Мисс Фанни Минафер, опекающая разудалого ветерана, была огорчена не меньше Джорджа, но, исполняя свой долг, вывела старого Джона из толкотни, пробившись к широкой лестнице, по которой уже поднималась молодежь. И снова всех заглушил трескучий голос:
– Каждый дюйм – цельный черный орех, перила и те из него. В доме резного дерева на шессят тыщ! Как вода! Деньги тут льются, как вода! Всегда лились! Теперь тоже! Как вода! Бог знает, откуда у них такие деньжищи!
Он продолжил подъем средь сияющих юных лиц, белых плеч, драгоценностей и шифона, хрипло лая и кашляя, точно старый пес, плывущий по течению сверкающей реки, тогда как внизу, в гостиной, Джордж начал оправляться от раздражения, в которое его вверг этот пережиток прошлого. Он окончательно пришел в себя при виде темноокой девятнадцатилетней красавицы, наряженной в голубой и черный атлас. Как только эта ослепительная особа выступила из шеренги гостей перед ним, Джордж вновь ощутил себя Эмберсоном.
– Очень хорошо вас помню, даже не сомневайтесь! – обратился он к ней так обходительно, как ни к кому до этого.
Изабель засмеялась, услышав сына:
– Пока не помнишь, Джордж, но запомнишь обязательно! Мисс Морган не из нашего города, поэтому, боюсь, вы встречаетесь впервые. Можешь подняться с ней в бальную залу, думаю, что здесь ты больше не нужен.
– Буду счастлив, – вежливо ответил Джордж и предложил руку – конечно, без особого изящества, но со всем достоинством, будучи вдохновлен отчасти дамой, к которой обращался, отчасти – осознанием, что чествуют сегодня именно его, отчасти – собственной молодостью. Ведь пока нет привычки, делаешь все с особым тщанием.
Юная красотка положила обтянутые перчаткой пальчики на рукав его фрака, и пара удалилась.
Их уход был нарочито медленным и, как полагал Джордж, весьма торжественным. Разве могло быть иначе? Музыканты, нанятые специально для него, сидели в холле в зарослях пальм и нежно наигрывали для удовольствия Джорджа «Пообещай мне» все того же де Ковена; десятки, сотни цветов, взлелеянных в оранжереях исключительно для этого празднества, умирали, насыщая воздух сладким ароматом; эфемерная власть музыки и запаха цветов над юными душами задевала незнакомые, благородные струны в груди молодого человека: он казался себе таинственным ангелом, спустившимся вниз, чтобы завоевать красивую незнакомку, идущую с ним рядом.
Пожилые люди и люди среднего возраста расступались, давая дорогу ему и его избраннице. Достойные дети среднего класса, они вели скучную жизнь, но могли заметить и оценить, когда рядом происходило нечто прекрасное, и в сердце Джорджа пробуждалось искреннее благорасположение к ним. С первобытных времен, когда принадлежность к роду или богатство впервые возвысили человека – по его же ощущениям – над собратьями, вряд ли кто-либо чувствовал себя столь важным или благодушно величественным, как Джордж Эмберсон Минафер в тот вечер.
Пока он вел мисс Морган по холлу к лестнице, они миновали распахнутые двустворчатые двери игорного салона, где мужчины постарше готовились заняться делом; там же, с небрежным изяществом прислонясь к камину, стоял высокий красавец, затмевающий остальных безупречной внешностью и изысканными манерами. Он как раз перешучивался с чудаковатым голубчиком, дядей девиц Шэрон. Высокий джентльмен грациозным взмахом руки поприветствовал Джорджа, чем возбудил любопытство мисс Морган.
– Кто это?
– Я не расслышал имени, когда мама представляла его мне, – ответил Джордж. – Вы же о том чудаковатом голубчике?
– Я об аристократичном голубчике.
– Это мой дядя Джордж, достопочтенный Джордж Эмберсон. Я думал, все его знают.
– Он и держится так, будто все его знают, – сказала она. – Кажется, это принято в вашей семье.
Даже если она сказала это с намерением уколоть, Джорджи не заметил подначки.
– Я и правда полагаю, что нас знают почти все. – Впрочем, он тут же оговорился: – Особенно в этой части страны. К тому же дядя Джордж – член конгресса. Семье хотелось, чтобы кто-нибудь попал туда.
– Зачем?
– Ну, это никогда не помешает. Взять хотя бы моего дядю Сидни Эмберсона и его жену, тетю Амелию. Им особо заняться нечем – и, конечно, им тут скучно до смерти. Дядя Джордж сможет добиться для дяди Сидни дипломатического назначения, послом или каким-нибудь советником в России, Италии или еще где-нибудь, а это очень удобно, когда семья отправляется путешествовать. Я и сам намерен проехаться по миру, когда закончу университет.
На лестнице он показал на потенциальную «дипломатическую чету» – Сидни и Амелию. Те спускались, двигаясь против потока и притягивая взгляды, словно король с королевой в какой-нибудь пьесе. Более того, ясноглазая мисс Морган не преминула заметить, что «дипломатическая» – это слабо сказано. Сидни был Эмберсоном в квадрате, скорее напыщенным, чем элегантным: дородный, излучающий здоровье и разодетый в пух и прах, он даже бороду носил, как у Эдуарда Седьмого[15]. Не менее пышная Амелия поражала воображение светлыми блестящими волосами, уложенными в очень сложную прическу; над невозмутимым розовым кругом лица ослепительно сверкала тиара, а на крепкой ледяной груди блистало ожерелье; огромные холодные руки прятались в перчатках, а тело тонуло в красивой драпировке. Амелия и сама была из Эмберсонов, приходясь мужу троюродной сестрой. У них не было детей, а у Сидни – ни дела, ни профессии, поэтому они оба посвящали много времени думам о том, а не податься ли им в высшие чины. И Джордж, поднимаясь по широкой лестнице, с огромным удовольствием указал приезжей девушке на дядю с тетей как на достойных представителей его семьи. Одного взгляда на них было достаточно, чтобы великолепие Эмберсонов засияло во всем своем непреходящем блеске; все сомнения в том, что Эмберсоны навек овеяны благородством и богатством, исчезали навсегда, ведь барьеры, оберегающие безупречную будущность семьи, были блистательны и прочны, как алмазы.
Глава 5
Виновник торжества под руку с темноглазой красавицей поднялись на два этажа, и здесь, на просторной площадке, их встретили величественные темнокожие лакеи с хрустальной чашей пунша, а чуть поодаль четыре арочных проема с увитыми цветущим плющом решетками обрамляли скользящие силуэты пар, вальсирующих под гремящую кастаньетами «Ла Палому». Старый Джон Минафер, успевший пресытиться развлечением, как раз уходил оттуда.
– С меня хватит! – лаял он. – Кружатся и кружатся! И это тут зовут танцами? Да я лучше на джигу пялиться буду! А нескромные-то какие, особливо некоторые! Хотя это ладно. Но такое не для меня!
Мисс Фанни Минафер уже не присматривала за ним: из залы его выводил средних лет человек неприметного вида. На сухом, морщинистом лице сопровождающего росли – именно росли, а не украшали – усы щеточкой, обычные в деловых кругах; на тонкой шее выступал – именно выступал, а не бросался в глаза, ведь в этом человеке ничего в глаза не бросалось – кадык. Лысоватый, блеклый и тихий, он стирался на фоне празднования, и, хотя в доме был не один десяток мужчин среднего возраста, в общем-то во многом с ним схожих, вряд ли кто-нибудь пришлый остановил бы на нем взгляд дважды. Джорджу даже в голову не пришло сообщить мисс Морган, что это его отец, да и просто что-нибудь сказать о нем.
Мистер Минафер несмело потянул сына за рукав.
– Я отведу дядю Джона домой, – тихо произнес он. – А потом, наверно, тоже пойду – сам знаешь, я на вечерах не в своей тарелке. Спокойной ночи, Джордж.
Джордж походя пробормотал в ответ более или менее дружелюбное прощание. Как правило, он не стыдился Минаферов, он в принципе редко вспоминал о них, принадлежа, как и многие американские дети, к семье матери, но ему не терпелось как можно скорее увести мисс Морган от старого Джона, которого считал настоящим позором.
Он быстро прошел мимо жмущихся к аркам, выжидающих юнцов, желающих танцевать только с теми девушками, которых можно скоро сбыть с рук, и вывел свою приезжую даму в середину залы. Они тут же подхватили мотив и закружились в вальсе.
Джордж был хорошим танцором, а мисс Морган, казалось, порхала под музыку, как та самая голубка из «Ла Паломы». Они танцевали молча. Она не поднимала глаз – это всегда очень мило в танцующих девушках, – и вселенная словно исчезла. Для них не существовало ничего, кроме самого вальса, и даже лица проплывающих мимо пар казались цветными пятнами. Душу Джорджа переполнили незнакомые доселе чувства: грудь теснило от ощущения полета и неизъяснимой нежности.
Музыка смолкла, и Джордж очнулся, будто от звонка будильника, а из-под арок к мисс Морган метнулись сразу шесть или семь кавалеров. Кажется, Джордж имел дело с общепризнанной красавицей.
– Обещайте мне два следующих танца, – поспешил сказать он, сообразив, что сейчас подбежит первый конкурент. – А потом я хочу каждый третий танец на этом балу.
– Это вы так просите? – засмеялась она.
– Прошу?
– Ваши слова прозвучали так, словно вы довели до моего сведения, когда мне с вами следует танцевать.
– Ну, я этого хочу! – настаивал Джордж.
– А как же остальные девушки?
– Обойдутся, – бессердечно отрезал он, а затем добавил с удивительной горячностью: – Слушайте, я хочу знать, вы будете танцевать или…
– Боже правый! – Она вновь засмеялась. – Да!
Ее окружили молодые люди, расхватывая все танцы, которые остались, при этом стараясь не оттеснить Джорджа, который всем своим видом показывал, как они ему докучают. Наконец ему удалось вывести девушку из осады – она сама ему немало помогла – и усадить рядом с собой на лестнице, ведущей к балкону для оркестра, где их было почти не видно, хотя сами они могли обозревать всю залу.
– Как все эти голубчики так быстро познакомились с вами? – нехотя спросил Джордж.
– Я здесь уже неделю.
– Кажется, заскучать вы не успели! – продолжил он. – Все эти голубчики… Сам не знаю, зачем мать столько наприглашала. Конечно, с некоторыми я довольно часто виделся. Был председателем местного клуба… Но теперь я такими глупостями не интересуюсь. Никак не пойму, зачем мама их пригласила.