– Помогите! – прохрипела я еще раз, всхлипывая от разочарования и страха. – Пожалуйста! Я здесь! Помогите!
А затем услышала, как кого-то вырвало. Совсем рядом. И мужской голос спросил:
– Ты ничего не слышал?
– Сюда! Я здесь!
Я заскреблась еще настойчивее:
– Сюда! Я здесь!
Хруст обломков под ногами и скрипящее скольжение предметов затихли. Щель в потолке расширилась – сначала немного, затем больше. И теперь уже вместо ступни, свисавшей из нее раньше, я увидела заглядывавшего вниз мужчину, а за ним – голубое небо. Яркий свет ненадолго меня ослепил, но уже через пару минут я смогла различить грубые черты его морщинистого лица.
– Вы в порядке, мисс? – спросил он и, покосившись через плечо, жестом позвал кого-то: – Сюда! Быстрее! Я нашел женщину!
Медленно и осторожно двое мужчин вызволили меня из гробницы на утренний свет. Мои бедра и спина жутко болели, в висках пульсировала кровь. И я опять закашлялась так сильно, что испугалась, как бы не выплюнуть легкие.
Однако поблагодарить своих спасателей я не успела; они поспешили на зов третьего спасателя. Лишь один из них на мгновение задержался; взглянув на мой лоб, он сказал:
– Вам лучше разыскать врача.
Я потрогала лоб, а потом, посмотрев на пальцы, увидела на них кровь. Сначала решила, что это от той ступни. Увы, нет! Это была моя кровь, тонкой струйкой стекавшая по щеке. Чуть не подавившись слизью, которую я сплюнула на обломки, я, пошатываясь, побрела вперед. Ослабевшие босые ноги, с серыми от пыли ступнями, едва меня слушались. Та половина Блессингтона, в которой находилась моя комната, полностью обрушилась; все четыре этажа превратились в хаотичную мешанину битого кирпича, стеклянных осколков, покореженного металла и покрошенного в щепки дерева. Стена, окружавшая приют, тоже лежала в руинах. Чугунные копья ограды деформировались в причудливо перевитые клубки. Я осмотрела то, что осталось. В устоявшей половине здания зияли бреши лишившихся стен палат со вспучившимися половыми досками и свисавшими кусками потолочной штукатурки. Глядя на это, невозможно было даже вообразить, что еще недавно в них жил страх.
Те, кто уцелел, выглядели не лучше меня – как призраки, вернувшиеся на место трагедии. Какая-то женщина куталась в одеяло. Мужчина в исподнем и порванном в клочья пальто моргал, словно только что проснулся. Я узнала в нем одного из садовников.
Город, еще недавно бурливший энергией и радостно распевавший, онемел. Единственными человеческими звуками, разрывавшими мрачную тишину, были крики о помощи и чертыханье спасателей.
Я все ждала, что меня кто-нибудь окликнет:
– Вот вы где, мисс! Идите сюда.
Но так и не услышала таких слов. «И не услышу!» – осознала я. Позвать меня было некому. И никто за мной не следил. Никто пока не понял, кем я была. Но рано или поздно спасатели должны были догадаться.
Я прижала руку к бугру на поясе своих панталон под ночной сорочкой. Да! Она была там, она лежала в кармашке, который я сделала в шве. Пуговица от дядиного жилета. И как только я ее нащупала, остатки моего замешательства улетучились: я вспомнила свою цель. Не так я представляла себе развитие событий. Но прежней дурочкой оставаться решительно не желала. И упускать выдавшийся мне шанс не собиралась. Мне надо было уйти от Блессингтона подальше. Как можно быстрее и по возможности незаметно.
Вода, вытекавшая из лопнувшей трубы по вывороченному булыжнику, образовала ручей прямо посередине городской улицы. Она разъедала порезы и царапины на моих ступнях. Мне захотелось побежать, но шага я не ускорила.
И снова земля под ногами заколыхалась. Превозмогая головокружение, я попыталась устоять на ногах. Но ни стены, ничего, за что еще можно было бы ухватиться, под руками не оказалось. Толчок вскоре прекратился, и из-под обломков стали выбираться другие уцелевшие пациентки – все с травмами, увечьями, в крови. Одна из женщин непрерывно причитала: «Она умерла! Я видела, как она умерла! О, Боже, спаси, сохрани и помилуй нас, грешных!»
Я не стала выяснять, кто погиб. Потому что работники приюта уже пришли в себя и гонялись за ничего не понимавшими пациентками, связывая их простынями, ремнями, смирительными рубашками и всеми пригодными для этого средствами, что попадались им на глаза.
Не обращая внимания на боль в порезанных ступнях и глубокую рану во лбу, я продолжала идти, пока не смешалась с людьми на улицах. Слава Богу, вместо серой робы сумасшедшей на мне была розовая ночная рубашка. И только нянечка или другая пациентка могли бы опознать во мне обитательницу приюта. Но я старалась не привлекать к себе внимание и лишь повторяла, как мантру: «Вы не смотрите на меня! Вы не замечаете меня! Меня для вас нет, я – невидимка».
Призрак. Дым, пыль и тень. Нечто нематериальное до того момента, как я решу снова материализоваться. И когда я это сделаю, я никому не позволю себя даже недооценивать.
Глава двадцать первая
Города, который я знала, больше не существовало. Лежавшую передо мной улицу избороздила паутина бежавших в разные стороны расщелин; тротуары с вывороченными плитами походили на казинаки. Рельсы погнулись. Повсюду валялись мертвые лошади, которых обрекли на гибель обвалившиеся стены или кирпичи. Перед домом, сместившимся со своего фундамента и врезавшегося в соседнее строение, горько плакала женщина. Обрушившаяся наружная стена другого здания превратила его в большой кукольный домик; внутри метался обезумевший мужчина, пытавшийся собрать осколки посуды. На пальмовых вайях во дворе висели кресло и вязаная шаль.
«Иди вперед! Не останавливайся!» Я низко склоняла голову при каждом любопытном взгляде, но люди были слишком потрясены, чтобы задаваться вопросом, кто я такая. «Да и вряд ли меня уже хватились в приюте, – успокоила я себя. – Они будут считать меня мертвой, пока не убедятся в отсутствии моего тела под руинами».
Теперь я была всего лишь одной из сотен других людей, оказавшихся в то утро на улице. Еще одной женщиной, пробудившейся от ночного кошмара в светлой ночной сорочке. Все мы были поражены, большинство полуодеты или причудливо одеты в то, что в спешке схватили руки. Мужчина в женской юбке пытался освободить кого-то из-под обломков. Другой был в ночной рубашке и тяжелых рабочих сапогах. Некоторые оставались в вечерних платьях и костюмах, говоривших о том, что они не ложились спать. И все в неверии взирали на царивший вокруг хаос. На улицы, ставшие в одночасье холмистыми, на вывороченную брусчатку, на блокированные завалами аллеи и здания, сложившиеся как спичечные домики, провалившиеся в расщелины или зиявшие пробоинами в помятых, как бумага, стенах. На окна без стекол, накренившиеся телеграфные столбы и электрические провода, болтавшиеся в воздухе или со змеиным шипением искрившиеся на земле. От церковного шпиля остался только металлический остов. Трава на склоне холма расползлась на зеленые лоскуты, как распоротое покрывало. Мои легкие и нос зудели от пыли, гари и запаха газа.
Люди в отчаянии бродили по руинам, отбрасывая в стороны кирпичи, камни и деревяшки. Унылую тишину только изредка прерывали крики о помощи, гулкие удары упавших предметов и хлопки газовых взрывов. Даже стоны и рыдания звучали на удивление тихо. «Мой муж погиб!» «Где моя дочь? Вы ее видели?» «Анна! Анна! Где ты?» Возможно, напуганные теперь тишиной, люди говорили быстро и отрывисто. Лошади нервно били копытами и ржали – тоже почему-то тихо. Сновавшие вокруг собаки постоянно принюхивались, фырчали и, внезапно задрожав всем телом, подскакивали. Крысы в замешательстве куда-то улепетывали.
Мне потребовалось много времени, чтобы проложить себе путь среди руин. Утро сменил день. Солнце безмятежно сияло. Время шло как ни в чем не бывало вперед. Кровь из раны на моем лбу стекала по щеке на запыленное плечо, но я почти не чувствовала боли. Я была счастлива. Да-да! Мне посчастливилось остаться в живых! Другим повезло меньше. Их мертвые тела лежали на улице, вытащенные уцелевшими людьми из-под руин. Из кучи обломков торчала посиневшая нога. Сидевший на груде кирпича мужчина оплакивал мертвую женщину, полупогребенную у его ног.
Не успела я отвернуть от него голову, как земля снова задрожала, а люди закричали. Я замерла на месте, сердце заколотилось. Земля под моими грязными и окровавленными ногами пугающе содрогалась. И уже почти не веря, что она когда-нибудь успокоится, я побрела дальше тихо, стараясь не тревожиться, но вздрагивая при каждом звуке и останавливаясь в ожидании последствий. Толчок, гул и опять затишье… Встряска и снова облегчение…
Я прошла мимо толпы, наблюдавшей за дымом, клубившимся над улицами ниже. «Пожар», – пришел к выводу седовласый мужчина. А я, вовсе того не желая, привлекла внимание другого, на телеге с провизией. Нахмурившись, он остановился:
– Вам нужно в больницу. Я вас подвезу.
Только в тот момент я заметила, что на телеге сидели люди. Все – раненые. На телеге я могла гораздо быстрее оказаться подальше от приюта. И я не стала возражать, хотя в больницу попадать не собиралась. Больница не годилась для того, чтобы спрятаться. Да и уцелела ли хоть одна из них в городе?
Я уселась позади, среди корзин с морковью и капустой, между другими ранеными. И лишь тогда я осознала, насколько пострадала. Подошвы моих ступней были исполосованы, все тело болело. Телега замедлила ход – улицы наводнили люди, бежавшие из города – с личными вещами, драгоценностями, чемоданами, саквояжами и даже картинами в рамах. Мужчины, заменившие в упряжи лошадей, тянули повозки со скарбом и детьми. Женщина с попугаем на плече несла птичью клетку с двумя котятами. Мальчик пытался лавировать между беженцами с хромолитографом на голове. Лица у всех были посеревшими, никто не говорил ни слова; никто не бежал, все шли тихим напряженным шагом. И у меня сложилось впечатление, что они тоже опасались реакции земли на любой свой неверный шаг.
Повсюду солдаты («Откуда они взялись так быстро?») руководили раскопками. Телега остановилась, и один из них покосился на нас.