Меня втолкнули в комнату. Дядя захлопнул за моей спиной дверь. Я услышала позвякивание ключей, щелчок замка, но все так же ничего не соображала. Смерть тети, эти обвинения в мой адрес… Некоторое время я просто стояла в темноте. Потом включила прикроватный светильник и зажмурилась от яркого света. А, открыв глаза, удивилась – я все еще была в пальто и шляпе, одетая и в сапожках на ногах.
Медленно, но я все-таки пришла в себя. И только тогда осознала, что все еще держала ту вещицу, что выпала из тетиной руки. Это была золотая пуговица.
Я посмотрела на нее и внезапно поняла, где видела ее раньше. На дядином жилете! Он был расстегнут, все остальные пуговицы оставались на месте, а на животе пуговицы не было! Она – оторванная – лежала на моей ладони. И эта пуговица выпала из тетиной руки…
Часы шли, и тишина в доме становилась все более зловещей. За рассветом наступил день, и меня снова охватило то чувство покинутости и изолированности. Только на этот раз все было хуже, потому что я пребывала в настоящей изоляции. И дыхание дома, казалось, изменилось. Мне было холодно и страшно.
Нет! Это ошибка! Я не причастна к тому, что случилось!
Шин всем расскажет, что я находилась с ней рядом. Что я не могла столкнуть тетю с лестницы.
Но… эта пуговица от дядиного жилета…
Я попыталась припомнить все, что говорила мне тетя Флоренс. Теперь в ее словах я увидела предостережения. Предупреждения, к которым мне следовало прислушаться. Действительно ли тетя была сумасшедшей или я просто поверила тому, что мне сказали. Как могла дядина пуговица оказаться в ее руке при падении? Никак, если только… если только Флоренс не схватилась за нее, падая.
Выходит, это дядя ее столкнул?
Я не знала, чего и кого мне ждать. Полицию? Дядю? И куда подевалась Шин? Постель искрилась и переливалась на свету – красивая, холодная и пустая. Как тюрьма, которую меня вдохновил нарисовать «Коппас».
Я с таким напряжением прислушивалась к каждому звуку и движению, что шорох у моей двери заставил меня вздрогнуть. Хотя он был еле уловимый. Обернувшись, я увидела, что кто-то просунул под дверь сложенный листок бумаги.
И только тогда я вспомнила, как Шин там, на кухне, вытащила из кармана сложенный лист. Она поэтому меня ждала? Чтобы передать его мне? И тот ли самый листок это был?
Тот! Я поняла это, еще не успев поднять его с пола. Хотя тогда на кухне, в тусклом свете лампочки, его цвет я особо не различила. Дешевая бледно-голубая бумага…
Это было оно! Хотя мой разум отказывался в это поверить. Неожиданно для себя я перенеслась в прошлое, в нашу комнату в пансионе, в которой матушка пришивала к панталонам кружева, пока я учила французские слова. «Давай я лучше тебе помогу, мама!» «Ты мне лучше поможешь, если выучишь французский…»
Письмо было мятое и затертое, словно его носили в кармане несколько месяцев. Я еще не развернула листок, но уже знала: внизу я увижу обратный адрес: Центральная фабрика по пошиву блузок, Бруклин, Нью-Йорк. Я прежде часто видела такие листки. На одной стороне листка было напечатано рабочее поручение для матушки: «16 панталон, 43 ярда кружевной тесьмы».
А на другой торопливо прыгали слова, написанные матушкой всего за несколько дней до ее кончины:
Флоренс!
Я долго ждала от тебя извинения, хотя и сознавала, что его не последует, и даже понимала почему. Но я уже устала ждать. К тому же я недавно получила известия, поставившие меня перед фактом: мое время вышло. Я умираю. Мне хотелось бы верить, что эти новости тебя не обрадуют, что тебе будет неприятно убедиться, что я все еще несу свое тяжкое наказание, или узнать о том, какие тяготы пережила я и как настрадалась твоя племянница из-за твоей жестокости и ревности. Мне хотелось бы верить, как я верила всегда, что в тебе остаются крупицы доброго и человечного. Что минувшие годы смягчили тебя, и ты чувствуешь такое же раскаяние и сожаление, какие испытываю я. Я могу лишь повторить: мне жаль, что Чарльз предпочел меня тебе, Флосси! И если бы я могла справиться со своей любовью к нему, я бы с ней совладала. Но тогда бы у меня не было моей дорогой, ненаглядной доченьки, моей Мэй. А она заслуживает всего. И ты в этом убедишься, когда с ней познакомишься. Не сомневаюсь.
Когда ты вышла замуж за Джонатана, я сильно обеспокоилась тем, что ты выбрала себе в супруги такого человека, который был уж слишком похож на тебя. Человека, который вместо того, чтобы сделать тебя лучше – такой, какой тебе следовало быть (по моему мнению), мог сделать тебя еще хуже. Тогда ты восхваляла его ум, а я слишком хорошо знаю, как ты обращаешь чужие способности и умения себе во благо. Надеюсь, я ошибалась на счет Джонатана. Я утешаю себя воспоминанием о том, что ты могла полюбить и хорошего человека – ты ведь тоже любила Чарльза!
Да, я знаю – ты считала меня дурочкой из-за того, что я верила в Чарльза. Но, похоже, я все-таки знала его лучше, чем ты. Чарльз был благородным и честным человеком. У меня имелась возможность убедиться в этом, когда он решил оградить свою семью от скандала, и я поверила его обещанию оставить наследство нашей дочери, пусть и незаконнорожденной. Два месяца назад Чарльз умер. И его семья должна будет подчиниться его воле и передать наследство Мэй, при условии, что мы будем соблюдать обещание, данное мною Чарльзу, и не пытаться вступить с его родственниками в контакт.
Так что твоя племянница скоро получит состояние. Когда я в последний раз справлялась о «Салливан Билдинг», два года назад, дела у твоего мужа шли не лучшим образом. Невезение или неудачные инвестиции? Возможно, если ты отнесешься к Мэй по-доброму, она вам поможет. Но ты должна пообещать мне, Флосси, что возьмешь ее к себе и будешь обходиться с ней как со своей собственной дочерью. Ты обязана мне, Флосси, за все те годы страданий, что мы претерпели с Мэй из-за твоих козней. Я никогда не расскажу Мэй о том, что ты – причина всех наших бед. Я никогда не расскажу ей о том, как ты оболгала меня в глазах всех родных Чарльза. Оболгала так, что они принудили его меня бросить. Я не расскажу ей о том, как ты продала наш отчий дом в Ньюпорте, ни словом не обмолвившись мне, и обрекла меня прозябать в холоде без гроша за душой. И все из-за своей ревности, из-за того, что Чарльз предпочел меня. Я не сделаю этого, потому что у Мэй, кроме тебя, никого не осталось. Мэй нужна семья. И у меня только одно желание: чтобы вы стали ей семьей.
Мое сердце устало; доктор говорит, что оно скоро остановится. Я не в силах больше работать подолгу. Я делала все что могла, чтобы избавить от этого Мэй. Но, боюсь, скоро я уйду. Возьми ее к себе, Флосси, полюби ее так, как ты не могла любить меня. Это все, о чем я тебя прошу. И если для тебя важно мое прощение или возможность искупить свою вину перед нами облегчит твой страх перед Божьим судом – я даю тебе сейчас такой шанс.
Шарлотта
Я смотрела на письмо невидящими глазами, позволяя словам матушки, ее голосу, открывшейся правде осесть в моей голове. Мой отец оставил мне наследство. Мой отец… Чарльз… Я приехала в Сан-Франциско с ожидаемым состоянием.
Мой отец не предал матушку, как я считала. Она отпустила его в семью и пообещала никогда не искать с ним встреч, если он обеспечит меня в конце жизни. Он сдержал свое обещание, как сдержала свое матушка. Она никогда не называла мне его имени, должно быть, понимая, что я не устою перед соблазном его разыскать.
Чарльз… Который из Чарльзов? Известные мне фамилии пронеслись в голове – Астор, Вандербильд, Белмонт… Какой из Чарльзов недавно упокоился? Припомнить у меня не получалось. Уж слишком отвлекала меня самая фантастическая сторона всей истории.
У меня было состояние!
Тетя умерла. Дела у дяди складывались плохо – из-за «невезения» или «неудачных инвестиций», включая дорого обходившуюся любовницу. А еще он, если верить Данте Ларосе, был замешан в коррупции городских воротил. Моя кузина курила опиум и не уплатила Чайне Джою ту сумму, которую задолжала.
В памяти всплыли слова Стивена Олрикса: «Вам здесь не место. Научитесь плавать. Или утонете». А Данте сказал: «Я все пытаюсь понять, в каком кругу ваше место». В чем же таилась загвоздка?
В ушах зазвучал опьяненный опиумной настойкой голос тети: «Ты должна меня послушать. Это произойдет уже скоро. Скоро… бумаги…»
«Бумаги… Какие бумаги?» Бумаги, связанные с волеизъявлением моего отца? С моим наследством? Тетя пыталась предупредить меня. И вот теперь она была мертва, а пуговица от жилета дяди выкатилась из ее руки. Дяде и кузине были нужны мои деньги! Я постоянно видела свидетельства этому, но не понимала их. Зеркало из фойе исчезло безвозвратно. Они его продали? Или заложили? А ангел на столе в коридоре? И все пустые, неотделанные и немеблированные комнаты? Все, что имелось у Салливанов, было выставлено напоказ в передних комнатах. И все это время они притворялись великодушными и щедрыми. И никто мне не сказал, что я – не бедная родственница. Они вознамерились обокрасть меня и заставить поверить, что будто я им всем обязана! «Скоро», – сказала тетя. «Когда?» – подумала я. Сколько денег завещал мне отец? Все ли присвоили себе Салливаны? И какую часть из них они уже успели потратить?
Шин обо всем этом знала. И она знала, что я искала письмо. Где она находилась теперь?
Слишком много безответных вопросов, слишком много запоздалых выводов. И слишком поздно. Слишком… Салливаны обвиняли меня в убийстве. И все же я до конца не верила, что они выдвинут против меня обвинение. Я еще верила, что смогу победить.
Но сколько времени я провела взаперти в своей спальне? Я понятия не имела!
Я слышала топот лошадиных копыт и скрип карет, но не могла разглядеть в тумане ничего, кроме темных теней…
По купольному своду, украшенному ангелами, эхом разнеслись громкие голоса. Затем без стука распахнулась моя дверь, я отвернулась от окна и увидела целую группу людей, стоявших на пороге. Доктор Броуни и дядя Джонни, незнакомые мне мужчина и женщина в темных пальто и шляпах. Голди, а рядом с ней…