извинительно улыбалась и Катю всегда поминала о здравии.
Жили они с Николаем Ивановичем так согласно, так тихо,благообразно, что Вера часто вставала ночью в своей комнате и молилась сослезами благодарности за успокоение своей старости. Молилась тихонько,чувствуя, что в соседней комнате стоит на молитве и Николай Иванович. Онизавели даже и небольшой участочек – прибавление к пенсиям, но и в первый год, иво второй кто-то вытоптал все посадки, выдрал всходы картошки, и они отступились.Николай Иванович строго запретил ей стирать ему носки и носовые платки, дажепытался запретить стирать рубахи, но рубахи она в тихой, упрямой борьбеотвоевала. И в дорогу положила запасную косоворотку, белую, с голубенькимипутевочками, она ее очень любила и велела сразу достать из сумки и повесить наплечики. А он забыл. Сейчас, сидя один в прохладной родительской избе, ондостал рубашку, встряхнул. Была б Вера, горела бы лампадочка в углу, безлампадки неуютно и тревожно. Была б Вера, вместе б становились на молитвы,вдвоем и по хозяйству веселей. Но снова и снова Николай Иванович понимал, чтоне в лампадке даже дело, дело в том, что Веры нет рядом. Он и не знал, каксильно к ней привязался. Видно, не прошел тот первый год, когда он уговорил еепойти на Великую и много-много молился тогда Николаю Чудотворцу об исцеленииболящей рабы Божией Веры. Стесняясь того, что из-за нее идут медленно, ковыляяпо дороге, но видя, что Николай Иванович оборачивается к ней и ободряет, онаполнилась силами. Тогда она особенно пережила за него. Тогда милиция напала ужеперед самым Великорецким. Пьяные, расстегнутые, кое-кто раздетый по пояс,перегородили они дорогу. Старухи запели акафист Николаю Чудотворцу, милиционерыстали стрелять в воздух из пистолетов. Напали на Николая Ивановича, содрали снего мешок, вытряхнули кусочки хлеба на дорогу. «Поворачивай, нищетрясы!» –орал мужчина в серой кепке. Это и был Шлемкин. Пошли напролом. Дорогуперегородили машинами, Николая Ивановича схватили и затолкали в крытый кузов.«А ты куда прешься, калека?» – заорал на Веру Шлемкин. «Вас не спросили!» –закричала она, неожиданно даже для себя, тварь бессловесная всю жизнь. «Вбольницу увезем, садись в машину!» – «Я в ваших больницах до смерти належалась,мне все хуже да хуже». «Ну, а тут окончательно загнешься», – пообещалШлемкин. Когда она пошла обратно своими ногами, без подпорок, хотела Шлемкинуотдать костылики, но пока поопасалась, несла обратно. Николая Ивановича,продержав в машине сутки, выпустили. Он в одиночку ночью ходил к источнику, наместо взорванной часовни, окунался в купель, молился до утра и вернулся кстарухам обновленный, веселый даже, объявил перекличку. Все девяносто восемь,их тогда ходило девяносто восемь, Николай Иванович строго учитывал всегда, былиналицо. Тут-то она и вышла навстречу, показалась ему, он сразу понял, что онабез костылей, и пал на колени, и все встали на колени и запели «Символ Веры». Аполудурок Шлемкин потом говорил, что история с костылями была сделанаспециально, в целях церковной пропаганды, дурак какой, будто Вера первая всталатут на ноги, будто она не мучилась двадцать лет, будто не шарашилась накостылях по больничным коридорам, будто не кололи ее тысячи раз, будто неперепробовала она сотни рецептов.
Когда старухи завидовали ей, она говорила про себя: «СлаваБогу», – но не могла чисто по-женски не вспомнить, каково ей доставалось,когда тот же Шлемкин отовсюду, будто подрядившись, гонял Николая Ивановича,когда не то чтоб что-то новое купить, те же хоть дешевенькие ботиночки, чтоб сног не простывать, на еду не хватало. Николай Иванович и знать не знает, чтоона ходила кланяться Шлемкину в облисполком. Один ответ был у Шлемкина:«Перестанет старух водить в Великорецкое, ишь, Сусанин вятский, перестанет – ипусть приходит». «И он будет ходить, и я не перестану», – твердо сказалаВера. «Так пусть вас ваш Никола и кормит», – отвечал Шлемкин, и она ушла.И не оставил Николай Чудотворец – не умерли.
12
Разговор, который мучил Николая Ивановича неопределенностью,начала Рая. И начала, и кончила в минуту:
– Ты, Коля, не томись, ты давай подпоясывайся да,благословясь, за хозяйкой. Печку подделаем, обои переклеим – тут вам ипоместье.
Николай Иванович стал говорить о маленьких пенсиях,почему-то это было особенно стыдно, но Рая сказала, что пусть те стыдятся, ктотакие, назначал, принесла ему в дорогу мягких, по деснам, оладий.
– А передавать Вере ничего не буду специально, скореепусть приезжает, мы еще с ней за черникой сбродим.
Утром проводила Николая Ивановича на автобус. С ним уезжалиставшие за эти дни знакомыми отпускники, а на смену им ехали другие.
– Зимой их никого не увидишь, – говорила Рая,любопытствуя: кто, в каком составе, к кому приехал.
Водитель, белый от пыли, перекурил, старательно обилетилпассажиров, не велел детям высовываться в окна, и поехали. Долго пробиралисьсквозь стадо коров. Водитель давал сигналы, газовал, но коровы, будто подмашиной родившись, по выражению водителя, может быть, принимая автобус занестрашное животное, не расступались. Только на повертке автобус вырвался напростор.
– Она знает себе цену, – кричал водитель, –она знает, что полторы тьпци стоит, и мою зарплату знает.
Через три часа, выбеленные пылью, прибыли на станцию. Ну адальше опять электричка. Еще три часа с молитвою – и Вятка. Тут троллейбусполчаса, пересадка, тут автобус еще полчаса, вот и день к вечеру, вот иобщежитие, вот и Вера. Они никогда доселе, ни разу, в мыслях не было, чтобобняться при встрече, а тут чуть ли не обнялись.
– Как тебя долго не было, ровно Великий пост, –сказала Вера. – Тебе повестка в суд. Но она на позавчера, так, может, ивовсе не ходить. С той же квартиры нас согнали, соседки могли и не знать, чтомы здесь. Это опять этот дошлятина тянется.
– Ну, и отнеси на ту квартиру.
– Отнесу.
– Сестра в Святополье пожить зовет, – за чаемосторожно сказал Николай Иванович и замолчал.
– Так и поживи. И ехал зря, мучился, послал бы письмо.
– Вместе с тобой зовет. Дом целый стоит.
Вера долго сидела, смотрела на свои руки, без дела вдруглежащие на коленях.
– Ой, Николай да Иванович, не знаю, не знаю... И детикак? Я и в деревне-то не живала, мне и печь не истопить, тебя опозорю.
– Сестра и брат у меня там, очень душевные.Зовут. – Николай Иванович разволновался. – Корову сестра держит,картошки прикупим к зиме...
– Ты хоть расскажи, как съездил, как с АлексейИвановичем убрались.
– А все, Вера, по-прайски, как Рая говорит, всепо-прайски...
Утром они выехали. Всех вещей у них было две сумки. ОставилиКате Липатниковой доверенности на получение пенсий, адрес. В автобусе у НиколаяИвановича нашлись даже знакомые. И пока они тащились от остановки до дома, Раяуже знала, что они приехали. Бежала навстречу.
– Дайте хоть мне на невестушку поглядеть, – запелаона, обнимая Веру, отнимая у нее сумку. – Скоро у нас свой колхоз будет,ведь Нюра ко мне перебралась. К зиме Арсеню трактором вытащим, Колю –председателем, тебя, Вера, по знакомству...
– Рядовой ее, рядовой в бригаду, – пошутил НиколайИванович.
Рая и Вера сошлись в первый же день. В первые же минутыоткрылось, что обе знали Дусю Кощееву, как раз ту, которая ходила с НиколаемИвановичем на Великую, была сама святопольская, но отчего-то ему не открылась,а сказала Рае. Да не была уверена, хотела проверить. Да и попросту стесняласьстарчика.
– Вот ты какой у нас, – корили Николая Ивановича иВера, и Рая. – Одним видом запугиваешь старух.
В избе Рая развернула куски обоев, бывшие у нее, а напотолок – показала купленные в магазине списанные портреты. На хорошей, лощенойбумаге, чистые с изнанки, они очень годились. Провозились с оклейкой два дня.
– Успешь-то не та уж, – говорила Вера. А сама, поее годам, работала сноровисто, «успешь» у нее была больше Нюриной.
Крепко выручила Ольга Сергеевна, учительница. Привела всехсвоих детей: Аню, Лену и Сережу, двенадцати, восьми и пяти лет, и все дети доединого были помощниками. На них прямо налюбоваться было невозможно. И Вера, иНиколай Иванович вечером долго говорили именно о них.
– Меня вначале дичились, – говорил НиколайИванович. – Потом Сережа первый осмелел и Леночка. А уж Аня старается казатьсявзрослой. Золотые дети, золотые, вот какая у меня племянница.
В избе пахло клейстером, глиной. Это Рая еще обмазывала ипечь, которую наутро затопили.
– Не поверишь, отец, – говорила Вера, –впервые печку топлю. Ты как в городе сказал: поедем, – я первым делом сижуи думаю: ой, печку не смогу топить. Слава Богу, смогла.
– Хозяйку чувствует.
Николай Иванович коснулся плеча Веры. Она даже вздрогнула.
– Ох уж, хозяйку. Пятьдесят бы лет назад.
Печка все-таки сильно дымила, оба наплакались. Но потом кожухпрогрелся, пошла тяга, и до того жарко натопили, что спать в избе не смогли;спали: Николай Иванович – в сенях, Вера – в клети.
Рая принесла пологи от комаров. Принесла вечером и все неуходила, все говорила и говорила.
– Рая, – осторожно спросил брат, – тыустряпалась?
– Почти. К утру еще овсяные хлопья замочить, а так-товсе, табор свой накормила, не орут.
Табором Рая называла хозяйство во дворе, домашних животных;корова, например, у нее была Цыганка, бычок – Цыган, по причине черной шерсти,от них и остальное население двора, овцы и поросята, причислялось к табору.
– Кур надо вам завести, вот что сделаем. Сейчас скомбикормом полегче. Я бы завела, но дома меня по целым дням нет, а они такие,что в любую щель пролезут. И орет, и перья дерет, а лезет. А то приехал израйона умный один и упрекает: почему это петухи не поют, почему это не поют,вам правительство идет навстречу, вам разрешили не умирать, питаться разрешилис одворицы, а петухи не поют.
– Так и сказал: разрешили не умирать?
– Это уж я сама.
– Я, Рая, вот почему спросил про хозяйство. Сейчас надона вечернюю молитву становиться, так ты, может быть, с нами? Ежели в тягость,то не надо.