[96].
Развитие разнообразных экономических связей между евреями и их соседями способствовало расширению социальных контактов. Евреи играли заметную роль в местной экономике: они производили и продавали спиртные напитки, торговали промышленными товарами и продуктами, управляли поместьями. В литовской части Речи Посполитой 90 % всей земли принадлежало нескольким аристократам. Роль евреев в местной экономике была настолько важна, что они пользовались социальной защитой и привилегиями, а также покровительством дворян, на чьих землях жили и работали [Teter 2006: 21–40; Hundert 2004: 38–44]. Излюбленными занятиями для евреев, проживавших в небольших торговых городах вроде Велижа, оставались ремесло и торговля. При этом вне зависимости от профессиональных занятий евреи и их соседи не жили в полной изоляции друг от друга, не существовало четкой демаркации между их территориями[97].
Экономическая деятельность оказывала значительное влияние на общественные отношения, которые складывались между евреями и их соседями. Торговый обмен приводил к установлению социальных взаимосвязей, способствовал пониманию религиозных различий и даже, в определенных случаях, возникновению дружеских отношений [Teller 2004: 37; Katz 1961: 9]. При этом экономическая деятельность порождала и многочисленные конфликты между соседями. Люди обращались в местные суды с целью защитить свою собственность и товар от незаконных посягательств. Государственные институты регламентировали жизнь людей, а в рамках гражданского законодательства формировались правила и процедуры, позволявшие разрешать конфликты[98]. В делах, участники которых принадлежали к разным конфессиям или социальным группам, самым эффективным способом урегулирования тяжб было обращение в светские суды. В местные или губернские суды обращались для решения самых разных вопросов, таких как договорные обязательства, денежные компенсации, аренда, право наследования, дележ собственности[99]. Даже в тех случаях, когда два еврея могли бы обратиться в раввинский суд, они, как правило, отдавали предпочтение суду светскому. Для простого человека абстрактные принципы еврейского закона были слишком сложны, а решения, основанные на привычных коммерческих установлениях, казались с практической точки зрения рациональнее[100].
Неудивительно, что в судебные тяжбы выливалось лишь незначительное число разногласий между соседями. Тогда, как и сейчас, соседские ссоры по большей части носили бытовой характер: громкий шум, словесные оскорбления, шумные сборища, резкие замечания и жесты, непочтительность, странное или неподобающее поведение – все, что можно было счесть грубостью или оскорблением. Ученые, занимающиеся изучением гражданских судебных практик, существовавших в различных условиях, отмечают, что многие споры решаются полюбовно еще до обращения в суд. Иными словами, когда бы и где бы люди ни жили, они используют все доступные им средства, чтобы уладить конфликты переговорами, убеждением, увещеваниями[101]. Хотя большинство соседских распрей урегулировалось в неофициальном порядке, в государственный суд люди обращались отчасти и потому, что в первой половине XIX века у них практически не было альтернативы. Что еще им оставалось делать, к кому взывать, если сосед отказывается возвращать долг, платить аренду, выполнять договорные обязательства?
Социальные противоречия были фундаментальной и даже полезной реалией повседневной жизни [Jutte 2013: 398][102]. Однако легкая неприязнь постоянно грозила перерасти в нечто куда менее безобидное и более зловещее. Евреи и их соседи зачастую вступали в перепалки, порой приводившие к потасовкам; судьям доводилось наказывать граждан за кражу, поджог, оскорбления личности, угрозы и порчу имущества. Согласно одной выборке из уголовных дел, наиболее распространенными преступлениями, которые совершались евреями и против евреев, были кражи и грабежи[103]. Притом что убийство христианами евреев или евреями христиан было явлением крайне редким, довольно часто происходили спонтанные беспорядки по ходу религиозных церемоний – например, в пасхальный период; они являлись крайне действенным способом закрепления социальных границ.
Торговые городки были рассадниками грязи и болезней. В перенаселенных жилищах с плохой вентиляцией легко распространялись грипп и корь. Самые страшные инфекции, в том числе туберкулез и оспа, передавались людям от животных, а из-за низкого уровня гигиены в воде с устрашающей скоростью размножались бациллы. Экскременты и другие загрязнители воды способствовали распространению полиомиелита, холеры, тифа, вирусного гепатита, коклюша и дифтерии. Беднякам было особенно тяжело справляться со вспышками инфекционных болезней [Lindemann 2010:38–39; Porter 1997:18–19]. Путешественники, оказавшиеся на территории черты оседлости, вспоминают, что в трактирах изобиловали «грязь и объедки», улицы были «узкими и до невозможности грязными». Избы, по словам одного очевидца, «просевшие, стоящие на столбах, [напоминали] не столько человеческое жилье, сколько хлевы». Экономиста Андрея Субботина поразили грязь и вонь на еврейских дворах, хотя он и признал, что внутри жилища оказались куда чище, чем ожидалось[104]. Абрахам Каган вспоминал, что Велиж со всех сторон окружен «грязью и лужами», причем таких огромных он больше нигде не видел [Cahan 1926: 450]. Что же касается повседневных невзгод, этнограф Моисей Берлин отмечал, что маленькие дети-евреи часто страдают от геморроя (из-за долгого сидения на одном месте), чахотки (от недостатка свежего воздуха и физических упражнений) и золотухи (от антисанитарии и плохого питания) [Берлин 1861:3–5]. Вспоминая свои детские годы, писавший на идиш Ехезкел Котик рассказывает, что в его родном городе эпидемии разражались ежегодно. Дети заболевали корью, свинкой, скарлатиной. «Река возле бани была мелкой и очень грязной, зеленой от плесени. <…> Но кто в те времена мог думать, что от такой вещи может произойти болезнь? Было известно, что болезнь – от Бога, а заплесневевшая лужа – это лужа» [Котик 2009: 70–71].
В Витебской губернии основными болезнями-убийцами были цинга, катар, скарлатина и кровавый понос[105]. Специалисты, приезжавшие в те края, приходили к выводу, что высокому уровню смертности способствует плохое питание, причиной которого по большей части являлись неурожаи. Страдали от голода и животные. Чтобы понять все сложности российской жизни, самые ответственные администраторы требовали от своих подчиненных подробных отчетов о положении дел в губернии. В 1827 году от болезней погибло более 830 голов скота, ущерб оценивался в 24 900 рублей[106]. Девятнадцать лет спустя свыше 13 750 лошадей, 72 тысячи голов рогатого скота и 95 200 голов мелкого скота погибли оттого, что питались токсичными растениями и зараженной травой[107]. Кризисная ситуация со здоровьем, причем как людей, так и животных, была, видимо, куда суровее, чем это следует из голых цифр. Министерство внутренних дел не слишком доверяло данным, полученным с мест. С целью борьбы с болезнями и своевременного оказания медицинской помощи «Витебские губернские ведомости» просили врачей сообщать точные данные. Российские власти были особенно обеспокоены тем, что ни работники государственной медицины, ни частные врачи не брали на себя труд доложить, сколько больных получили лечение и каков охват населения прививками[108].
Одно дело – понять, отчего люди болеют, другое – вылечить больных. Во второй четверти XIX века в Витебской губернии отсутствовала самая базовая инфраструктура – больницы, лечебницы и богадельни, – где можно было бы эффективно оказывать медицинскую помощь. Согласно донесению одного инспектора, почти все лечебные заведения находились в необорудованных зданиях, где зачастую не хватало коек, чистого белья, одежды для больных, медикаментов и посуды. Даже в самой большой государственной больнице в губернском городе Витебске едва удавалось поддерживать необходимую санитарию. Не хватало врачей и младшего медицинского персонала, больница не справлялась с растущими запросами здравоохранения. Разумеется, в мелких городах вроде Велижа и Полоцка ситуация была еще хуже – там пациентов кормили из «гнилых деревянных мисок»[109].
К началу XX века улучшений в государственном здравоохранении не наблюдалось. В Витебской губернии имелось 10 государственных больниц и 69 государственных аптек. Но при одном враче на более чем 9500 жителей больные чаще шли за лекарством или болеутоляющим к местному аптекарю, чтобы не сидеть в длинных очередях в лечебницах. Аптеки, располагавшиеся в частных домах или лавках, являлись неофициальными лабораториями, которые специализировались на всевозможных снадобьях, как правило – неудовлетворительного качества, а также на экзотических порошках, специях, пилюлях, бальзамах, лекарственных травах, маслах и притираниях. В губернии действовало не менее 167 аптек, там лечили все болезни – от сифилиса, скарлатины, дизентерии и гриппа до тифа, сибирской язвы, коклюша и дифтерии. Врачебные инспекции приходили к выводу, что закрыть эти «подпольные лечебницы», которые содержат знахари без какого-либо медицинского образования, практически невозможно, поскольку они «удовлетворяют нужды масс»[110]