– Ты готова, Мэй? Нам не следует опаздывать.
Дом Андерсонов находился всего в нескольких кварталах от нашего. Оформленный в итальянском стиле бальный зал с колоннадой классических греческих скульптур, заставивших бы устыдиться непристойных позолоченных вакханок Салливанов, был украшен гирляндами с букетами шелковых листьев золотого, багряного и рыжего оттенков и несколькими рогами изобилия, из которых торчали сушеные кукурузные початки и сосновые веточки с шишками. Все это выглядело так по-ноябрьски и вместе с тем настраивало на грядущее празднество, хотя на улице не было никаких намеков на него. Погода установилась сырая, но видимых сезонных перемен пока не наблюдалось. Не так, как в Бруклине. Я не скучала по нему, но при виде такого декора на душе у меня стало теплее.
Миссис Джефферс Андерсон оказалась настолько же маленькой, насколько огромным был ее дом. Несмотря на полноту, она выглядела необычайно элегантно в своем расшитом бисером золотисто-синем платье, достойном внимания парижских модниц. Похоже, в зале собрались все, кого мы знали. И хотя я улыбалась и пыталась делать вид, будто мне весело, скука одолела меня почти сразу же после прибытия. Я уже поняла, что опять буду ощущать себя одинокой, не в своей тарелке и печалиться об участи тети Флоренс.
Голди принялась искать глазами шампанское, а я направилась к застекленной створчатой двери, открывавшейся в партерный сад.
Вскоре-долженствовавшая-стать-мировой-знаменитостью певица-сопрано уже стояла около фонтана в окружении восхищенных поклонников – красивая брюнетка, увешанная драгоценностями. Ее чувственность выгодно подчеркивал зеленый шанжан, а изумрудное ожерелье на шее искусно скрывало двойной подбородок. Певица оживленно болтала со своими воздыхателями, а мне стало интересно: искренним ли было ее воодушевление или она тоже попросту играла отведенную ей роль?
– Трудно поверить, что она выросла, торгуя сардинами на рыболовецкой верфи, правда?
Закравшийся мне в уши голос был знакомым. Я обернулась и увидела Данте Ларосу, одетого в костюм, но не вечерний фрак. И внезапно вечер обрел для меня смысл, обещая хоть что-то интересное.
– О! Сам мистер Бандерснитч во плоти! Что вы здесь делаете?
– Не так громко, – моргнул Лароса. – Я тоже зван. Ну, по крайней мере Бандерснитч.
– Только не говорите мне, что здесь никто не подозревает, кто вы на самом деле. Вы выделяетесь.
– Да? Думаю, это потому, что мы теперь знакомы. Прежде вы меня не замечали. Ни в «Клифф-Хаусе», ни где бы то ни было.
Правда его слов привела меня в замешательство. Это было странное чувство. У меня не получалось примирить харизму Ларосы или, точнее, его заметность с его очевидной невидимостью. Он просто не посещал те мероприятия, на которых была я, – попыталась объяснить я самой себе. Но Лароса на них, несомненно, присутствовал. Ведь он писал о них. И он писал обо мне!
Лароса улыбнулся:
– Люди видят то, что желают увидеть. Они высматривают Бандерснитча, но представляют его себе совершенно другим. И меня не замечают, даже когда я стою прямо перед ними. Я прячусь у всех на виду. Хотя большей частью остаюсь в тени. Это омерзительно, но это работает. Вспомните, вы ведь и сами удивились, узнав, кто я. Вы представляли меня иначе.
– Да, – признала я. – Я думала – вы ниже ростом.
– Старая дева со сворой кошек…
– Не совсем так. Кругловатый блондин, питающий слабость к слойкам с кремом.
– Вы только что дали идеальное описание Неда Гринуэя. Я доверяю вам хранить мой секрет.
– А если я не буду?
Лароса указал на смеявшуюся певицу:
– Настоящее имя Верины Ломбарди – Анна Руссо. Не такое звучное, как псевдоним, правда? Она привыкла скользить по лужам рыбьей крови на рынке и делать вид, будто катается на коньках. А однажды она запустила мне в лицо лобстером. У нее вздорный характер.
– Что такое лобстер?
– Омар.
Я состроила гримасу:
– Что вы такого сделали, что так обидели ее?
– А почему вы решили, что именно я был виноват?
– А это не так?
– Я попытался ее поцеловать. Была феста.
– А-а-а…
– Анна была неотразима. Устоять перед ней было невозможно. Даже еще до того, как она начала петь… К слову сказать, ничто не потрясает так, как арии Верди на рыбном рынке. Они с Луиджи Конти часто пели дуэтом. У него была лавка по соседству с лавкой ее отца.
– Этот Луиджи Конти… Он оперный певец?
– Нет, рыбак. Но он пел каждый вечер, доставая рыбу из своих сетей. Наряду со многими другим рыбаками. Я и тогда ничего собой не представлял для Анны. А для Верины тем более не представляю. Сын рыбака, чьи руки по локоть в рыбьих потрохах. И ты никогда не убедишь ее в обратном. Ты никогда никого не убедишь… – Лароса говорил прямо, без обиняков, но в его тоне не слышалось и намека на самоуничижение.
– Наверное, она будет удивлена встрече с вами сегодня, – предположила я.
– Она меня не заметит. А если и заметит, то сделает вид, будто не узнала. Иначе разрушится история, которую она про себя сочинила.
Окинув взглядом мое платье, Лароса произнес:
– Красивое. «Сити оф Парис» или «Эмпориум»?
– «Эмпориум».
– Платья из Парижа вы не удостоились, как я вижу.
– Но я…
– Но ведь на ней именно такое, разве нет? – кивнул Лароса на кузину, со смехом флиртовавшую с Джеромом Белденом.
– У вас зоркий глаз.
– Это моя работа – подмечать, где кто стоит, – сказал Лароса. – Отец Белдена занимается добычей серебра, а мать бездельничает. Сейчас она в Лондоне. Вон там – Роберт Криг. Железные дороги. Немного пьян. А там – миссис Мартин Рольфе. Состояние с газового завода, но ее мать пела девушкой в церковном хоре. Так что Верина поднялась по социальной лестнице на ступеньку выше, но до вершины еще не добралась. Пока что второй сорт. Может, третий. Верина будет разочарована. Приготовьтесь к тому, что она бросит в кого-нибудь бутылку шампанского, когда это осознает.
– Второй или третий сорт? – поразилась я.
– Видите миссис Хоффман? Или миссис Маккей? Олрикс где-то здесь… нисходит до нижестоящих.
Ранги и сорта… Теперь я поняла то, чего прежде не понимала – истинную значимость помолвки Голди со Стивеном Олриксом.
– А кто состоит в Клубе почитателей котильона?
– Консерваторы. Ультрасы. Некоторые из них, во всяком случае. Фешенебели, ищущие мужей или жен, – объяснил Лароса и вперил в меня изучающий взгляд: – Я все пытаюсь понять, в каком кругу ваше место.
– Чего тут пытаться? Я из Выскочек. Вы же сами так сказали.
– И, похоже, самая шустрая.
– Что?
– Я сделал такой вывод по вашему купальному костюму. Кстати, вы выглядели в нем прекрасно. И все же… есть в вас что-то такое. Я не знаю, не пойму пока – что. Я нахожу вас загадочной.
Я нахмурилась:
– Боюсь, я вас не понимаю.
– Да, наверное… Насколько хорошо вы знаете Фаржа?
Заинтересованный каким-то своим наблюдением, Лароса обвел взглядом зал и пробормотал что-то себе под нос. Похоже, чтобы лучше запомнить. И это мне напомнило, что он – репортер.
– Мой ответ будет напечатан в «Вестнике»?
– Нет, если вы не захотите.
– Я уже говорила вам. Мой дядя нанял мистера Фаржа проектировать новое здание.
– Я не об этом спрашивал.
– Но мой ответ таков. И вообще… это не ваше дело.
Мои последние слова явно вызвали его интерес. Полные губы Ларосы подернула едва заметная улыбка:
– Верина не начнет петь еще с час. Пока не пресытится чествованием. Пойдемте со мной. Давайте выпьем немного шампанского.
– Почему я должна пойти с вами?
– Потому что вам интересно, почему я вас об этом прошу. Вон официант. Возьмите два бокала, ладно? Я не хочу привлекать внимание к своей персоне. Как я уже сказал вам – прячусь на виду у всех.
Я взяла бокалы и вручила Ларосе один, пока мы выходили в холл, превращенный в галерею. Все стены были увешаны портретами людей в полный рост. Очень классическими, очень богатыми. Громкие разговоры и музыка из бального зала слышались даже в этой галерее, и ощущения, что мы одни, не возникало, тем более, что мимо постоянно фланировали выходившие и заходившие в зал гости – общающиеся, смеющиеся, курящие.
Лароса указал своим бокалом с шампанским на одну из картин. На ней был изображен до смешного серьезный мужчина впечатляющей величины.
– Десять к одному, что ни один из этих людей не связан никаким родством с Андерсонами.
– Но в этом мужчине есть что-то знакомое. Пожалуй, это нос, – возразила я и сделала глоток из своего бокала.
– И живот тоже, – сказал Лароса. – Так что, может, он и одних кровей с ними. Но готов побиться об заклад, что все остальные из простонародья. Родословные ведь можно купить – за соответствующую цену.
– Вы жестоки…
– Разве? А вы знаете, откуда у Андерсонов деньги? – Я помотала головой. – Спекуляции недвижимостью.
– Они ничем не отличаются от половины жителей Сан-Франциско.
– И еще коррупция.
Я прошла по галерее, рассматривая портреты сильно напудренных женщин в париках и респектабельных на вид бородатых мужчин.
– Вы не выглядите удивленной, – заметил, следуя за мной, Лароса.
– Я ничего не знаю об этих людях.
– Джефферс Андерсон состоит в городском попечительском совете. В него до своей кончины входил и Эдвард Деннехи. Его вы должны знать лучше – как усопшего супруга нынешней любовницы вашего дяди. И сейчас, естественно, ваш дядя тоже стал членом совета.
– А это здесь при чем?
Попивая шампанское, Лароса остановился перед одним из портретов.
– Вы знаете Эйба Руфа, я полагаю? – спросил он, не отрывая взгляда от картины.
Это имя так часто упоминал моя дядя, что я при всем своем желании не смогла бы забыть мужчину с черными завивающимися и уже редеющими волосами, которого видела несколько месяцев назад в «Пэлэсе». Придав голосу беспечной веселости, я процитировала Голди:
– Ничто в этом городе не делается без Эйба Руфа.
Ларос приподнял бровь: