– Как бы там ни было, – продолжил Олрикс, – наследство дочери Чарльза полагалось под одним условием: она не должна была предпринимать попыток связаться с семейством Ван Беркилей. Но Питер написал, что до него дошли слухи о ее – то есть вашем – отъезде в Сан-Франциско. И Ван Беркили забеспокоились, не погибли ли вы во время землетрясения. И… – махнул рукой Стивен в сторону письма в моей руке, как будто не желал договаривать остальное.
Опустив глаза на письмо, я без труда нашла то, что он не пожелал озвучивать:
«Это довольно существенная сумма денег, и если наследница мертва, нам не хотелось бы, чтобы эти деньги пропали; ее наследство должно вернуться к нам, как то оговорено в соглашении».
Все как сказала мне Шин. Скаредность Ван Беркилей меня рассмешила, но я решила быть благодушной и назвала это «практичностью».
Олрикс состроил гримасу:
– Питер – хороший человек. За других членов его семьи я поручиться не могу. Знаю только, что они пережили несколько скандалов за последние годы. Так что…
– Вы согласились меня разыскать?
– Да. Это было трудно, учитывая обстоятельства. Мистеру Эмерсону мало что удалось узнать. Вы просто исчезли. Я отправился поговорить к вашему дяде. Я был в курсе о его нечистоплотных делишках и пошел на такой шаг крайне неохотно. Но другого выбора у меня на тот момент не имелось. Меня шокировало его безучастие к вашей судьбе. Салливан заявил, что вашего имени нет ни в одном списке погибших, и объявлять вас мертвой без расследования недопустимо…
– Потому что окажись я мертва, ему пришлось бы вернуть мои деньги, – вставила я.
– … а когда я спросил его о деньгах, он сказал, что это не мое дело, обвинил меня в домогательстве к Голди и пообещал, что я сильно пожалею, если не оставлю их в покое. У меня зародились подозрения, но я решил действовать осторожно, пока не обсужу все с Питером. Видите ли, Мэй, я слишком мало знал о том, что случилось. Столько городских архивов и документов сгорело в пожаре. А еще эта история… ну…
– С Блессингтоном, – договорила я.
– Да, – кивнул Олрикс
Наблюдать за игрой эмоций на его лице было очень занимательно. Стивен Олрикс ничего не утаивал; он наверняка оказался для Голди легкой добычей, и я порадовалась, что ему удалось от нее избавиться.
– Вы желали убедиться, что я – не сумасшедшая.
– Дядя объявил себя вашим опекуном.
– Прошу прощения, Олрикс, – вмешался Данте, – но почему мисс Кимбл должна вам доверять? Тем более что вы представляете семейство, которое не желает ни видеть и ни слышать ее? Почему вы принимаете в этой истории столь деятельное участие?
Глубоко вздохнув, Олрикс присел на край стола:
– Я же вам сказал: Питер Ван Беркиль – мой друг.
– Есть еще какая-то причина, – заметил Данте.
– Скажем так: мне жаль любого, кто попадает в сети к Салливанам.
– Хотя сами едва не связали себя с ними родственными узами.
Стивен Олрикс покраснел и отвел взгляд:
– Да. Это было временное помешательство. Мисс Салливан очень красива. И умеет очаровывать.
– По словам кузины, именно вы научили ее играть, – сообщила я Олриксу. – И бросили ее, когда она пристрастилась к азартным играм.
Мои слова явно обескуражили Олрикса:
– Она так сказала?
– Да, а еще она сказала, что вы при малейшей возможности старались опозорить и унизить ее.
– А-а-а… Мне жаль, что она так думает.
– Какой ей смысл на вас клеветать?
Красивые дуги темных бровей Олрикса (замечательный контраст с золотистыми бровями кузины – они смотрелись бы идеальной парой!) сошлись в раздумье у переносицы:
– Мне потребовалось время, чтобы понять: лично я вашей кузине интересен не был. Ей хотелось лишь одного – продвинуться вверх по социальной лестнице. А еще ей нужны были деньги. Я не учил ее играть. Поверьте мне, Мэй! Она уже была в этом профи, когда мы познакомились. Я узнал, что она ходила в притон Чайны Джоя. Хотя понятия не имею, как она на него вышла. Только Чайна Джой – не из тех людей, с кем можно играть. Вам это известно.
Я подумала о папках с долговыми расписками. Об отрубленном пальце Шин. Вспомнила зловещую улыбку: «Если нет… ваша кузина узнает, что случается, когда мне не платят». И попыталась подавить нежданные эмоции. Голди заслужила свою участь. То, что она этого не понимала, не должно было меня волновать.
А Олрикс продолжил:
– Как бы там ни было, Голди задалась целью женить меня на себе и действовала безжалостно.
– Как безжалостно?
Олрикс снова покраснел. А я, вспомнив обольстительные улыбки кузины, которыми она обезоруживала и вводила в заблуждение меня саму, сразу сдала позиции:
– Ладно, не утруждайтесь с объяснением. Я догадываюсь.
Олрикс прокашлялся:
– Да, так вот… Когда я все это понял, то подивился собственной глупости. И да, признаюсь вам, одно время я действительно приумножал сплетни, ходившие о ней. Видите ли, я был очень зол.
– Вы до сих пор на нее злитесь? Поэтому вы помогаете мне сейчас?
– А если и так, то что?
– Голди манипулировала мной, чтобы заставить общество поверить в мое сумасшествие, – скривилась я, вспомнив то отчаяние, которое испытала, осознав, как Салливаны обращали все мои слова или поступки против меня. – Я думала, что никогда не смогу никого уверить в обратном. И вот теперь вы… и, может, мне не нужно объяснять, как легко она выставляла меня сначала глупой, а потом сумасшедшей.
– Вы правы, вам не нужно ничего объяснять, – сказал Олрикс с улыбкой, которая нас с Данте побудила ему посочувствовать.
– Дядя объявил себя моим опекуном в тот момент, когда пришло наследство. Он убил тетю Флоренс, когда та пыталась меня предупредить, а потом обвинил в убийстве меня. У меня есть свидетельница, способная это доказать. И теперь я хочу вернуть свое состояние, мистер Олрикс. И обелить свое имя. А еще я желаю наказать Салливанов за то, что они со мной сделали. Вы поможете?
Олрикс явно удивился тому, что я об этом спрашивала:
– Конечно, помогу. Вы – Ван Беркиль. Вы принадлежите нашему кругу. Мы своих защищаем.
Так в тот вечер я поняла истинный смысл матушкиных слов: «Никогда не давай им повода думать, будто ты не из их круга». Мама имела в виду не только этикет и манеры, но и нечто более аморфное – самоощущение, осознание принадлежности к сословию общества, частью которого я теперь стала. Благодаря правильному имени: «Ты – Ван Беркиль».
Но мне снова стало почему-то не по себе. Я вспомнила слова кузины, сказанные мне больше года назад. Слова, оказавшееся вовсе не заверением, а чем-то совершенно другим: «Ты теперь – часть нашей семьи».
$
Мы с Данте присели на крыльце. Краска маленького домика вздулась от огненного жара, и я рассматривала причудливые волдыри, пока Данте что-то лихорадочно записывал в свой блокнот. Солнце салилось, дым его сигареты окрасился в золотисто-серый цвет, а вечерний ветерок теребил пряди, выбившиеся из моей косы, и холодил кожу, вызывая дрожь. Вид перед глазами не отличался красотой, как и солнечный закат. От запустения исходила враждебность, и пахло оно дымом и сточными водами. «И все же я запомню этот день на всю оставшуюся жизнь», – подумала я. День, в который я обрела место в обществе и свою судьбу.
Наверное, мир в моих глазах должен был расцветиться всеми оттенками радуги. От радости. Но все вокруг казалось прежним. Да и радости особой я не испытывала. У меня был отец – он умер. У меня появилась семья – но она не желала со мной знаться. Я унаследовала состояние – но у меня этих денег пока еще не было. Ничего не изменилось, но в то же время все переменилось. И правда заключалась в том, что предвкушение новой жизни, еще утром волновавшее мне сердце, уже ускользало от меня; уносимое ветром к морю, оно бесследно растворялось в тумане. Мне отчаянно захотелось сцепить руки в замок и удержать этот момент, вдыхая противный дым сигареты Данте и слушая, как его карандаш неутомимо скребет по бумаге.
Завтра мне предстояло стать гостьей Стивена Олрикса и его матери. Они предложили мне пожить у них, пока я не улажу все свои дела. Они уговаривали меня остаться в их доме и в эту ночь, но я отказалась, сославшись на необходимость собрать вещи. Хотя все мое имущество состояло из одежды, надетой на мне, скрюченного металлического прута в кармане да альбомов с эскизами. Стивен – да-да, теперь уже Стивен – пообещал связаться с моей родней в Нью-Йорке и выправить все нужные бумаги. После этого мы условились пойти в банк. «И у меня будут свои деньги! Я смогу быть такой, какой захочу. Я больше не буду бедной родственницей. Я больше не буду ни от кого зависеть!»
Пришла пора зажить той жизнью, которую пророчила мне матушка.
Данте оторвался от своей писанины. Прядка волос упала ему на лицо, и он откинул ее назад:
– Воображаю, как ты рада выбраться из этой лачуги.
– Я уже привыкла к ней.
Данте рассмеялся:
– Несколько дней со служанкой и личной поварихой – и ты не будешь скучать по этому времени.
Подперев рукой подбородок, я устремила взгляд на горизонт. Клубившийся туман делал линию цвета расплывчатой.
– Ты знаешь, что это неправда.
– Уже скоро я буду наблюдать за тобой на балах и прочих светских раутах, а ты не будешь даже замечать меня.
– Этого не произойдет. Я теперь знаю, кто ты. И тебе от меня не скрыться.
Данте тоже вперил взгляд в туманную мглу:
– У тебя появятся новые друзья. И тебе будет недосуг думать обо мне.
– Я уже жила такой жизнью, ты же знаешь. Сомневаюсь, что теперь я найду ее более увлекательной.
– Дело в том, что ты чувствовала: тебе не место среди «Выскочек». И ты была права. А теперь ты на самом верху социальной лестницы. Возможно, ты будешь ощущать себя в новом кругу совершенно иначе.
– Возможно. Но ты уже не сможешь наблюдать за мной. После этого, – постучала я пальцем по его блокноту, – тебе уже не быть автором светской хроники. Олдер поручит тебе другую работу, и ты не будешь ходить на балы.