Я с нетерпением ждала, когда Эллис отложит бумаги в сторону. А потом все же не выдержала и спросила:
– Вы уже придумали дизайн?
– Я не мог без этих бумаг. А теперь мне нужно только одно – немного вдохновения.
– Может, я помогу? Это будет офисное здание? Дядя говорил об аренде. Но ведь в наем могут сдаваться любые помещения. Я просто хочу знать, как это здание должно восприниматься.
– Восприниматься?
– А разве вы не с этого начинаете планировать? – спросила я. – Разве не впечатление от здания для вас главное?
– Для меня главное – его предназначение.
– Да, конечно, но… – постаралась я объяснить, – к примеру, это место. Оно предназначено для художников, творческих людей. Это чувствуется.
Эллис бросил на меня недоуменный взгляд.
– Высокие потолки. Везде окна. Много света. Естественно, художники потянулись сюда.
Эллис хмыкнул:
– Думаю, их, скорее, привлекла дешевая рента.
– А-а, я не подумала об этом. Ну да, конечно.
– Но вы правы. Свет тоже сыграл свою роль. Знаете, как прозвали это здание по окончании строительства? «Чудачеством Халлека». Все были уверены, что ему суждено пустовать. А знаете, как называют его теперь? «Обезьянником»!
– Вполне подходящее прозвище, – рассмеялась я.
Эллис состроил гримасу:
– Действительно. Тут одни обезьяны. Кстати, раз мы о них заговорили… не пойти ли нам в «Коппас»?
– Он закрыт.
– Так только кажется, – загадочно сказал Эллис.
Убеждать меня не пришлось. Службу я уже пропустила, дяде с кузиной предстояло еще несколько часов выполнять социальные обязательства. А если Голди действительно оправдала мое отсутствие в церкви «страшной болезнью», негоже было появляться на людях в идеальном здравии.
Я последовала за Эллисом, но вдруг вспомнила балл у Андерсонов и остановилась:
– А Данте Лароса там будет?
– Не знаю. А что?
– Я видела его вчера на балу. Он написал о нем.
Но он ничего не написал обо мне в своей статье о званом вечере у Андерсонов. И – не понимая, почему – я была ему за это благодарна.
– Надеюсь, он ничем вас не расстроил. Лароса – стервятник, зарабатывающий деньги на слабостях и неудачах других людей. Вам следует его сторониться, Мэй.
– Вам он не нравится. Почему?
– Данте Лароса не терпит колких замечаний в свой адрес. А сам не единожды пытался меня уничтожить.
– Уничтожить вас??? Но за что?
– Откуда мне знать? Но подозреваю, что просто забавы ради. Ему явно доставляет удовольствие приводить в своих статейках плохие отзывы о моих работах. Он что-нибудь говорил обо мне на этом балу?
– Мне показалось, что его больше волновал мой дядя.
– А что именно?
– Я толком не поняла. Он намекал на коррупцию городских властей и взяточничество.
– А-а… старая песня. Лароса твердит об этом месяцами. Все пытается найти доказательства того, чего нет, – пояснил мне Эллис. – Он отчаянно жаждет сменить репортерское амплуа и потчевать читателей не ехидными статейками о высшем свете, а громкими сенсационными разоблачениями. Да вы и сами слышали, как Лароса сетовал на то, что ему надоело писать о «почитателях котильона». Но, скорее всего, его однажды попросту пристрелят.
– Почему вы так думаете?
– Потому что я – не единственный, кому он досадил своими статьями. Рано или поздно кто-нибудь все-таки откроет на него охоту.
– А почему вы не изобличите его? Почему это не сделал никто из ваших знакомых в «Коппасе»? Вы ведь все знаете, кто он в действительности.
– А кто мне поверит? Нет, я не желаю играть в его ничтожные игры. Пусть изваляется в грязи без моего участия.
Высказав такое нестандартное пожелание, Эллис непроизвольно оглянулся, и я поняла: он, как и я, опасался, что Лароса что-то знал. У Эллиса Фаржа тоже были секреты, которые он хотел сохранить в тайне. Или люди, которых он хотел защитить. Я бы спросила у него об этом, но у меня не было желания, чтобы Эллис начал задавать встречные вопросы мне, поэтому пришлось умерить свое любопытство.
– А этим, в «Коппасе», – продолжил Эллис, – нравится все, что нарушает статус-кво. А Лароса как раз это и делает. Его статейки для них – любимое развлечение. Они никогда его не выдадут. Однако пойдемте уже туда. Иначе они выпьют все вино.
– Вино? Так рано?
– Ох, не уподобляйтесь буржуа тривиальностью взглядов, – поддразнил меня Эллис.
Проигнорировав табличку «ЗАКРЫТО», он мягко толкнул входную дверь, и она открылась! Нас приветствовал тучный мужчина с длинными черными усами и в черной тюбетейке. Он быстро пропустил нас внутрь.
– Поппа Коппа, это мисс Мэй Кимбл, – представил меня Эллис.
Коппа склонился к моей руке:
– Добро пожаловать, мисс Кимбл! Проходите! Скажите им, что я лишь потчую добрым вином, но не рисую под стать Мартинелли.
Сдвинутые столы в центре задней части ресторана напомнили мне о недавнем визите сюда. Несколько человек попивали вино и делали бутерброды из хлеба и мясной нарезки. Венцеслав Пайпер со своими золотисто-каштановыми волосами, завязанными на затылке в хвост, стоя на табурете, рисовал карикатуру на Гелетта Эддисона – сгорбившегося над огромной бутылью чернил и с лавровым венком, сползшим на ухо. Рядом, на другом табурете, Эдит Джексон разукрашивала слова, которые уже написала: «Произойдет что-то ужасное». Гелетт махнул в ее сторону рукой с бокалом так резко, что вино разбрызгалось на скатерть.
– Это звучит как зловещее предзнаменование, Эли! Зачем ты написала такое на этих стенах?
– Это строчка из Оскара Уайльда, – парировала Эдит. – Из «Саломеи».
– Жалкая пьеса. Обреченная пьеса. И теперь ты обрекла всех нас?
Венц, рассмеявшись, наклонился, чтобы нарисовать сердечко над словом «ужасное»:
– Вот! Я сделал его лучше!
Эдит покосилась на него и стерла сердце.
– Нет, вы поглядите на нее! Наша новая капризуля! Ничем ей не угодишь! – воскликнул Гелетт.
– Каким нудным ты порой бываешь, Гелли, – констатировала Блайт Маркович, сидевшая под девизом: «О, Любовь! Тобою утешаются и мертвые, и смятенные!»
Эллис подвел меня к столу и налил нам обоим вина. Мы наблюдали, разговаривали и ели бутерброды, пока вино и общительная компания не сделали свое дело: я полностью расслабилась, позабыла о времени и о том, что кто-то мог ждать меня дома. Но тут, словно в напоминание, из задней двери выступил Данте Лароса. Утренний туман превратился в дождь, капли которого густо запятнали его шляпу и плечи пальто. Увидев нас, Лароса остановился. Я заметила его быстрый, оценивающий взгляд и выдавленную через силу улыбку.
– Кого я вижу!
– Что – сегодня нет балов и вечеринок, которые ты мог бы омрачить своим присутствием? – спросил Эллис.
– Воскресенье. Даже самые глупые светские особы сегодня не танцуют, – заверил Данте и перевел взгляд на меня. – Церковь не для грешников и грешниц?
– Вы тоже оказались здесь. Не знала, что газетные репортеры могут разрисовывать стены в таких заведениях, как «Коппас», – весело парировала я.
– Писать плохие стихи может каждый. – Данте снял шляпу, схватил бокал вина и выдвинул стул. – Взгляните на этот опус, – указал он на большого дьявола, ловившего рыбу и поджаривавшего на огне свою когтистую ступню над словами: «Это преступление». А рядом размещался стих, начинавшийся со строчки «Сквозь туман веков…» и заканчивавшийся размышлениями о родственных кошачьих душах.
– Видите? – ухмыльнувшись, прикурил сигарету Данте. – Планка низкая. – выхватив из запачканной, припудренной коробочки с разноцветными мелками оранжевый кусочек, он запулил его по столу. – А вы? Почему вы не рисуете?
– Я на самом деле не рисую…
– Рисуете, рисуете. Комнаты, разве не так? Вы сами в этом признались. Давайте! Покажите нам, на что вы способны.
– Я – не художница.
– И Венц – не художник, но он осмеливается тягаться с лучшими из них, – пошутил Гелетт.
– В слове «тягаться» «тя» лишнее, – вернулся за стол Венц, добавивший к своей карикатуре подпись: «Искусство побеждает все».
– А есть такое слово – «гаться»? – спросил Данте.
– Только в голове Венца, – усмехнулась Эдит.
– Есть! Я его изобрел, потому что другого подходящего слова для прославления моего гения в нашем языке не существует.
– Видите, Мэй? Вам лучше поспешить и оставить свою метку на стене, пока ее всю не разрисует Венц. А то люди подумают, что он здесь – единственный гений, – сказала Блайт. – И никто не узнает о вашем существовании.
– Крикни Вселенной: Я была здесь! – пропела Эдит. – Мы все умрем, но «Коппас» останется!
– Бог свидетель, это единственное место в целом городе, достойное сохраниться, – заявил Гелетт, подлив себе вино.
Эллис бросил оранжевый мелок обратно в коробку.
– Ты не хочешь, чтобы она застолбила себе здесь место? – спросил его Данте.
– Давайте, Мэй, нарисуйте большой «Х» на лбу Эллиса, – призвала Эдит.
Все захохотали, а я даже не осмелилась взглянуть ни на кого. Да еще и покраснела, как свекла.
– Нарисуйте нам что-нибудь, – не отступился Данте.
– Ей не нужно ничего тебе доказывать, – вспылил Эллис.
– Ваши пререкания уже начинают надоедать, – заявил с преувеличенным вздохом Гелетт. – Может, мы вместо них увидим на закате кулачный бой?
– Я предлагаю дуэль «Кто больше выпьет», – поднял пустую бутылку Венц. – Поппа! Еще вина!
– Еще вина, еще вина, еще вина, – донесся с кухни ворчливый голос Поппы Коппы.
– Мы повышаем статус твоего ресторана, – отозвался Гелетт. – Ты только подумай, сколько туристов придут сюда за тем, чтобы полюбоваться на свежую мазню, которой Венц покрыл эти священные стены!
Данте затянулся, выпустил изо рта тонкую струйку дыма, поднял свой бокал с вином и сказал мне:
– Ну, так как? Мы ведь проголосовали за то, чтобы вы остались в нашей компании. Вы должны доказать, что заслуживаете этого.
Это был вызов.
– Пошлите его к черту, – тихо сказал мне Эллис. – Не позволяйте ему потешиться.