Наконец наступила весна. Потеплело, снег начал таять, и город снова расцвел разноцветьем хризантем и тюльпанов.
Вместе с городом расцвела и Хюррем.
Сулейман лежал на диване и нежно гладил растущий живот любимой. Он прикладывал ухо к растянувшейся коже и широко улыбался, ловя признаки жизни. Хюррем проводила рукой по его длинным волосам и улыбалась.
— Ты вернешься к родам в Стамбул из своего северного похода?
— Постараюсь, любовь моя, — шептал он, не переставая слушать, как внутри шевелится его ребенок.
Несколько минут они провели в молчании. Затем в комнату вошел Гиацинт и, низко поклонившись, сказал:
— Тень Бога на Земле, главный белый евнух передает, что Ибрагим-паша хочет срочно поговорить с тобой.
Сулейман кивнул, поднялся и задернул полог вокруг дивана, на котором раскинулась Хюррем. В комнату вошел Ибрагим и в знак почтения упал на колени. Сулейман поднял друга на ноги и, приложив указательный палец к губам, кивнул на задернутый полог. Ибрагим жестом показал, что все понял.
— Господин, живущие в Стамбуле христиане волнуются. Их пугают слухи о нашем белградском походе. Они видят, как веселы янычары, и опасаются за свою жизнь.
Сулейман молча подошел к дивану у окна, выходящему на его личный дворик.
— Боюсь, если мы не оставим в Стамбуле достаточно большого гарнизона, нам не удастся предотвратить бунты, — продолжал Ибрагим.
Сулейман по-прежнему сидел молча, задумчиво слушая друга.
— Я предлагаю принять срочные меры. Все христианские церкви следует преобразовать в мечети, а христиан, которые отказываются перейти в ислам, необходимо казнить. Несколько голов на главных воротах Топкапы быстро успокоят мятежников.
Хюррем невольно ахнула, и Ибрагим повернулся к задернутому пологу.
— Нет, мой дорогой друг, — заговорил Сулейман. — Хотя Стамбул — святыня для всех мусульман, город уже много веков служит святым городом и для христиан. Хотя веру и религию нам даровали разные пророки, у нас есть и много общего. В святилище Топкапы хранятся не только реликвии пророка Мухаммеда, но и плащаница, копье и губка — свидетельства распятия Христа. Там же стоят стол, за которым проходила Тайная вечеря, посох Моисея и двери Ноева ковчега. Нет, мы не имеем права резать наших братьев.
Ибрагим снова упал на колени и спросил:
— Господин, но что же нам делать?
За пологом послышался шорох, и Сулейман посмотрел на округлый силуэт за полупрозрачной тканью.
— Господин мой, Сулейман! — прошептала Хюррем.
От ужаса Ибрагим широко раскрыл глаза. Женщина посмела заговорить! Сулейман обернулся к пологу, и уголки его губ приподнялись в улыбке.
— Господин! — снова обратилась к нему Хюррем. — Позволь христианам и евреям подумать над своей судьбой до новолуния. Пусть соберутся у наших ворот и как следует попотеют, как будто сами преодолевают крестный путь… А когда они перестанут сомневаться в том, что их всех распнут, собери их священников и патриархов и возгласи: «Как известно, Константинополь взят великим войском Мехмета Завоевателя; но он не тронул в городе ни одной церкви. Значит, и сам город, и его храмы склонили головы перед нами. Наш великий град Стамбул, центр Вселенной, призван стать вместилищем для всех религий. Пусть они процветают, ибо наш город — святейший из всех святых городов». Затем издай законы под своей печатью, которые гарантируют иноверцам свободу жить в мире и без опаски исповедовать свою веру. Так они скорее убедятся в том, что Бог един и что ты — Тень Бога на Земле.
Округлый силуэт снова опустился на диван; Сулейман заметил, как она дрожит от волнения.
Ибрагим продолжал в ужасе смотреть на полог.
Откинувшись на спинку дивана, Сулейман смотрел в окно и обдумывал слова любимой. Он улыбнулся, глядя, как маленькая желтая птичка прыгает по земле, а затем, громко рассмеявшись, подошел к Ибрагиму и снова поднял его с пола.
— Ибрагим, ты доблестно сражаешься и занимаешься государственными делами. Ты мой самый близкий друг. Но слова, которые мы с тобой только что услышали, как будто слетели с уст самой Девы Марии, благочестивой Марьям. Пусть будет так, и отныне меня будут звать Кануни — Законодателем. Все, кто проживает в пределах Стамбула, должны жить в мире.
Ибрагим поклонился и, не говоря более ни слова, вышел.
Глава 33
Давуд сидел на полу, прислонившись к дивану, и наблюдал за тем, как другие аджеми-огланы играют в кости.
— Сейчас мне повезет! — крикнул Джем, в очередной раз бросая пять кубиков о стену.
— Как же, повезет… Когда рыбы начнут лазить по деревьям, мошенник! — ответил ему Талип.
— Ух ты! — радостно завопил Джем, когда на всех пяти костях выпало одно и то же число.
— Должно быть, твой отец был скорпионом, — проворчал Ясар, доставая из кисета последний дукат и бросая к кучке, лежащей перед Джемом.
— Ну, кто сыграет со мной? — ухмыляясь, спросил Джем, придвигая к себе кучу дукатов.
— Я, — ответил Давуд. — Лишнее довольствие мне не повредит.
Они бросили кости и быстро заполнили первые пять клеток. В следующий бросок у Давуда выпало четыре шестерки. Глаза его расширились.
— Объявляю ямб, друг мой! — Он еще раз бросил последнюю кость. Она отскочила от стены, запрыгала по полу — и вышла пятая шестерка.
— Да проклянет Аллах твою предательскую бороду!
Давуд только усмехнулся.
Игра шла бойко; вскоре все дукаты, лежавшие перед Джемом, перекочевали в кожаный кисет Давуда.
— Иди полежи рядом со мной, пока я пересчитываю выигрыш, — позвал Давуд друга.
Джему не хотелось слезать с дивана, но все же он придвинулся и положил руку на широкие плечи друга. Давуд, пересчитав выигрыш, подмигнул и вернул другу пять дукатов. Джем рассеянно провел пальцами по густым каштановым волосам Давуда.
— Говорят, на следующей неделе мы выступаем на Белград, — сказал он.
— Да, — ответил Давуд. — Не хочется покидать Эндерун, но, если долг зовет нас на север, мы должны отправиться туда.
— Ха, друг мой, ты сможешь остаться во дворце в единственном случае — если станешь ичогланом, телохранителем султана.
— Что это значит? — спросил Давуд, убирая последние монеты.
— Я знаю, друг мой, что твое сердце находится за стенами гарема, — прошептал Джем. — Но разве ты не понимаешь, что тебя, как аджеми-оглана, а потом янычара, могут на много лет услать вдаль от этих стен? Тебя даже могут отправить на средиземноморский флот или в провинцию на границе империи, и твоя нога никогда больше не ступит за стены Топкапы!
Разум Давуда отказывался мириться с такой судьбой.
— Но я должен оставаться близко от… от султана и дворца.
Джем придвинулся ближе и, прижав губы к самому уху Давуда, тихо прошептал:
— Есть еще один путь. Ты можешь добровольно записаться в обучение для того, чтобы потом стать гаремным агой… Тогда, и только тогда ты окажешься вблизи от своей цели.
На миг Давуд задумался. Вспомнил улыбку Александры; прикосновение ее руки, тепло ее губ во время их единственного поцелуя в горящей кузнице. Мысли его приняли другое направление. Сейчас уже поздно что-либо менять; ему придется принять участие в белградском походе…
Проведя бессонную ночь, Давуд отозвал Джема в сторону, чтобы поговорить наедине.
— Друг мой, я пойду с тобой на Белград, но после победы непременно добьюсь встречи с главным белым евнухом и запишусь на обучение, чтобы стать агой… Я должен любой ценой быть здесь, в Стамбуле, в Топкапы. Я не допущу, чтобы меня перевели на дальние границы империи! Я готов пойти на любые потери. Моя любимая находится здесь.
— Как скажешь, и да пребудет с тобой удача, — ответил Джем, ведя друга в хамам для утреннего омовения.
На середине двора он вдруг остановился и схватил Давуда под локоть. Заглянул в глаза другу и озабоченно прошептал:
— Надеюсь, ты понимаешь — чтобы стать агой, тебе придется сделаться евнухом?
Давуд выдержал взгляд Джема и ответил:
— Да.
Глава 34
Белград находился на полпути между Стамбулом и Веной.
— Ах, Вена! — задумчиво говорил Сулейман, обращаясь к Ибрагиму и великому визирю. — Рано или поздно это золотое яблоко окажется в моем саду! — Он пришпорил коня и галопом поскакал на вершину холма. Его приближенные постарались не отставать.
С вершины Сулейману открылся великолепный вид на долину, окаймленную величественными соснами и широкими базальтовыми плитами. Внизу, среди пышных пастбищ и возделанных полей, нес свои воды Дунай. Сулейман пробежал взглядом по девяностотысячной армии янычар, маршировавшей по обоим берегам великой реки к Белграду. Несмотря на неровности местности, они не нарушали строя. Как всегда, при взгляде на них султан просиял от гордости. Вся долина полнилась грохотом барабанов военного янычарского оркестра.
Шестьдесят шесть барабанов, таких больших, что из Стамбула их везли в каретах, каждую из которых тащила четверка лошадей, издавали оглушительный шум. Их грохот отдавался от базальтовых скал и достигал осажденного города, напоминая силой и тревогой канонаду. Для слуха Сулеймана эти звуки были сладчайшей музыкой.
Над парапетами крепости показались клубы белого дыма. Защитники принялись обстреливать янычар из пушек. Не менее двадцати воинов, сраженные первыми ядрами, упали на землю. Их товарищи продолжали идти вперед как ни в чем не бывало. Барабаны не умолкали ни на миг. Вскоре янычары тоже открыли огонь. Лошади доставили громадные пушки на позиции, и начался штурм.
Битва продолжалась весь день. Сулейман и великий визирь наблюдали за ее ходом с вершины холма. Если нужно было, они рассылали приказы через своих верховых адъютантов или бегунов. Янычары несли потери из-за того, что заняли невыгодную позицию. Ибрагим считал, что их потери не так велики, как те, что несут защитники города. Он показал на большую башню, которая пошла трещинами от продолжительного обстрела, и на языки пламени, лизавшие шпиль огромного собора. Когда сгустились сумерки, янычары отступили в свой лагерь. Под городскими стенами остались лишь барабанщики, которые до утра продолжали наводить ужас на защитников горящего города.