Экономист Анри Трюши в комментарии, описывающем (вполне узнаваемый и сегодня) французский национальный характер, как он представлялся в 1904 году, отмечает:
Мы считаем, что для нас лучше безбедно довольствоваться собственным рынком, чем рисковать и рваться на рынок мировой. И мы строим прочную стену из пошлин. В пределах этого ограниченного, но безопасного рынка Франция живет спокойно, достаточно комфортно и оставляет другим великие амбиции. Мы лишь зрители в борьбе за экономическое превосходство.{615}
Однако мало кто из англичан проливал слезы над тем, что земельная аристократия пострадает ради дешевого зерна и мяса из Нового Света. Как писал специалист по истории экономики Чарльз Киндлбергер:
Ничего не сделано, чтобы остановить падение цен на продукты, ни чтобы помочь сообществу земледельцев… Рента упала, молодые люди уезжают из села в город, площадь возделанных земель быстро сокращается. Ответом на снижение мировых цен на пшеницу стала окончательная ликвидация сельского хозяйства — одной из самых мощных экономических прослоек Британии.{616}
После 1890 года некоторые отрасли британской промышленности — особенно сталелитейная, сахаропроизводящая и ювелирная — на себе прочувствовали, каково пришлось землевладельцам, и начали конкуренцию с Америкой с криками о «честной торговле». Англия подхватила инфлюэнцу протекционизма, которую распространял Джозеф Чемберлен, известный политик (первое лицо в либеральной партии, а затем и в либерал-юнионистской партии), президент Торговой палаты, отец будущего премьер-министра Невилла Чемберлена. Его протекционизм был особого покроя, отличного от принятого на континенте. Он подразумевал высокий тарифный барьер вокруг целой империи и нескольких республик. Внутри этой территории должна царить свободная торговля — так называемая имперская преференция. Но Англия не была готова проститься со свободной торговлей. Предложения Чемберлена стали главным событием всеобщих выборов 1906 года, в которых он и его сторонники проиграли.{617}
Пока континентальная Европа отгораживалась от импорта и даже англичане беспокоились за свою свободную торговлю, одно из государств выбрало другой путь, и рассчитывало оно, прежде всего, на свиней и коров. Лучшее мясо получается из молодых животных, а ранний забой требует интенсивного кормления, чтобы животное успело набрать вес. После 1870 года звезды высокого спроса, недорогой транспортировки на кораблях с холодильниками и дешевых кукурузных кормов сложились в почти идеальный гороскоп для производителей говядины, свинины, сыра, молока и масла. Веками страны Северной Европы держали первенство в высококлассном животноводстве, но интересно, что только Дания открыла свой рынок и воспользовалась моментом.
Великая индустрия обычно рождается из обычных фирм в стесненных условиях. В 1882 году группа владельцев молочных ферм из деревни Йедин, на западе Ютландии (Дания представляет собой большой полуостров), организовала кооператив, чтобы закупить чуть ли не самые дорогие молочные сепараторы и сообща продавать сливки и масло. Они выбрали трех директоров и после долгой ночи переговоров пришли к соглашению, ставшему краеугольным камнем, заложенным в основу датского благополучия в начале XX века.
Этот контракт может служить образцом простоты. Каждое утро молоко собирает кооперативная цистерна и отвозит на завод, где его перерабатывают квалифицированные работники. Обезжиренное молоко возвращается на ферму, масло продают на открытом рынке, а кооперативную прибыль делят между участниками, соответственно количеству и качеству сданного молока. Участники согласны сдавать в кооператив свежий надой, который не используется в хозяйстве сразу же, и собирать его в соответствии со строгими стандартами гигиены. Эта схема оказалась очень действенной, и менее чем за десятилетие фермеры Дании организовали более пятисот таких кооперативов.
Но все это было лишь прелюдией к главному — бекону! В 1887 году группа свиноводов с востока Ютландии, недовольная тем, как их обслуживает железная дорога, объединилась по примеру фермеров из Йедина и построила современнейший завод по упаковке мяса. На этот раз приложило руку и правительство. Качество свинины варьируется сильнее, чем качество молока, поэтому министерство сельского хозяйства Дании построило опытные станции, чтобы поставлять фермерам лучших породистых свиней. В 1871 году в Дании насчитывалось 442 000 свиней. К 1914 году их число достигло 2,5 миллионов. За это время экспорт свинины вырос с 11 миллионов фунтов до 300 миллионов. К началу 1930-х годов в кооперативах было занято более половины взрослого населения Дании, и государство экспортировало 731 миллион фунтов свинины — около половины мирового рынка.
Правительство подбодрило фермеров и навело их на мысль, что их кооперативы могут служить гарантом качества датской продукции за рубежом. Бренд «Лур», который включен в современное название «Лурпак», встречается сегодня в супермаркетах по всему миру.{618}
Производство и сливок, и свинины требовало довольно много заимствованного капитала для приобретения заводов, оборудования, транспортных средств и рабочей силы. Датский опыт по сей день остается ценным, хотя уже почти забытым уроком того, как правительство должно реагировать на глобальную конкуренцию — поддерживать и финансировать, но без протекционизма.
Гораздо худшее действие недорогие сельскохозяйственные продукты из Нового Света и промышленные изделия из Британии оказали на Германию. Веками в немецкой экономике и политической жизни доминировали юнкеры, прусский вариант английской земельной аристократии.[88] Эти свободные помещики доминировали на «Диком Востоке» Германии — на границе с Польшей и Россией, и веками все больше пахотных земель попадало в их руки. Ничто их не останавливало, даже отмена крепостного права в Пруссии в 1807 году позволяла юнкерам использовать связи и приобретать большую часть крестьянской земли. (Ничто их и не остановило, пока в 1945 году советская власть не конфисковала их имения.)
До 1880 года земля — фактор, который юнкеры интенсивно использовали — была в достатке, по сравнению с соседями Германии в то время. Германия экспортировала пшеницу и рожь и была одним из главных поставщиков этих двух важнейших для Европы культур. Естественно, что в те дни юнкеры стояли за свободную торговлю. Специалист по экономической истории Александр Гершенкрон писал, что они
в своей философской системе не всегда, но очень к месту находили место для Адама Смита, и ничего, кроме ненависти и насмешек не вызывали у них протекционистские доктрины земляка Фридриха Листа.{619}
После 1880 года немецкие землевладельцы выглядели детьми, по сравнению с такими сельскохозяйственными китами, как Соединенные Штаты, Канада, Аргентина, Австралия, Новая Зеландия и Россия. Неожиданно юнкеры превратились из богатых землей фритредеров в бедных протекционистов. Как и во Франции, резко поднялись ввозные пошлины, особенно на зерно, к примеру, в 1902 году появился знаменитый «тариф Бюлова».
Этот протекционизм был выгоден только аристократии, которая занималась зерновыми, для всех остальных он был полной катастрофой. Между делом, юнкеры обманули северонемецких крестьян, заявив, что поддерживают этот тариф на импортный скот и мясо, чтобы защитить их свиней и коров. При таких соседях, как умелые хозяева-датчане, эти бедные фермеры обнаружили, что лишились дешевого кормового зерна, которое было им необходимо. Еще раз протекционизм — «тихий убийца» — нанес удар, повысив цены на сырье, необходимое для ведения хозяйства.
Худшее было впереди. Взгляните еще раз на табл. 13-1. Обратите внимание, что в каждом государстве, в каждый промежуток времени обладатели фактора очень успешно противостоят друг другу, когда находятся в сочетании двое против одного.[89] В Англии и в Америке до 1900 года труд и капитал оказывались по одну сторону. В первой политику определяли фритредеры, во второй протекционисты. В Германии капитал и земля (так называемая «коалиция железа и ржи», потому что литейная промышленность была важным потребителем слабого капитала) оказались в оппозиции городским рабочим, что повлекло к распространению марксизма.
Немецкие городские рабочие предпочитали свободную торговлю не только потому, что представляли сильный фактор, но потому, что это соответствовало марксистскому мировоззрению. Свободная торговля — существенный ингредиент в рецепте революции, потому что она поддерживала промышленное развитие и полноценный капитализм, который неизбежно рушился, открывая дорогу коммунизму.{620} Конечно, Маркс осуждал тарифы:
Но вообще говоря, покровительственная система в наши дни является консервативной, между тем как система свободной торговли действует разрушительно. Она вызывает распад прежних национальностей и доводит до крайности антагонизм между пролетариатом и буржуазией. Одним словом, система свободной торговли ускоряет социальную революцию. И вот, господа, только в этом революционном смысле и подаю я свой голос за свободу торговли.[90]
Определяя, кто поддерживает свободный рынок, а кто нет, теорема Столпера—Самуэльсона помогает объяснить политические альянсы. В XX веке мир увидит, что германская коалиция землевладельцев — ксенофобов и протекционистов — и капиталистов, направленная против рабочих — социалистов и фритредеров — стала предпосылкой к фашизму. В Англии XIX века, напротив, капиталисты и рабочие объединились за свободную торговлю против старой земельной олигархии, и этот союз получил демократическое развитие. (Американские капиталисты и рабочие сделали то же самое, но рад