напьются, а он поет и поет. Песен знал!.. За меня его таскали, за меня его неповышали – жена в церковь ходит, в церкви поет. А он меня любил, мы тайновенчались. А у сестер у всех мужья пьющие. И всех я сестер похоронила, и ФедорОндреяныч мой, песельник, в чужой земле... – Слезы пробрызнули на ее глазах.
Николай Иванович коснулся плеча Кати. Старуха подняла нанего мокрые просветлевшие глаза, стала пододвигать ему тарелочки с сухариками исушками. Потом все же договорила:
– Муж был у сестры, он живой, Вася. Зять мой. Похоронилсестричку, она у него рано опочила. Он сам говорит: она у меня работала кактрактор. И он после нее уже три раза женился, и все наперекосяк, все горшок обгоршок, и опять: не трожь мои куклы, я с тобой не играю. Сивый уже весь, выпьет– по сестре моей плачет. Спрашиваю: «Трактор жалко, работать на тебя некому?»Нет, говорит, на лавку бы посадил, за водой бы сам ходил, лишь бы жила. Иревет, и ревет. Я его приучила писать памятки, так стал ходить, поминать. Ктоменя слушает, тот спасается, сейчас вот внучкой, Настей, займусь.
Потом Катя снова вспоминала, как ходила в горисполкомтребовать колокольный звон:
– Говорю: я в человеческом городе живу или в пустыне?Говорят: в городе. Нет, в пустыне: нет колокольного звона, как это может быть,а? Нехристи! И креста боятся, и звон им ненавистен. Трясутся от страха, адумают – от негодования. У! Иваныч, Иваныч, дураков-то сколько я видела! Тысердцем другой, чем я, ты страдальцев видел, а я дураков. Вон сколько всейземли, копай ее. Копай, копай, много ли золота найдешь.
После чаепития Катя как-то резко сменилась в лице, как-тосконфуженно и просяще посмотрела на Николая Ивановича:
– Я ведь, Иваныч, в свои места родные ездила...
– На могилки?
– На какие могилки? На пустыри! – воскликнула Катяи вытащила из кармана черного платья сложенные листки и опять чего-тозастеснялась.
Николай Иванович, помогая, протянул руку, но Катя своюотдернула и тут же повинилась:
– Да, прочти это, прочти. Но прежде прости меня, дурунеграмотную. Это ведь стихи, Иваныч, согрешила на старости лет. – Изаторопилась: – Поехала в свои места, дай, думаю, пока ноги ходят, тем болеепосле Великорецкой. Поехала. Район был Просницкий, сейчас Чепецкий, там я довойны возрастала. Все сплошь знала, всю округу, всех мужиков, которые на войнуушли. Да ты все поймешь, я не стерпела, как все узнала, сердце не стерпело. Аможет, запись моя негодна, то выбрось. Я не смогла, чтоб их фамилии незаписать. Она там погибли, а их деревни здесь погибли, я это выразила.
Отдала листочки и тут же ушла. Николай Иванович хотел былонадеть очки, но Катин почерк был такой крупный, что читалось легко:
Название «Солдаты из загробного мира»
Вятские парни хватские
в увольнение решили сходить,
деревни свои и родных навестить.
Поездом быстро домчались,
на родной земле оказались.
Как и раньше бывало,
с разъезда, с Каныпа, пешочком всегда ходили,
к женам, детишкам домой с покупками спешили.
Пошли земляки по тропинке гуськом.
Шаклеин сказал:
«В нашу деревню Прокудино мы попадем».
Шли земляки, быстро шагали,
но тропинку совсем не нашли, потеряли.
Ночь, ничего не видать,
пришлось напрямую шагать.
Шли, спешили.
"Шаклеин Иван,
мы вашу деревню, вероятно, проскочили".
"Не тужи, браток, правей возьмем,
в деревню Сунгоровцы мы попадем".
Километр за километром отмеряли,
вроде деревня стоит впереди, увидали.
"А ну, Востриков Сашка, в разведку шагай,
в хату родную нас приглашай".
Пошел Востриков, а деревни нема,
только стоят березы да тополя.
"Хлопцы, влево немножко свернем,
в Боньдю родную мы попадем".
Смотрели вперед, смотрели назад,
а деревни опять не видать.
"Что ж, друзья, совсем заплутали,
деревни свои потеряли?
А ну, давайте вправо по плану возьмем,
в деревню Пихтовец сейчас попадем".
Лес перешли,
в гору взошли.
"А ну, Метелев, вперед шагай,
в избу нас приглашай".
"Да, местность моя,
поля, перелески, луга,
а где деревня, друзья?"
"Подожди, Метелев, земляк, —
Князев ему говорит, —
наша деревня на угоре стоит".
Но только рябина с черемухой стояли,
словно солдат ожидали.
"Братцы, товарищи, влево возьмем,
в нашу большую деревню Векшинцы мы попадем.
В два этажа школа наша стояла,
речка Филипповка у нас протекала".
"А ну, Поскребышев, вперед иди,
в избу нас зови,
кваску бы не против напиться,
немного хоть подкрепиться".
Кругом осмотрелись – деревни нема.
Что за холера, что за чума?
Неужели прошел ураган,
все до бревнышка в речку скидал?
А может, и здесь Гитлер-зверь сумел делов натворить,
наш народ загубить?
"Нет, братцы, жена мне писала,
что немцев в глаза не видала,
а вот поляков пришлось повидать,
вместе пришлось работать,
грешным делом церковь в Поломе ломать.
Деревья, леса целы,
не было здесь ни бури, ни войны".
Под гору к речке спустились,
воды напились
и по речке пошагали,
в деревню Мальчонки идти загадали.
Место нашли, где деревня была,
пусто кругом,
хоть один бы дом.
"Эй, бойцы, начинает совсем темнать,
надо на ночлег попадать.
Наша деревушка была мала,
пусть мала, да зато весела,
гармошки чинили, весело жили".
"Давай, Рязанов, твой черед,
шагай вперед".
Видит Никола – местность гола,
сиротинки стоят тополя,
да старая ива жива осталась,
которая прямо в окно приклонялась.
И речка Сырчинка так же текла,
такие ж угоры, поля,
но исчезли деревни твоя и моя.
"Токарев Иван, твой черед,
иди вперед,
на гору взбирайся,
где твой дом – разбирайся".
"Братцы, и у меня один тополь стоит,
только листвой шелестит".
И опять земляки шагали,
шаг за шагом километры мелькали.
"А здесь стоял небольшой хуторок,
звали его Помелок,
но нет его, кругом тишина,
только качаются береза да сосна".
"С речкой Сырчинкой надо прощаться,
в Пантюхино будем добираться".
Лес перешли, полем шагали,
по дороге обо всем рассуждали:
как пахали, сеяли, косили,
друг ко другу на престольные ходили.
"А ну, братцы, ура, деревня моя,
избы стоят,
три огонечка горят".
Пантюхин вперед пошагал,
избы своей не узнал,
в окно постучал:
"Здравствуй, хозяйка, я Пантюхин Иван,
что ж, не узнала?"
«Нет в деревне у нас мужиков», – она отвечала
и побыстрей дверь на засов запирала,
а сама к окну пошагала,
вслед смотрела, солдат провожала.
«Земляки, в километре деревня Огарыши должна стоять».
Но нет ее, не видать.
"А где же наши любимые женушки,
наши детишки, наши внучата,
милые красивые наши девчата,
когда нас на войну провожали,
любить и ждать обещали.
За тысячи верст мы к вам пришли,
но никого не нашли.
А помните, братцы, как друг друга мы хоронили,
слезы лили, как же нас они позабыли?
Ах, родные, вы же в наших сердцах, дорогие!
И никто никогда не узнает о нас,
где мы жили, где наши деревни стояли.
За что же тогда мы воевали
и смерть в чужой земле принимали?
А ну, братцы, в строй становись,
любимой вятской земле поклонись!
Мужайтесь, солдаты, в часть доберемся,
во всем разберемся!"
Низко головы солдаты склонили,
на небо молча они уходили...
Николай Иванович отложил листочки и услышал, как Катя теперьуже громко всхлипнула и высморкалась.
– Я бабам читала, ревмя ревут, – сказала она небез авторской гордости. И объяснила: – Это я все исходила, все тропиночки, вотуж горе так горе. Стою под конец у бывшей своей деревни, а туман, такой либелый туман, и вот носится, кругами ходит над деревней огромная стая голубейбелых. Я так и думала – голуби, перекрестилась, вот, думаю, в воспоминание душзагубленных летают, а ближе-то подлетели, я и села, и ахнула: вороны, сплошьвороны. А сквозь белый туман и они белыми казались. Так нам, Иваныч, вместоголубочков вороны над нами летают. Так я пеньком и сидела, и сколь просидела –не знаю, там и начала шептать вот это, будто от имени солдат. Потом записала.Ак дочитал, не отбросил?
– Дочитал, Катя.
Как ни возражал Николай Иванович, Катя постелила ему вкомнате, сама долго гремела на кухне. Мало того, кроме лампады Катя затеплилаперед угольником большую свечу. «Ради дорогого гостя. И не вздумай экономить!»Так и засыпал Николай Иванович под Катины молитвы и глядя на мерцание желтогоогонька свечи и голубенького – лампады. По потолку, как зарницы по небу,продрагивали светлые пятна, отраженные от начищенных окладов.
И утром Катя Липатникова не отстала от Николая Ивановича.
– Я тебе одному не доверю пойти к этимпрохиндеям. – Это она говорила о мастерских по производству надмогильныхпамятников. – Банные обдерихи, да как они геенны не боятся?
Николай Иванович даже пожалел, что рассказал ей еще об одномсвоем заделье в городе – заказать памятник брату. И верно пожалел – Катя все невсе, а половину дела испортила. Во-первых, было дорого. Но это-то как раз отмастеров не зависело: дороги гранит и мрамор. «Конечно, – стала шуметьКатя, – сколь кладбищ разворотили, нажились, нехристи!» «Кто, мыворовали?» – спросили мастера. Во-вторых, памятников с крестами и в видекрестов мастерская не делала. Они показали образцы. «Руки отсохли сделатькрест?» – вопросила Катя. «Не отсохли, а не имеем права». «Покажите бумагу!» –потребовала Катя. Показали. «Черным по белому, читайте, мамаша!» – «Сам читай,помоложе глаза, чать!» – «Пожалуйста: „...производить согласно образцов иописаний“. Вот, мамаша, образцы, вам показывали». – «Вы же не тольконеверующих хороните». – «Хорошо, вам признаемся по секрету: когда делаем