Услышав по случаю, какое странное имя носит непрошеная гостья, мальчишки принялись громко, издевательским тоном кричать: «Тимба! Тимба!», а потом один, самый высокомерный, подошёл сзади и сильно толкнул девочку в спину. Это послужило сигналом для остальных: с Тимбой стали обращаться совсем грубо ― мимоходом толкать её, обзывать «попрошайкой» и «мокрой курицей», хватать за руки, больно щипать, давать подножки, дёргать за волосы, хлестать ивовой лозой по спине и ногам, и наконец мальчишки, предварительно пошептавшись, неожиданно повалили её на землю и стали требовать, чтобы она их всех целовала. Тут же припрыгали девочки и с визгами и бранью приняли участие в издевательствах: они сыпали чужачке песок на голову, мазали сырой глиной лицо и руки, сняли с неё лапти, задрали ей мокрую юбку до пояса и измазали глиной весь низ, дразнились, а потом ― наверное самая злая девчонка ― вылила ей на живот и подол с полведра рыжей воды, в которой месили глину… Тимберлитта сжала губы и вертела головой, не позволяя, как могла, мальчишкам себя целовать и хватать, и впервые в жизни слёзы покатились из её глаз, и от слёз и песка, из-за марева гримасничающих лиц и дурно пахнущих ртов они почти ничего не видела вокруг себя. Мир земных грёз девочки испарился раз и навсегда, и она в один миг повзрослела. И тогда Тимба стала отмахиваться ногами и руками, и даже укусила кого-то из нападавших… Увидев слёзы, но и ощутив на своих ногах и животах жёсткий отпор, стая пришла в исступление. Уже раздался призыв связать и бросить попрошайку в озеро, но вдруг со стороны села зазвучал колокольный набат. «Пожар! Пожар!» ― закричали дети и, оставив Тимбу, все разом бросились через выгон домой.
Какое-то время Тимба лежала, не шевелясь, на спине. Она смотрела в ясное небо. Слёзы иссохли, а раны от побоев на теле исчезли. Осталась одна подсохшая грязь. Наконец Тимба встала и огляделась. Рядом безучастно стоял огромный конь: его седло, свитое из ивовых прутьев и покрытое лопухами, было куда выше глаз девочки. Пустые бока, просвечивающие насквозь через редкие ветви, такие же дырявые голова и шея, безвольно висящий хвост… Какой безобразный конь! Чудовище! Страшный конь из… наставница ещё говорила… из Апокалипсиса!
«Накладываю на тебя, конь, вечное проклятье! Или нет…»
Оправившись и немного придя в себя, Тимба подняла брошенный на землю топор. Она хотела изрубить недостроенного урода, но тут увидела, как из дальнего от неё конца села на общинный выгон под барабанный бой выходит колонна солдат ― с оружием! Значит, это был не пожар…
Маленькая Тимба сразу вспомнила приказ своих наставниц: если она увидит колонну или цепь мужчин в военной форме, то должна немедленно вернуться в Заветный лес и уйти в мир мавелов. Значит, сообразила Тимба, это помещик, которому челядь вчера доложила о чудном превращении деревенской девочки в птичку, обратился к властям и попам, и те решили устроить очередную облаву в Заветном лесу.
Обернуться птицей и лететь в родной лес прятаться? Ну не-е-ет! На сей раз разобиженная девочка решила не подчиниться приказу, а посмотреть, что произойдёт дальше. Или не только смотреть? У коня из их… Апокалипсиса должен быть обязательно всадник!
Едва отряд свернул по дороге в сторону леса, из ближнего к Тимбе конца села, клубя пыль, вылетела целая кавалькада повозок и телег с мужиками в белых холщовых рубахах и преградила отряду путь. Это были крестьяне, вооружённые вилами, топорами, цепями, дубинами, косами, кто во что горазд. Колонна солдат остановилась и перегруппировалась для атаки, раздалась зычная команда «примкнуть штыки». Вышли вперёд командир отряда, уездный пристав и местный петуховский поп. Они по очереди стали кричать на столпившихся мужиков. Они требовали разойтись по домам и угрожали крестьянам: офицер ― неминуемой смертью, пристав ― кандалами и царской каторгой, поп ― проклятьем и отлучением от церкви, если те опять не позволят изгнать из Заветного леса «нечистую силу».
Ах, «нечистую силу»! И обозлённая на весь земной свет Тимба решила показать злым людям, что это такое. Добрые чувства на время оставили Тимбу: со светлыми, но уж очень юными магинями такое иногда случается. Ей было всё равно, чем закончится на выгоне столкновение вооружённых сторон. Конечно, Тимба знала: крестьяне из суеверного страха боялись тревожить «нечистую силу» в Заветном лесу, не ходили за порубежный ручей, и это было на руку жрицам Луны. Посему Тимбе следовало бы принять сторону крестьян, но среди них она вдруг заметила вездесущих мальчишек, тех самых, которые только что над ней издевались и до слёз и бесповоротно разочаровали её в мирской жизни. Из таких вот грубых мальчишек, сызмальства орудующих топорами и кувалдами, выросли и эти крестьяне, и эти солдаты: крови из них никто не страшится и даже, может быть, временами они жаждут пускать её друг другу. Но и я не боюсь крови!
И Тимбе от имени всего женского рода вдруг захотелось причинить боль всем жеребцам, неважно каким: жеребцам, кусающим холки кобыл, или мальчишкам, насильно, до слёз, целующим.
Призвав силы заветные, она возложила руку на ещё мокрую от водорослей шею коня и сказала:
– Ты, мой конь-горбыль, оживи!
Конь ожил: он заржал беззубым ртом, затряс гривой, освобождаясь от пиявок и подсохших ракушек, задрал мочальный хвост дыбом и в нетерпении застучал очищенными от коры белыми горбылями ног, выбивая куски глинистой земли и траву.
Тимба подняла тележную оглоблю, четырьмя ударами топора заточила один конец, заправила топор себе за поясок, а затем подхватила молот себе на плечо. Конь, фыркая и тряся головой, опустился на передние колени, почти лёг перед маленькой всадницей на пустой живот, и девочка не спеша его оседлала. Она поплотней умастилась в сделанном своими руками лопуховом ложе, босыми пятками ударила коня по бокам, и тот вихрем понёс её к полю битвы. Схватка там уже началась: крестьяне первыми бросились на штыки, сразу закричали раненые с обеих сторон ― кровь пролилась. В один миг Тимба, размахивая чудовищными в хрупких руках апокалиптическим копьём и кузнечным молотом, оказалась между противными сторонами. Рёв и топот коня под самые небеса, его сверкающие огнём большие глаза и, в противовес, бесстрастное лицо взлохмаченной и грязной всадницы, явившейся ниоткуда иначе, как только из самой Преисподней, заставил солдат и крестьян в ужасе попятиться ― дерущиеся стороны расступились. Дрожала земля, задрожали и ноги у мужчин. Трубач и барабанщик умолкли. Посреди расступившегося коридора между карателями и крестьянами Тимба осадила коня и подняла его на дыбы. Люди, бросая оружие, стали креститься и валиться на колени. Вдруг мальчишки выбежали вперёд и, указывая пальцами, истошно закричали: «Тимба! Тимба!» Такого ужаса не выдержали с обеих сторон: самые нáбожные и слабые духом люди, испуганные именем всадницы, бросились врассыпную. Тимба метнула своё копьё в смешавшиеся ряды солдат, в крестьянскую толпу швырнула кузнечный молот, а мальчишкам бросила под ноги топор. И тогда повернула коня к Заветному лесу передом, к презренным мальчишкам ― задом, пришпорила жеребца, и тот, окатив обидчиков из-под ног-горбылей комками земли и клубами пыли, с новым громом и молнией понёс всадницу вон с поля боя. Обернувшись, Тимба увидела, как ей вослед поп неистово машет крестом, а офицер, собрав остатки воли, прицеливается из револьвера, но крестьяне ― с криками и лязгом ― второй волной обрушиваются на отряд и заслоняют её от выстрела…
Нагорело же Тимберлитте от наставниц!..
С того дня у маленькой Тимбы пропал интерес к простой земной жизни, и так оставалось до самого прилёта её первого мужчины ― Тиамафа Меронийского…
Воспоминания о детстве оборвались, когда Тимберлитта увидела, как Сергей Сергеевич и отец Ивана на длинной деревянной лавочке у края футбольного поля встретились с какой-то женщиной.
– Вот на этой самой лавочке моя Маша с Юлёной обрабатывали разбитый нос вашего сына, ― по губам прочла Тимберлитта слова женщины, обращённые к Мезенцеву-старшему.
«Моя Маша»?! Тимберлитта сразу поняла: эту женщину Маша считает своей земной матерью. Но если Углас всё-таки привезёт дочку ко мне, как я объясню чудесное её спасение? Это сколько же у моей дочки оказалось спасителей? Несчастная подруга моя, Аркасия Меронийская ― спасительница первая; второй спаситель ― невозможно представить! ― бортовой биокомпьютер Церола, морально устаревшая модель, как первый паровоз на Земле; затем, на самой уже Земле ― какие-то безымянные люди; и, конечно, мавелы ― спасители моей дочери… А теперь, выходит, и школьник Ваня Мезенцев ― спаситель. И большая подруга Юлёна, если не спасительница, то уж верно защитница. Силы заветные: как много нужно спасителей для одной ни о чём не ведающей юной души! Это что же за мироздание такое?!
– Записка от вашей дочери, ― сказал Сергей Сергеевич, подняв перед лицом женщины прозрачный пакет, в котором лежала маленькая бумажка. ― Всё что прилетело «оттуда», ― он махнул свободной рукой в небо, ― анализируется в лабораториях и составляет государственную тайну. Отдать записку вам мы не уполномочены. Вы почерк Маши знаете?
– И почерк, и листочек узнаю ― он из её блокнота, ― ответила, волнуясь, женщина. ― Я купила в лагерь блокнотик, какой она любит: линованный, розовая бумага с водяными знаками, и листочки с закруглёнными уголками ― она у меня большая эстетка, в кого только… Не могу прочесть, буквы дрожат…
«Не оставьте мою мамочку», ― сказал Сергей Сергеевич.
– Как… «не оставьте»? Что с ней?!
– Только, пожалуйста, не хороните Машу раньше времени, ― сказал Сергей Сергеевич. ― Когда записка писалась, да, было опасно, но затем всё наладилось. Мы с генералом Мезенцевым очень скоро летим и разберёмся с…
– Позже вы узнаете всё, ― перебил Мезенцев-старший. ― Мария там, ― он кивнул в сторону неба, ― рядом с моим Иваном, с Юлей, мы вернём их всех вместе…
– Что ещё вы дали Маше с собой в лагерь? ― спросил Сергей Сергеевич. ― Лагерь имени Гагарина ― не совсем простой лагерь. Здесь дело государственной важности…