– Как он может тебя унизить? И зачем ему это? Он что – злится на тебя за расторжение помолвки?
Голди зачерпнула целую горсть песка и несколько секунд молча наблюдала за тем, как он сочился сквозь ее пальцы.
– Это не я расторгла помолвку, – наконец выдавила она. – Это сделал Стивен.
Из того, что могла сказать Голди, такой ответ я ожидала меньше всего.
– Ты шутишь!
– Отнюдь.
– Но почему?
– Стивен – игрок. Это всем известно. Это бич всего его семейства. Но проигрывает он не часто.
– Вот уж счастье!
– Я никогда не держала в руках карты, пока он не научил меня, как в них играть. Он водил меня и на скачки, в Инглсайд. И мы ставили на лошадей. Я, естественно, понятия не имела, что делала, но Стивен любит играть. Я не сознавала, что… – Голди снова устремила взгляд на океан.
Я ждала. Долго. И, все-таки не выдержав, надавила:
– Что ты осознала, Голди?
Кузина проследила взглядом за чайкой:
– Стивену нравились приключения. Ему нравилось, когда мы играли вместе. Это было рискованно, волнительно, возбуждающе. Но девушку, игравшую с ним за компанию, он – как оказалось – не представлял своей женой. Стивен чрезвычайно старомоден. Мир изменился, но он этого не заметил. Не сомневаюсь, что он предпочел бы видеть меня… покорной маленькой племенной кобылицей.
– Сомневаюсь, что ты бы ему это позволила.
Голди фыркнула. Но даже это фырканье получалось у нее изящным.
– Самое гадкое, что он выставил виноватой меня! Они все убеждены, что это я сбила с пути истинно идеального Стивена Олрикса. Именно так он всем говорил, потому что не желал выглядеть в других глазах плохим. И сегодня он подошел к нашему столику с единственной целью: показать миссис Хоффман, какой он хороший, заботливый и участливый и какая гадкая я, потому что его игнорирую.
– Но почему ты не расскажешь всем правду?
Голди бросила на меня испуганный взгляд:
– Девушкам не пристало болтать о мужчине в таком духе, Мэй. Что подумали бы обо мне мистер Гринуэй и миссис Хоффман? – Кузина взяла мои руки, крепко стиснула их и продолжила: – Держись от Стивена подальше, Мэй, ради меня! Ладно?
– Да, конечно. Я не желаю иметь с ним ничего общего.
– Не верь ничему, что он говорит. Пообещай мне!
– А зачем мне его слушать? Я – член вашей семьи.
– Да, мы – семья! – Голди снова сжала мои руки и улыбнулась так, что я не смогла не улыбнуться ей в ответ. Эта улыбка кузины была ее самым мощным оружием; она отвлекала и вводила в заблуждение, а я была ее лучшей жертвой. Эта улыбка заставила меня отмахнуться от всех вопросов, которые возникли у меня касаемо ее истории или Стивена.
Голди перевела дыхание:
– Ладно, что есть, то есть. Предлагаю вернуться. Надеюсь, они не выпили все шампанское без нас.
– Если выпили, тогда мы их застанем очень пьяными.
– Опьянеть с одной бутылки? – буквально фыркнула Голди и помогла мне подняться. – Ох, моя дорогая кузина! Тебе еще многому предстоит поучиться!
Холл закачался. И лишь рука Голди, обвивавшая мою талию, спасла меня от падения. С одной стороны, мои губы отказывались произносить правильно слова. С другой, звуки – пусть и с трудом, но выговариваемые ими, – отзывались в моих ушах странным эхом, как и все остальные шумы в доме. Я снова споткнулась, ожидая упасть на мягкую банкетку у зеркала. Но ее почему-то не оказалось на месте, и я рухнула на пол, увлекая за собой Голди.
– Где оно?
– Что?
– Зеркало?
– Наверное, его унесли поновить позолоту. Вставай… Только тихо! Тс-с-с! Не разбуди никого! – поставила меня на ноги кузина и тут же ухватилась за стол, чтобы удержать нас обеих в вертикальном положении.
– Но здесь никого нет. Где они?
– Да кто ж это знает! Слуги, должно быть, затеяли пикник.
Возникшая перед глазами сцена с Ау, возлежащим на траве в своем строгом костюме, вызвала у меня такой смех, что я чуть не подавилась. Голди, пошатываясь, направилась к лестнице, схватила свежую газету и закружилась. Или нет! Это не Голди кружилась. Это вращался холл.
– Я должна лечь. Или я умру! – драматично воскликнула кузина.
Казалось, я никогда не смогу подняться следом за ней на второй этаж. Когда же я все-таки дернула за дверную ручку, она открылась легко и без всякого скрипа. Должно быть, кто-то в пансионе смазал-таки петли. Нет, стоп… дверь здесь никогда не скрипела, и все в комнате было розовым. Розовым-розовым. Мой живот скрутило, приступ тошноты опрокинул меня на постель. Я крепко зажмурилась, пытаясь остановить вращение комнаты и думать о прошедшем дне, о шампанском… Ох уж это шампанское! В «Клифф-Хаусе» оказался кузен Джерома; он привязал наши велосипеды к своей карете и привез обратно, потому что мы крутить педали не могли. В карете оказалось тесновато – нам пришлось сидеть на коленях друг у друга. А еще она тряслась и… Я побежала в ванную.
После этого мне стало чуть легче, но комната продолжила покачиваться, а моя голова начала гудеть. И единственное, на что я оказалась способной – это лежать, не шевелясь, и ни о чем не думать.
А затем я услышала звук – писк. Мыши! Я опять закрыла глаза, но потом вспомнила: я же не в пансионе! В доме Салливанов не водилось мышей. А звук повторился. Тихое щелканье двери. Тетя Флоренс! Опять ходит во сне… Или Голди в темном пальто с жасминовым шлейфом пытается тайком улизнуть из дома в ночь, как в тот раз… Увы, даже мое любопытство не сумело поднять меня на ноги. Я слышала шаги, крадущиеся по коридору. Или я думала, что слышала шаги. Может быть, эти звуки мне приснились? Это был сон. Всего лишь сон.
Глава седьмая
Проснулась я поздним утром – вся в поту. Я упала на кровать, даже не разувшись. На лицо сполз берет, и я сорвала его с головы, не подумав о шпильках. Они вылезли заодно с ним из волос, и половина моих прядей разметалась в разные стороны. Мне удалось снять сапожки и добрести до туалетного столика. А там, в зеркале, я увидела узор, оставленный на моей щеке шенилловым покрывалом. В попытке от него избавиться я потерла щеку, а затем заметила круги под глазами и воронье гнездо из волос.
– Тебе уже ничто не поможет, Мэй Кимбл, – пробормотала я.
«Входите!» – откликнулась я на раздавшийся стук в дверь и решила, что заколю себя шпилькой, если в комнату войдет кузина без всяких признаков плохого самочувствия на лице. А в том, что их у нее не будет, я не сомневалась. Ведь она была Голди Салливан, а я была… я.
Но порог моей спальни переступила не Голди, а Шин – с подносом в руках, принесшим запах чем-то вроде кофе.
– Благослови тебя Господь! – схватила я чашку, прежде чем служанка поставила поднос. На нем были еще бекон и какие-то пирожные. Но ни одно, ни другое не показалось мне аппетитным в то утро.
Шин окинула меня критическим взглядом, но спросила только одно:
– Не хотите ополоснуться, мисс?
Мной овладело смущение. Что она могла подумать? Но наряду со смущением я испытала признательность Шин за ее предложение. И к тому моменту, как я искупалась, оделась и села перед зеркалом, предоставив китаянке атаковать мои спутанные волосы, я почти пришла в себя. Я наблюдала за тем, как Шин укрощала мои растрепанные пряди, ловко расправляя и приглаживая их, чего мне не удавалось никогда даже всеми десятью пальцами. И боролась с назойливым искушением покоситься на культю ее указательного пальца. Чтобы переключиться, я спросила:
– Голди все еще спит?
– Она уехала, мисс.
– Уехала? Куда?
– Я не знаю, мисс.
– Она ничего не сказала?
Шин только помотала головой и занялась очередной прядью. Глотнув кофе, я сказала себе: «Ничего страшного!» Кузина, без сомнения, догадывалась о моем ужасном самочувствии и не захотела меня будить. И все-таки мысль о том, что она уехала из дома, не сказав мне ни слова…
– Не похоже это на Голди, – пробормотала я.
Руки Шин замерли, и я взглянула на нее в зеркало. Вид у китаянки был такой, словно она хотела мне что-то сказать. Но уже в следующий миг она плотно сжала губы и продолжила расчесывать мои волосы. Но во время этой короткой паузы в выражении ее лица было нечто такое, что заставило меня вспомнить минувшую ночь и шаги в коридоре.
Шин обвила прядь вокруг своих пальцев и прицепила ее на место.
Еще одна прядь, еще одна шпилька. А потом Шин осторожно приложила пальцы к моим вискам и повернула мою голову к зеркалу, дав мне возможность восхититься ее искусной работой. Еще секунда – и она тихо (так тихо, что я сперва даже усомнилась, не почудилось ли мне это) сказала:
– Будьте осторожны, мисс Мэй.
Я попыталась перехватить в зеркале ее взгляд, но Шин отвела свои глаза в сторону. Закрепив последнюю шпильку, китаянка спросила:
– Вы наденете сегодня голубую юбку, мисс?
Мне следовало ее расспросить. Но вместо этого я решила, что опять допустила промах: «Наверное, Шин просто намекнула, что тут не принято расспрашивать о других домочадцах, и я переступила некую условную границу». Я ведь сама попросила служанку о помощи; ни стыдиться, ни смущаться из-за того, что она мне дала совет, тоже не следовало.
Но недоумение осталось при мне. Где была Голди? Куда она отправилась посреди ночи? Зачем?
– Спасибо, Шин, – притворилась я такой, какой учила меня быть матушка. – Да, пожалуй, голубая юбка лучше всего.
В доме не было ни Голди, ни дяди Джонни. И даже при наличии служанок и лакеев, передвигавшихся из комнаты в комнату, словно тени, я ощутила одиночество, странное беспокойство и – что хуже всего – отсутствие цели. Жизнь, проводимая подобным образом… Нет! Я не могла ее понять. Без своих собственных денег и достойной родословной я не могла считаться «хорошей» невестой. Но и остаться навсегда бедной родственницей, целиком зависящей от тети с дядей, я себе тоже позволить не могла.
Что же мне было делать? Куда себя девать?
Я вспомнила, что сказала мне накануне Голди о тете Флоренс в благотворительном комитете и о других дамах, миссис Олрикс и миссис Хоффман, организовывавших благотворительные балы. Об этом мне бы тоже хотелось расспросить тетю Флоренс, а заодно узнать, была ли ей эта деятельность интересной, приносила ли удовлетворение. Но мне надо было считаться с предостережениями дяди и не хотелось ее расстраивать. Тетя Флоренс хранила ключи от такого множества загадок, и сейчас – когда меня ничто не отвлекало – эти загадки всем скопом начали меня одолевать. Я не могла пойти к тете без разрешения. Но я вспомнила о стоявшем в ее гостиной кувшинчике из-под конфет в форме колокола Свободы – сувенире из прошлой жизни. У тети должны были сохраниться и другие вещи. Альбомы, может, дневники… А что, если я найду у нее письмо матушки? Я ведь ничем не наврежу тете, если поищу его сама?