музыки. Такого не забудешь: прохладный бриз целует щеки, дорога на милю вперед светла как днем. Однако цена этому…
– Но ведь можно что-то сделать.
– Конечно! Но мои денежки успели растаять. К счастью, ты…
Румянец на щеках Фанни запылал.
– Но разве этот изобретатель не собирается ничего исправлять? Неужели нельзя попробовать…
– Он пробует, – сказал Эмберсон. – Я провел в его мастерской несколько прекрасных деньков, когда сама природа за окнами благоухала весной и дымом. Он напевает себе под нос, и, по-моему, мысли его блуждают где-то далеко от этой нудятины. Полагаю, он уже обдумывает новое, более интересное изобретение.
– Нельзя ему этого позволять! – закричала Фанни. – Заставь его продолжать работать над лампами!
– О да. Он понимает, зачем я к нему прихожу. И я так просто не оставлю его в покое!
Однако, несмотря на то что Эмберсон почти все время просиживал в мастерской, действуя на нервы изобретателю капризной лампы, нашелся еще один повод волноваться из-за финансовых вопросов. Это оказалось связано с состоянием дел Изабель.
– Интересно, где документы на ее дом? – сказал Эмберсон племяннику. – Ты точно помнишь, что в бумагах их не было?
– Да у мамы и бумаг-то не было, – ответил Джордж. – Никаких. Она лишь переводила деньги по чекам деда на свои счета, а потом пользовалась ими.
– Значит, дом так и не был оформлен, – задумчиво произнес Эмберсон. – Я ездил в архив за подтверждением. И отца спрашивал, отдавал ли он ей документы, но он меня сначала даже не понял. Потом сказал, что, наверное, отдавал, когда-то давно, но и в этом не был уверен. По-моему, ничего он не отдавал. Надо поскорее заставить его оформить дом на твое имя. Я поговорю с ним.
Джордж вздохнул:
– Вряд ли стоит его беспокоить по этому поводу: дом мой, и все мы понимаем, что это так. Мне этого достаточно, вряд ли мы с тобой из-за него поссоримся, когда будем вступать в наследство. Я только что от деда, и мне кажется, что ты этими разговорами его только рассердишь. Ему не нравится, когда его отвлекают: мыслями он где-то далеко и хочет там оставаться. Думаю… думаю, маме тоже не захотелось бы беспокоить его, она точно попросила бы нас отстать от старика. Он такой бледный и странный.
Эмберсон покачал головой:
– Не бледнее и не страннее тебя, мой мальчик! Ты бы глотнул свежего воздуха, размялся, перестал бы целыми днями слоняться по дому. Я отца сильно не обеспокою, документы подготовлю сам, а он всего лишь их подпишет.
– Я бы не делал и этого. Не понимаю…
– Потом поймешь, – проворчал дядя. – Состояние дел – хоть за голову хватайся, и я их точно не улучшил, взяв у отца денег на эти чертовы фары. Все равно что сжег. Я на мели, бедняга Фрэнк Бронсон потерял половину состояния, а Фанни… Слава богу, я ее отговорил вкладывать все деньги, иначе тоже осталась бы ни с чем. Но все же ударило по ней больно. Тебе необходимо все официально оформить.
– Нет. Не беспокой деда.
– Беспокойство небольшое. Надо только выгадать момент, когда в голове у него станет чуть яснее.
Но Эмберсон не успел. Размышления о важных вещах заняли у Майора одиннадцать месяцев со дня смерти дочери. Этого оказалось достаточно, и ничто больше не держало его в этом мире. Как-то вечером к нему подсел внук – Майору, кажется, нравилось его общество, по крайней мере так казалось со стороны. Вдруг старик хлопнул себя по колену, будто сделал неожиданное открытие или вспомнил что-то давно забытое.
Джордж вопросительно посмотрел на него, но промолчал. Он, как и дед, почти отвык разговаривать. Но тут Майор сам подал голос:
– Наверное, это солнце. Солнце появилось первым, из него вышла земля, а мы – из земли. Поэтому все мы окажемся на солнце. Сначала уйдем в землю, из которой вышли, а земля вернется на солнце, из которого появилась. Время не имеет значения, совсем никакого, вскоре мы все вернемся на солнце. Я хочу… – Он протянул руку, словно пытаясь дотронуться до чего-то.
Джордж подскочил:
– Дедушка, тебе что-то подать?
– Что?
– Может, стакан воды?
– Нет… нет, ничего не надо. – Рука упала на подлокотник кресла, и старик замолчал, но через пару минут закончил начатое предложение: – Я хочу, чтобы мне объяснили!
На следующий день он слег с небольшой простудой, но, когда сын решил послать за доктором, воспротивился, и Эмберсон подчинился. Утром, самостоятельно встав с кровати и одевшись, Майор отправился искать ответ, который ускользал от его понимания, ушел за объяснениями, которые ему обязаны были дать.
Старый Сэм, пришаркавший с завтраком, обнаружил хозяина в любимом кресле у камина, и даже он сразу понял, что Майор уже не здесь.
Глава 31
Когда в суде начали разбирать состояние дел в огромных владениях Эмберсонов, оказалось, как выразился Джордж Эмберсон, что «никаких владений нет». У семьи ничего не осталось.
– Я догадывался об этом, – продолжил Эмберсон. – Как специалист по наживанию богатства я гроша ломаного не стою, но мне нет равных, как только дело доходит до предсказания бед.
Он не переставал упрекать себя за то, что не проследил, чтобы отец своевременно оформил дом на Изабель.
– А Сидни с Амелией, вот уж свиньи-то! – добавил он – эта парочка стала его любимой мозолью. – Ничем помочь не хотят. Жаль, что я позволил им тогда вежливо откланяться. Письмо Амелии было наполовину на итальянском, будто она позабыла, как пишется «нет» по-английски. Надо пожить на свете, прежде чем поймешь, что за люди тебя окружают! Дела и так были плохи, еще до того, как они забрали свою треть, и эта треть оказалась единственным нормальным куском в сгнившем яблоке. Я не стал им писать о возмещении, и, юный Джордж, это по меньшей мере оградит тебя от волнений. Не трать на них времени – не пиши, на эту парочку не стоит полагаться.
– Я и не собирался, – спокойно сказал Джордж. – Я ни на что не рассчитывал.
– Думаю, мы даже не почувствуем, как все плохо. – Эмберсон засмеялся, но вышло у него не очень радостно. – Мы выживем, Джорджи, ты-то точно выживешь. Что касается меня, то я уже староват, к тому же слишком привык привлекать чужие ресурсы для войны с этой жизнью: мне будет достаточно просто не умереть с голоду. Поступлю на дипслужбу с окладом в тысячу восемьсот долларов в год. Меня, как бывшего конгрессмена, возьмут. Я уже слышал, что мое дело в Вашингтоне продвинулось. Вот ведь будет жизнь – под пальмами с охлажденными напитками да чернокожими официантами, почти как дома. А как устроюсь, буду и тебе по полсотни высылать. Чем богаты! Конечно, твоего образования для хорошей работы маловато, но ты еще молод, а в крови у тебя выносливость предков. Природа себя проявит, не пропадешь. Никогда не прощу себе потери особняка: он стал бы тебе хорошим подспорьем. Но кое-какие деньжата у тебя есть, скоро начнешь получать небольшое жалованье, да и тетя Фанни, конечно, тебя не оставит, сможешь одолжить у нее, если прижмет, а там и я кое-что стану тебе подбрасывать.