Со слов Эмерсона выходило, что Олрикс – друг отцовской семьи. Ван Беркили из Нью-Йорка. Дочь Чарльза Ван Беркиля.
Чарльз Ван Беркиль… Мой отец, который оставил мне наследство, но допустил, чтобы мы с матушкой прозябали в нищете и лишениях… Человек, на которого я злилась большую часть сознательной жизни…
«Ты никогда и никого не подозреваешь в скрытых мотивах, преследующих далеко идущие цели? Вот потому ты и попала в беду».
Пуговица в кармане снова завертелась между пальцами. Мистер Эмерсон ожидал моего ответа с приятной терпеливостью; его рука все еще протягивала мне визитку. Я взяла ее и внимательно рассмотрела.
– Благодарю вас, мистер Эмерсон. Но я надеюсь, что мистер Олрик найдет в себе силы подождать еще немного.
– Но, мисс Кимбл…
– Передайте, пожалуйста, мистеру Олриксу, что я свяжусь с ним сегодня позднее. И приеду к нему не одна, а с другом.
– Боюсь, это частное дело, мисс…
Частное дело… Моя семья не желала иметь со мной никаких дел. И условиями получения наследства было оговорено, что я не стану предпринимать попыток с ними увидеться. По словам Шин, они – Ван Беркили (теперь я это знала!) – желали знать лишь одно: жива я или мертва. И не собирались вовлекать в это «частное дело» ни Саллливанов, ни полицию.
– Это и мое личное дело, – заявила я детективу самым высокомерным тоном, какой мне удался. – Я – не собственность мистера Олрикса и не его родственница. И вовсе не обязана сиюминутно реагировать на его призывы. Передайте ему, что я почту его дом визитом сегодня вечером. Вместе с другом. Благодарю вас, мистер Эмерсон. И не смею вас больше задерживать.
Детектив явно разволновался. А я… Хоть в этих мужских брюках и фланелевой рубашке, грязной и потной, я вовсе не походила на леди, но манеры, которым меня учила матушка, я не забыла. И как их применять – тоже.
– Хорошо, – вздохнул мистер Эмерсон, – я передам мистеру Олриксу ваше послание.
Когда он ушел, мужество и высокомерие, придавшие сил, тотчас меня покинули. Опустившись на стул, я постаралась подавить истеричное желание расхохотаться или… разреветься. Я не знала, что и думать. Ван Беркиль! Это имя должно было значить для меня все. И все-таки… я не могла разобраться в своих чувствах.
Я услышала Данте прежде, чем увидела его. Запрыгнув на ступени крыльца, он ворвался во все еще открытую дверь. В руке – бумага: телеграмма. В каждом движении – возбуждение. Едва заметив меня, он выпалил:
– Ответ пришел! Вот он, Мэй! Твой отец – Чарльз Ван Беркиль!
– Я знаю, – сказала я.
Данте прирос ногами к полу; рука с телеграммой упала. Его удивление было почти комичным.
– Знаешь?
Я кивнула.
– Как, черт возьми, ты об этом узнала?
– Он разыскал меня. Мистер Эмерсон. Частный детектив. Он меня нашел.
Данте удивился еще больше:
– Он сюда приходил?
– Да, после твоего ухода. Но его наняли не Салливаны. Его нанял Стивен Олрикс.
Молчание. Я почти слышала, как шевелились извилины в мозгу Данте.
– Что???
– Тебе лучше присесть.
Дождавшись, когда Ланте сел, я рассказала ему о визите Эмерсона.
А он передал мне телеграмму:
– Она ждала меня в редакции.
Я взглянула на бумагу: «Чарльз Ван Беркиль (даты жизни). ТЧК. Погиб во время аварии на шахте. ТЧК. В возрасте 50 лет. ТЧК.»
«Чарльз Ван Беркиль… Чужое и чуждое мне имя…»
– Это ничего не меняет. Я – это я.
– Уже нет, – возразил Данте. – Ты понимаешь, что значит для высшего общества Сан-Франциско быть одной из Ван Беркилей? Тех самых, нью-йоркских Ван Беркилей?
Мне не понравился тон, которым проговорил это Данте. С таким благоговением!
– Конечно, понимаю. Матушка всегда повторяла, что они из тех самых четырехсот семей…
– С родословной, восходящей к голландским основателям Нью-Йорка! Твое место – в кругу Хоффманов/Маккеев. Ты это понимаешь? Тебя теперь никто не осмелится тронуть.
– Мои родители не были венчаны.
– Это неважно. Они все тебя примут. У тебя практически королевское происхождение. Внебрачная дочь Ван Беркиля… Лучшей истории я не смог бы написать… И все же я не понимаю, как в ней замешан Олрикс. И я не доверяю никому, кроме себя, когда дело касается тебя. Я пойду с тобой на встречу с ним.
На это я и надеялась.
– Я передала ему через Эмерсона, что приду с другом. – Я положила свои холодные пальцы в ладонь Данте. – Не буду лукавить: мне будет намного спокойнее, если рядом будешь ты. Стивен Олрикс – адвокат. Возможно, он поможет мне вернуть наследство. И очистить мое имя.
Данте рассмеялся:
– Ты действительно не понимаешь? Как только общество Сан-Франциско узнает, кто ты, тебе нечего будет опасаться. Они, скорее, бросятся в океан, чем посмеют обвинить Мэй Ван Беркиль в убийстве. Помяни мое слово! Мы узнаем, чего хочет Олрикс. Но что бы это ни было, обещаю тебе: я приложу все усилия, чтобы ты была в безопасности. Это вполне возможно, нужно распространить новость через газету. Послезавтра все в городе будут знать, кто ты есть на самом деле. И никто не осмелится распускать о тебе оскорбительные слухи. Даже я бы не осмелился.
– Ты? Не верю.
– Я бы сбежал из города.
Данте улыбался. Но к его радости примешивалась толика сожаления. Как и у меня. И мне вдруг захотелось, чтобы Дэвид Эмерсон меня не нашел.
Старейшие семейства Сан-Франциско – «старые деньги», как однажды сказала мне Голди, – обитали не в Ноб-Хилле. Сначала они строились на Ринко-Хилл, а потом расселились повсюду. Многие – как Олриксы – жили на Ван-Несс. Пожар добрался туда, но авеню не пересек. И даже невзирая на очевидные последствия землетрясения (трещины на бульваре, лопнувшие водопроводные трубы, обрушившиеся дымоходы), жилая часть выглядела очень презентабельно – с тенистыми деревьями и величественными домами, украшенными колоннами и башенками. Без той кичливой показушности, что отличала Ноб-Хилл.
Дом Олриксов выглядел основательным и изысканно-утонченным. Землетрясение нанесло ему минимальный ущерб. Кроме сломанных карнизов, накренившейся башенки, уже одетой в леса, да разбитых ступеней парадного крыльца, обломки которых были тщательно собраны и аккуратно сложены в кучу поблизости, о катастрофе ничто не напоминало.
Кабинет Стивена Олрикса – в отличие от кабинета моего дяди – тоже пах «старыми деньгами». Богатая кожаная обивка. Дорогие ковры, выглядевшие так, словно они лежали на своем месте – именно так, а не иначе, – сотню лет, хотя даже сам Сан-Франциско как город столько не существовал. Над камином висел портрет маслом, запечатлевший отца Олрикса, на которого Стивен походил очень сильно. На полках в шкафах, выстроившихся по одной стене кабинета, не было ни одной книги в бумажной обложке. И в целом комната выглядела жилой – с вещами, купленными для пользы и услады глаз, а не для бахвальства. И без той оголтелой пышности, что обезображивала интерьеры Салливанов.
В общем, я почувствовала себя комфортно. Хотя и сознавала, какой «серой мышкой» выглядела в такой обстановке. К тому же, на мне была мужская одежда. Впрочем, Стивена Олрикса это, похоже, не оттолкнуло. А вот присутствие Данте, которого я представила репортером «Вестника», его явно поначалу смутило.
– Надеюсь, вы здесь не по долгу профессии, мистер Лароса.
– Я здесь как друг мисс Кимбл, – просто, но твердо сказал Данте. – Чтобы убедиться, что с ней хорошо обращаются, учитывая проблемы с этим в прошлом.
– Действительно, мисс Кимбл. Можно мне вас называть Мэй? У меня такое чувство, будто мы очень хорошо друг друга знаем.
– Правда? – Я села следом за Данте, когда Олрикс указал жестом на кресла. – Судя по всему, землетрясение не нанесло вам большого урона?
– К счастью, дом крепкий, построен на совесть. А вот жилье прислуги в задней части двора сильно пострадало. Но наш ущерб не идет ни в какое сравнение с бедами в городе. Я отчаялся найти вас в этом хаосе, Мэй. Я искал вас несколько недель. И должен принести вам искренние извинения за то, что не поддался своему первому порыву.
– Какому порыву?
Олрикс улыбнулся – той самой очаровательной улыбкой, которой он меня одарил при нашей первой встрече в «Клифф-Хаусе». Мне вспомнилось, как напряглась тогда Голди, как скривился ее рот…
– Убедить вас опрометью бежать от Салливанов, – услышала я ответ.
– Я верю, что вы желали мне добра. Чуть позже вы еще советовали мне «научиться плавать».
– Боюсь, я немного запоздал с этим советом. Могу сказать вам лишь одно: до недавнего времени я не знал, что вы – Ван Беркиль.
– Может быть, вы нам поведаете, как вы это узнали, – встрял Данте.
Стивен Олрикс подошел к рабочему столу и порылся в бумагах. А найдя то, что искал, обратился ко мне:
– Вскоре после землетрясения я получил вот это.
С этими словами он протянул он мне конверт.
Это было письмо от Питера Ван Беркиля из Нью-Йорка.
– Питер – мой хороший друг, – пояснил Олрикс. – Мы вместе учились в школе, и он составлял мне компанию в путешествии по Европе для завершения образования. Питер попросил меня навести справки о наследстве, полученном внебрачной дочерью его скончавшегося кузена, Чарльза Ван Беркиля. Чарльз был в их семействе паршивой овцой. Или белой вороной, если это звучит благозвучнее. Держался особняком. А вскоре после скандала – связанного, по моему разумению, с вашей матерью, – уехал на Запад, где и умер. Судя по всему, он так и не простил своим родным то, что они заставили его с ней порвать.
Узнать, что матушка все-таки значила что-то для отца, было мне в утешение. Она считала его порядочным и честным. И я предполагала, что не знала всей истории. Как и того, почему матушка так легко простила ему бегство от нас. Я думала: окажись я на ее месте, я бы его не простила. Но мне приятно было осознать, что хотя бы в одном мы с отцом были единого мнения: в отношении к его семье. Моей семье. В действительности было чудом (учитывая мою родословную), что для меня вообще все закончилось относительно хорошо.