из мраморной крошки с цементом, то многие заказчики просят внутрь заливатькресты. Иначе не позволяют».
Катя плюнула, обтопала свои ноги в больших парусиновыхтуфлях, еще довоенного образца, и повлекла к выходу Николая Ивановича.
Но Николай Иванович все-таки оформил заказ.
До самого вокзала, до самой электрички проводила НиколаяИвановича Катя Липатникова. Билет не дала купить, сама купила. А на прощаниесунула в руки сверточек. «Развернешь по дороге». И уже совсем было повернулась,как, не утерпев, спросила:
– Вера там, конечно, в передовые доярки поступила?
– Какие доярки – вся больная.
– Это я вся здоровая! – высказалась КатяЛипатникова.
Они перекрестили друг друга.
А подарочек у Кати был такой дорогой, что и не высказать.Кроме овсяных лепешек на растительном масле был в свертке тщательно завернутыйнабор открыток – виды Вятки начала двадцатого века. И не просто виды, а именнопраздник Великорецкого Николая Чудотворца. И все было снято и описано. ОтецГеннадий много рассказывал о крестном Великорецком ходе, празднике, ярмарке, онсам хаживал с богомольцами. И теперь его рассказы наложились на изображение. Неменьше десятков тысяч было участников – вся река была в лодках, пароходах. Нацентральном, «Святителе Николае», везли Чудотворную икону. Хоругви изо всехцерквей, а было их в городе, кроме многих и многих соборов и монастырей, числомдо сорока, хоругви несли при торжественном благостном пении. В особых парадныхкостюмах шло духовенство, при полном параде выходили войска, выводили военныеоркестры. Передача иконы на «Святителя» происходила с особой, расписаннойпо-старинному ладьи. На ней стояла часовенка. Гребцы, в красных шелковыхрубахах с голубыми перевязями через плечо, дружно взмахивали золотыми веслами.Ладья неслась по Вятке, только что не взлетая, так была похожа на птицу.Чудотворную носили по заречным селениям. Шестерки лошадей потом привозили вВятку сундуки с медными грошиками. На эти деньги строились новые церкви,подновлялись старые, приводились в порядок кладбища. И во все время крестногохода на колокольне Богоявленского собора, как бы отмечая размеренный шагбогомольцев, следовавших к месту обретения иконы, бил и бил колокол. ШумелаВеликорецкая знаменитая ярмарка, не уступавшая по размаху нижегородскойМакарьевской.
Рассматривать открытки и читать подписи пришли к НиколаюИвановичу и Вере Рая и вдова Нюра с Селифонтовной. Вдова Нюра просто сиделапоодаль и покачивала головой. Рая потихоньку сказала брату, что Нюра путает еедом со своей комнатой в бараке и все говорит: «Зачем это Алеша окнопереставил?» Николай Иванович рассказывал об иконе те чудеса, что дошли влетописях о Вятской стране. Икона была обретена вскоре после Куликовской битвы,при великом князе московском Дмитрии Донском. Крестьянин увидел, что от сосныисходит странное сияние, золотое свечение. Он ехал за сеном. И когда ехалобратно, вгляделся пристальнее: сияние исходило от иконы. Он привез ее домой,даже не подозревая, что икона чудотворная. А открылось так. Был другойкрестьянин, лежавший в немощи двадцать лет, и ему в видении открылось, чтобы оншел помолиться именно этой иконе. Первый раз он не поверил, послушался второгораза. Его принесли на носилках, а обратно он шел сам.
– И ходили каждый год, – рассказывал НиколайИванович, – а в 1552-м по нерадению не было Великорецкого похода, и навятскую землю обрушились беды – снег и град шел в июне и в июле. И с тех порходили неотвязно. Было дважды хождение в Москву с образом святого НиколаяВеликорецкого, первый раз при Иване Грозном. Как раз строился собор Покрова наРву, то есть будущий Василия Блаженного. Принесли наш образ, нашего Николы.Вдруг такое дело: оказывается, одна из церквей собора не определена, то естькакой будет престол. И решили: Николы Великорецкого! Вот ведь! – НиколайИванович прервался. – Тут уж все мы не молоденькие, а хотелось бы побыватьв соборе нашего святителя, посмотреть, поклониться.
– А вот поеду нынче не прямо в Ленинград, а черезМоскву, и зайду, и побываю! – высказалась Любовь Ксенофонтовна.
– Дай Бог, – отозвался Николай Иванович ипродолжал: – А еще раз крестный ход при нас не состоялся, в шестьдесят первом.Тогда были гонений на церковь тихие, подлые, но непрерывные. Сейчас вот тащатНикиту на пьедестал, а гореть ему в огне. Да уж и горит, прости его Господи.Какие страсти были! Церкви жгли, рушили, а на стариков, старух шли с оружием,издевались в своей стране. Опять и опять в любви к Богу пытали. И в том году,как ход сорвали, поплатились мы церковью Федоровской Божией Матери. Как на наскричали! Кричали: последний гвоздь забит в гроб Великорецкого чуда. И тогдасделали на Великой учения ДОСААФ, вывели призывников-несмышленышей и часовнюнад источником взорвали. Как старались перед дьяволами выслужиться! Бог наказали Бог спас – опять ходим.
– А меня спас от рейдов безбожников. Воинствующих. Вобществе, прости Господи, пришлось состоять, силой загнали, а в рейдах неучаствовала. Гриша Плясцов, тот был неистовый. Меня требуют, велят:предсельсовета, обязана, советская власть, а у меня или жар, все видят, илисыпь по всему телу. Вот как отводило. – Это рассказывала ЛюбовьКсенофонтовна. – Еще был Гриша Светлаков...
– О-ой! – вскрикнула Рая. – Этому-то Грише налоб плюнуть – в глаза само натечет, такой был осатанелый.
Освобождая женщин от воспоминаний, Николай Ивановичпроизнес:
– Прости, Боже, рабам своим, не ведавшим, что творили.
– Этих Гриш сотню скласть против вашего Гриши, и сотняне потянет, – сказала Селифонтовна.
Подошла и зима. И пусть она была каленая, малоснежная,ветреная, старики переносили ее легко – дров не жалели. Дрова были сухие,лежали в крытом дворе, давно наколотые, будто их и ждали. Изба быстровыстывала, топили вечером подтопок. Да и Николай Иванович постоянно избуупечатывал. Еда у них была незатейливая, да хорошая. Картошка своя, крупы вколхозе Рая выписала, масла растительного в магазине было безвыходно (это Раиновыражение – безвыходно, то есть – постоянно), также было и молоко от Раиной Цыганки.А запустили Цыганку – нашлось молоко у соседей. Да и какие уж едоки были Вера иНиколай Иванович – мяса вовсе не ели. Овощи были. То есть зимовали в достатке,в тепле.
Приходил Степан. Видно было, намолчался, рад был НиколаюИвановичу. Чаще бы приходил, да, видно, стеснялся. Приходил, крестился наголубенький огонечек лампадки у божницы, почти насильно всякий раз усаживалиего за стол. Пил чай с блюдечка.
Однажды Степан сказал:
– Привык у вас с блюдечка чай сербать, как к себепоеду, надо будет отвыкать или своих приучать.
Сказано это было – ясно, что не про блюдечко. НиколайИванович поставил свою чашку на скатерть (Вера не позволяла пить чай наклеенке) и осторожно спросил:
– Значит, надумал все ж таки?
– Надо... – Степан понурился, потом поднял голову. –Надо. К тому идет. Радио слушаю, к тому идет. Греко-католикам тоже дадут жить.Не хочу в сектантах умирать.
– Старухи тебя здешние, Степан, жалеть будут, –сказала Вера.
– И я тоже буду жалеть, – ответил Степан. –Но я уже всяко-всяко передумал, всякую думку в голову брал. И сон сталвидеться, будто маштачу себе гроб, а крышка получилась такая гарная, такаяладная, но дуже великая, будто на хату. Думаю: надо опилить. Захожу с пилою таи замер: вся крышка расписана, как та мазанка, петухами и рушниками, як маты кПасхе расписывала. Ай, думаю, не буду опиливать, так покойно мэни будэ. И всечую, як дивчины та хлопцы колядуют, со звездой ходят. Ну так як, Мыкола, какоебудэ твое слово?
– Какой я тебе советчик, – сказал НиколайИванович. – Все равно ведь уедешь.
– Боюся. Боюся там в первый день скончатися от сердца,боюся.
– Не бойся, Степа, – быстро вставила Вера, –не бойся. Именно ты правильно решил. По могилкам ты затосковал, они тебя зовут.Походишь, над ними почитаешь, и тебе будет полегче, и им. Как Коля боялся сюдаехать! А видишь, как все слава Богу.
– Так у Коли Вера якая! – улыбнулся Степан. –Таку бы Веру ухапить, то и в ад бы не забоялся.
– Ой, не греши, – отмахнулась Вера. – Оружиявы в руки не брали, но жениться-то не было запрета?
– Не было. Да невеста была такая огневая, что язабоялся.
– Кто, если не секрет?
– Тогдашняя предсельсовета... – Степан развелруками. – Любовь Селифонтовна. Когда тебя и нашего старца увезли, меня помолодости административно привлекли на принудиловку И я отмечался в сельсовете,что никуда не сбежал. Тогда и полюбил. Приду, она берет тетрадь высланных ипривлеченных, сделает отметку – иди. А я не иду, сяду на корточки и все чекаю,чекаю...
– И ничего не вычекал?
– Ничо го. Молодой был, телятистый. Но разсорвался. Подстерег у выхода, говорю: «Председатель, послушай, я песню выучил».И ахнул ей частушку: «Сидит Сталин на березе, Троцкий выше – на ели. До чего,христопродавцы, вы Россию довели!»
– О-о-ой! – протянула Вера. – И что Люба?
– Схватила за чуб и голову мотает. Так помотала,помотала и шепотом велела: «Иди и частушку забудь!» – Степан ласково посмотрелна Веру. – Частушку я не забыл, но и любовь Любы не заслужил. Она, я потомпонял, Гришу любила. Понял, когда вашей мати похоронку Поля Фоминых принесла, тогдаЛюба вся осунулась, добилась того, чтоб поставили рядовой колхозницей, а потомее в Ленинград мобилизовали.
– Ты приходи, Степа, приходи, пока не уехал, –попросила Вера.
И долго смотрела потом вслед Степану в окошко. Тот шелтихонько, опираясь на костылик.
И опять явилась птица залетная – Геня, племянничек. Всеприставал с расспросами, как дальше жить в такой международной и внутреннейобстановке. Николай Иванович терпеливо отвечал, что ничего не понимает ни вкакой обстановке, что этих обстановок, пока он сидел, сменилось много и чтонадо жить не по обстановке, а по совести.
– Епонская мать! – восклицал Геня. Но НиколайИванович обрывал:
– Язык прикуси!
– Как прикуси? А тогда зачем дали гласность?
– В прямом смысле прикуси! Как вылетело гнилое слово