Вдобавок надо было доказать, что вынесена краска в дежурство Николая Ивановича,а не его сменщика. То есть Николай Иванович ни сном ни духом не помышлял, чтоон здесь при чем-то. Но вот припутали. Может быть, – а может быть, и неможет быть, а точно, – следователю хотелось притянуть именно НиколаяИвановича? Еще за ним тянулось дело о хулиганстве, да, да, о хулиганстве. Ноэто уже по линии Шлемкина, это за последний поход, когда Николая Ивановичасхватили, затолкали в машину и на него же написали протокол, что оказывал сопротивлениепредставителям власти. Какое? Когда схватили его рюкзак и высыпали кусочки надорогу и он спросил: «Или вы голодные? Так возьмите, ешьте». Это –сопротивление? Но написано черным по белому: оказывал сопротивление. Подидокажи, что не оказывал. Вызывали, допрашивали, передали на административноевзыскание. Да и то тыщу раз подчеркнули, что это из особой милости, из того,что его года преклонные, а так бы закатали куда следует. И все тыкали носом всудимость. «Давно она снята», – говорил Николай Иванович. Оказывается,нет, не снята. Реабилитируют политических, а насчет верующих указа не было.«Пиши, добивайся». Николай Иванович написал. Пришло для принятия мер воблисполком к... Шлемкину. «Я те попишу!» – сказал он. Теперь вот добавляют кхулиганству и воровство.
– Поеду.
И поехал. И Веру, сколь ни просилась, не взял.
Этот следователь оказался человеком хорошим. Еще молодой, сусиками, много курящий, чем заставлял страдать слабые легкие Николая Ивановича,он долго листал тощее дело спереди назад и сзаду наперед, а потом спросил:
– А кто так вашей крови жаждет?
– Этого я не знаю.
– Знаете. Я могу вам одно сказать: того, кто выносил, янашел. Вернее, он нашелся сам. Я взял это дело как прицеп к другим, у нас этихкраж, если б мы только их и разбирали, нам бы за тыщу лет не расхлебать, взял ив конторе, в обеденный перерыв, спросил о вас. Сказали, что вы уже неработаете. Сказали, что с вами поступили очень несправедливо. Еще сказали, чтолегче поверить, что камни с неба валятся, чем поверить в то, что вы могличто-то взять. Это женщины в бухгалтерии. Далее. Тут заявление одного, фамилиюне скажу, он человек не конченый, потому что именно он вначале написал на васзаявление, а потом сам мне признался, что написал по наущению. Но кто наущал,очень просил оставить в секрете. Поэтому я и спросил: кто же так жаждет вашейкрови?
– А как имя этого рабочего? Только имя?
– Имя? – Следователь покосился в бумаги. –Павел. – И догадался: – О здравии хотите свечку поставить? Правильно. Нехватило бы у него совести, пришлось бы вас помытарить. А что, Николай Иванович,можно личный вопрос? Вы в Бога продолжаете верить?
– Не только продолжаю, но все более укрепляюсь в вере.И в каждом дне вижу Промысел Господа. – Николай Иванович перекрестился,хоть и не на что было креститься в Кировском райотделении.
– Веровали бы все, никаких бы краж не было! –Следователь отодвинул от Николая Ивановича пепельницу.
– А все и верят. Только не все об этом знают.
– И я верю?
– И вы.
– Н-не знаю, – недоверчиво протянулследователь. – Пожалуй, я по многим параметрам неподходящий. И курю, ибывает, что матерюсь, а иногда такое дело ведешь, такую грязь, недавно былорасчленение трупа... такое дело достанется, что только и остается рванутьстакан без закуски, чтоб напряжение снять.
– Молитв не знаете, вот и мучает вас лукавый.
Следователь зачем-то взглянул на сейф, потом на НиколаяИвановича.
– У нас знаете как вас прозвали?
– Знаю. Сусаниным.
– Да. Вот я и связываю эту краску и ваши походы наВеликую. Или нет связи?
– Есть, – сказал Николай Иванович. – Могусказать, что знаю – кто.
– Н-ну, хорошо, Николай Иванович. Распишитесь мне напамять – и с Богом. И еще вопрос: а того, кто над вами издевается, вы пишете оздравии, свечку ставите за него?
– Да.
– Хм! – Следователь протянул руку напрощанье. – Тогда уж и за меня поставьте, не сочтите за труд. А особенноза жену мою, Татьяну. Никак ребенка не может родить. Болеет и болеет. Татьяна.
– А вы крещеные оба?
– Этого не скажу. То есть, – улыбнулсяследователь, – не то что я скрываю, а не знаю. Мы же знаете как вырастали:вперед и выше!
– Есть молитвенное воздыхание супругов о деторождении.Только для этого надо быть крещеным и венчанным.
Следователь развел руками.
Ночевать Николай Иванович хотел в общежитии. Но егорешительно заарестовала Катя Липатникова. Спорить с нею было бесполезно.Входящая в церковную двадцатку единственного в Вятке храма, она этим оченьгордилась, она была воинственно набожна. Именно так она и говорила:«Воинственно! Было общество воинственных безбожников, пришла пора воинственныхверующих». Она непрерывно впадала в грех осуждения, но этого себе в грех неставила. Ходила на Великую ежегодно, несла всегда самые тяжелые хоругви,цепляла на плечи мешки тех, кто послабее, иногда и на себе перетаскивала старухчерез грязи и топи. Голос ее был громогласен. Она заявила, что Вера оказаласьпохитрее ее, увела к себе старчика. А ведь у Кати Липатниковой была свояквартирка, хоть и маленькая, а отдельная. Все в ней было чисто, устеленополовичками, все блестело. Образа в дорогих, сверкающих киотах и старинный,высокий угольник – составной трехэтажный киот в переднем углу Катя Липатниковазавещала в Великорецкий храм, когда его вернут верующим. «Вернут, и с поклономвернут!» – пророчила она.
Они близко познакомились с Николаем Ивановичем как разтогда, когда ломали церковь Федоровской Божией Матери. То, что она не погиблавместе с церковью, Катя Липатникова простить себе не могла. Шлемкин, тогдасовсем молоденький комсомольский работник-активист, записал Липатникову всумасшедшие. Еще бы не сумасшедшая: плюет в глаза представителям власти,именует их иудами, сатанятами, чертями, а они при исполнении. Тогда КатяЛипатникова кричала: «Пойдем, бабы, внутрь, пусть нас вместе убьет!» И всегдапотом громогласно винила и себя, и баб: вера ослабла, и церковь упала. «Воссталнарод на народ внутри народа», – кричала она. Катя говорила, что ей былоявление Трифона Вятского преподобного.
«Пришел под утро, стоит, на батожок навалился. Покачалголовой, сказал: „Пустует храм, откроется храм перед концом света. Но церковьвосстановите – спасетесь. Кому церковь не мать, тому Бог не отец“ – так сказал.Еще сказал, что не Бог будет судить, а будет судить совесть, Бог будет толькопечати ставить, утверждать. И все живыми будут на суд приведены».
Это именно бесстрашная Катя Липатникова входила в любыекабинеты, требуя свободы совести. Шлемкин от нее просто бегал. Давал указаниесвященнослужителям укоротить Липатникову, а те, зная характер прихожанки,говорили о Липатниковой Николаю Ивановичу. Ибо только Николая Ивановича онамогла послушаться. Могла. А могла и не послушаться. Она гордилась тем, что«звон отхлопотала», добравшись до оч-чень высокого начальника, изумив егосравнением с... петухом. Да, именно так. Сказала: «Петух – и тот поет, Богаславит, а какая у него голова маленькая, а у тебя, посмотри в зеркало, у тебяголова поболе петушиной, должен понимать, что в церкви должны бытьколокола. – Еще добавила: – Суворов вон какой умный, почему? АлександрНевский почему тевтонов расхвостал? Донской Димитрий почему навеки славен?Кутузов почему негасим для потомков? В Бога верили! Неужели ж ты ихзначительней? Кабинета у них такого не было, это точно, а в остальном ты кто?»
Так что Шлемкину оставалось одно: считать Липатниковуненормальной и тем оправдывать свое перед нею бессилие. Но ведь и священникитерпели от нее: она знала все службы всем святым на все дни, попробовали бы оникакую-то запятую пропустить. «Я маленький человек, темная я, но ежели такиевеликие люди, как (следовало перечисление Мономаха, Калиты, Невского, Донского,Суворова, Кутузова...), если они веровали, то мне, пыли и грязи человеческой,как не веровать?»
Сейчас она привела Николая Ивановича к себе, попыталась егоразуть, но Николай Иванович сумел это сделать сам. Катя ходила из кухни вкомнату, голос ее гремел:
– Они, ироды содомовы, думают, что если в крематорийныряют, так от Суда уйдут, – ждите! Я до них и на том свете доберусь, я ихтам всех перебуровлю. Я тебя одного к этому Льву Ильичу больше не пущу, что этотакое – орет на тебя, а ты, голубь, из ковчега излетающий, молчишь и терпишь.
– Бог терпел и нам велел.
– Где, – грозно вопросила Катя, – где сказано– терпеть? Ударят по правой щеке, подставить левую, так? Так! И Писания яслушаюсь, и смиренно подставляю. Но где сказано, что снова и снова подставлять,где? Не мир, но меч! Семьдесят лет Вавилонскому плену миновали, надоукрепляться! – Тут же Катя сменила голос и позвала Николая Ивановича застол: – Прошу, Иваныч! Теперь красота гостей приглашать – Успенский пост. Нетумяса – и не взыщите, нету масла – и не надо. Дураки наши руководители, им вруки плывет руководство страной, они отпихиваются. Пост – дело государственное.А то они дождутся: три дня рабочим хлеба не давать – и любое правительство слюбых подпор слетит. Иваныч, да что это такое – у них будто голова в желудке,брюхом думают, душу вытеснили, нехристи!
И за столом Катя несокрушимо воевала со Шлемкиным и другиминехристями и наставляла Николая Ивановича, как ему жить.
– "Я вам добра желаю, – кричит, – я,я!" Говорю ему: я – последняя буква в алфавите, стоит нарасшарагу, ты,говорю, хочешь и начальству угодить, и с нами покончить, но трус ты последний,говорю. Меня запугать! – Катя показала свои отнюдь не старушечьиручищи. – Мне под восемьдесят, и меня запугать! В его годы я по кедрам какбелка бегала. Залезу на кедр и ногой по ветвям топаю, шишки отряхиваю. Разсорвалась, но на мне была мужнина гимнастерка со значком Осовиахима, оназацепилась и выдержала. Это было второе крещение, когда я сорвалась, я в тусекунду взмолилась святому Николаю, он спас. А тонула! А с воза падала! Таккакие же у меня страдания, да у меня их не было, меня всегда Бог спасал. И мужмне от Бога достался, Федор Ондреяныч, не пьяница, песельник. Все за столом