– Ак чего, парень, чего-то все про революцию талдычат.Как ни включишь радио: революция и революция. Куда еще революцию, будтонедостаточно. Это ведь если революция, то в новые колхозы погонят да в новыелагеря. Революция, дурак понимает, – это борьба за власть, а власть другойреволюции не терпит и заранее сажает. И песни нагаркивают все лихие: «Ленинтакой молодой, и Октябрь впереди», – как, парень, думаешь? А ежели властьу народа, то какой народ ее опять отнимает? Как думаешь?
– Думаю, скоро июнь, думаю, дойду или нет до Великой.Ты сколь по распутице пропахал, может, пойдем вместе?
– Может, и пойдем, – сказал вдруг Арсеня. –Ты моего Геньку правильно поворачиваешь. Меня уж поздно...
– Доброе дело никогда не поздно.
– А его надо бы от вина и пустомельства оттянуть. А ябы тебя позвал, помнишь, договаривались летом, позвал бы на могилку Гришисъездить, а? Надо бы, брат. Оба мы с тобой тюремщики, надо бойцу поклониться.Да надо бы и в розыск об отце подать. Как это «без вести пропавший», так небывает. Ты скажешь: Бог знает его, где он.
– Да.
– Вот и спроси Бога, пусть откроет.
– Где земля заповедала, там и лежит.
Ночевал Арсений у Раи. А Катя Липатникова с внучкой уНиколая Ивановича. Да и всего-то одну ночку. А перед отъездом и сказала, что незатем приезжала, чтобы пенсию передать, Настей похвалиться, нет, главное,сказала она, просил настоятель церкви передать, что давнюю просьбу НиколаяИвановича помнит и что эта просьба удовлетворена. Какая просьба, не сказал,сказал, что Николай Иванович знает.
Николай Иванович знал. Просьба его была, когда особеннодопекал Шлемкин, когда гнали со всех работ, просьба была – место в монастыре,он бы в любом монастыре не был иждивенцем. С его-то руками. Но тогда мест небыло. Сейчас, после послаблений, место нашлось.
– Просил согласие передать. Передавать? – спросилаКатя.
Николай Иванович посмотрел на огонек лампадки, помолчал.
– Нет. Скажи, что стар стал, что боится в тягость быть.
– Так и сказать?
– Так. Благодарил, мол, и кланялся.
– Так что за просьба у тебя была? – не утерпелаКатя.
– Ой, Катя, совсем забыла, – заговорилаВера. – Возьми хоть килограмм десять картошки, возьми. Очень хороша. ИНасте понравилась.
– Да. Без нитратов, – вымолвила Настя.
Когда Вера вернулась от повертки, от автобуса, проводивгостей, она сразу сказала:
– Вот что, Николай Иванович, вот что выслушай от меня:ступай с Богом в монастырь, это тебе не дом престарелых, ступай.
– Нет, Вера, нет.
– Из-за меня не идешь? Не надо, я в силах, уйду ксыну. – Вера отвернулась к кухонному столу, будто на нем что прибирая.
Николай Иванович прошел от кровати до передней, топнулногой:
– Слышишь! Аж половицы гнутся, во как ты меня на ногипоставила... Нет, Вера, не пойду, не пойду в монастырь. И мечтал, и просился, анадо жить в миру. А просился еще до тебя, тут и это учти. В миру, в миру надожить. Хоть и грешишь больше, а сколько заблудших видишь, до того их жалко, чеготебе объяснять. Как мы хорошо зиму зимовали, а? Как песню спели. Если обидел вчем, прости, Христа ради прости.
Вера, отвернувшись по-прежнему, мотала головой. НиколайИванович продолжил:
– Ведь именно ты меня выволокла. Лежу, думаю: ну, беда– умру без покаяния, без причащения, без соборования. Были мне видения, но яих, по своей греховности и недостойности, считал за прелести и старался забыть.Видел и ангела в сияющих одеждах, как в Писании, в одеянии, яко из молниивытканном. Но думал, что это вообразилось. Думаю, такого могут сподобиться толькоправедники. А когда смерть пришла, тут я сразу согласился, что это именно она.
– А как понял? – спросила Вера. Она промокала лицоплаточком.
– Черная. Другой не бывает. Но я как-то, по болести илипо безволию, не забоялся и только хотел произнести «В руце Твои...» и такдалее, как ты прямо подлетела и ее выгнала. Прямо полотенцем крест-накрестхлестала.
– А когда это примерно?
– Еще когда утром кисленького питья попросил.
– А-а... Нет, это я мух, наверное, отгоняла. Пригрело,они ожили и загудели, я на них полотенцем.
Николай Иванович подошел, развернул Веру к себе лицом инеловко приласкал.
– Давай, матушка, сухари суши. Великорецкая близко.
17
Как они, христовенькие, шли, это может только тотрассказать, кто с ними ходил. Шел потихоньку Николай Иванович, опирался на свойпосох, оглядывался. Лепилась к нему щебетунья Настя. Но постоянно щебетать ейне давала бабушка Катя Липатникова. Высоким громким голосом она первая заводилаакафист преподобному Николаю Чудотворцу. И тянулся акафист над размытыми дорогами,разъезженными колеями, под дождливым небом. И не бывало, и не будет у насраспевней и согласнее хора. И перепоет этот хор любые наши песни и гимны. Шелэтот крестный ход, как ходил уже свыше шести столетий. Все видел он: дождь иград, тучи и звезды, комаров и мух, да только не думал он, что увидит, каквыходят на него, на беспомощных стариков и старух, здоровенные мужи, коиххорошо бы представить с косой да с топором, ан нет. «С Богом покончено!» –объявляли они. Где те борцы? В каких огнях, в каких пределах корчатся от ужасаих души? Кто отпоет их, кто простит, кто поймет?
Ждал на берегу Шлемкин, ждали милиционеры в ярко-черныхсапогах.
– Поворачивайте! – закричал он.
Конечно, не повернули старики. Как будто не знал тогоШлемкин. Вот встретились они глазами с Николаем Ивановичем.
– Подойди, – велел Шлемкин, – поговоритьнадо.
– Что говорить, молиться идем, – отвечал НиколайИванович.
– Эх ты, – закричала Катя Липатникова, махая наШлемкина черным платком. Старухи всегда к Великорецкой купели шли в темныхплатках, а обратно – в беленьких. – Эх ты, какую голову имеешь, наверно,безразмерную, а того не поймешь, что петух понимает со своей головой маленькой.Славу Богу поет, а ты, ты... диверсант безголовый, вот кто!
– Ты ответишь, Липатникова, – закричалШлемкин. – Запиши, – велел он офицеру возле себя и ему жескомандовал: – Не давать им парома!
– Дак как же это? – растерялся НиколайИванович. – Мы же платим за перевоз.
– Не нужны ваши деньги! Лучше б их в фонд мираотдали, – посоветовал Шлемкин.
– Или вам, – сказал Николай Иванович. – Уж нетридцать ли вас, всем бы по сребренику.
– Нам зарплаты хватает! – сообщил Шлемкин. –А парома не получите. И жалуйтесь куда хотите!
У парома встали два милиционера. Первым в воду пошел НиколайИванович.
– Отец, отец, – закричала Вера, – нельзятебе, нельзя!
– Верую! – возвестил Николай Иванович, чувствуя,как холодная вода перелилась через голенища и приятно охолодила натертые ноги.
– Ве-ерую! – возвестила Липатникова.
И все, старики и старухи, сколько их было, с пением «СимволаВеры» двинулись вброд и вплавь через реку Великую. Пошли, чтобы поклонитьсяместу величайшего чуда – обретения иконы Святителя Николая, любимого русскогосвятого.
А было это позорище для одних и подвиг для других, было этона святой Руси, в вятской земле в год тысячелетия принятия христианства нарусской земле.
Господи, прости нас, грешных! Надеющиеся на Тебя да непогибнем! Да, мы рабы, но только твои, Господи. Аминь!
1988 г.