[143]. Весной 1826 года Страхов сообщил генерал-губернатору, что, согласно показаниям Марьи Терентьевой и Авдотьи Максимовой, малолетний Федор Емельянов был похищен евреями в силу их верований и предрассудков[144]. К апрелю 1827 года, после еще нескольких допросов, Страхов получил полное признание и от Козловской.
После долгих месяцев напряженной работы Страхов смог заставить Терентьеву, Максимову и Козловскую подтвердить показания друг друга до мельчайших подробностей. Вся эта запутанная история включала в себя основные тропы драматического действа «ритуальное убийство», каким оно разыгрывалось по всему миру: обман и сговор, плотский грех и вероотступничество, ошеломительно жестокие действия, вдохновленные фанатическими ритуалами. В нее также входили многие узнаваемые мотивы и стереотипные персонажи, например служанка-христианка, знакомая со всеми интимными подробностями еврейской жизни и религиозных обрядов[145]. В итоге то, что поначалу было лишь набором несвязных и крайне фрагментарных показаний, превратилось в крепко сбитый исповедальный нарратив, включавший в себя четыре основных элемента: похищение, пытку, вероотступничество и его последствия.
В окончательном варианте мозговым центром заговора выступала Ханна Цетлина, а мальчика сахаром подманила Марья Терентьева – вразрез с ее же предыдущими показаниями. В Светлое воскресенье побирушка зашла к Цетлиным в дом – такое с ней случалось. Ханна налила ей вина, выдала серебряный пятирублевик и велела привести мальчика-христианина. Сперва Марья отказалась, но Ханна заверила ее, что мальчика будут любить и лелеять, прибавила еще два серебряных рубля, налила еще вина и вручила кусок сахара. Весь этот разговор слышала Авдотья Максимова. В тот же день именно она встретила Марью с мальчиком у ворот. В доме у Цетлиных находилось множество евреев, в том числе Ханна и Евзик Цетлины, их дочь Итка и нянька Риса. Как только Марья и Авдотья вошли внутрь, Ханна налила им еще вина и взяла с них слово ни о чем никому не рассказывать[146].
Под покровом темноты мальчика тайком провели через рыночную площадь в дом Мирки Аронсон, где Шмерка и Слава Берлины заперли его в крошечной комнатушке. Марья провела Светлую неделю (в том числе и субботу, день ритуального отдыха у евреев), перемещая ребенка из одного дома в другой. В среду Ханна велела Авдотье спрятать мальчика в старом сундуке, где раньше стояли банки с соленьями. Чтобы никто его не обнаружил, было решено завернуть его в простыню. А чтобы мальчик не задохнулся, крышку сундука оставили приоткрытой, чтобы не лишать доступа воздуха. Марья отметила, что именно поэтому следователи и не обнаружили мальчика, когда обыскивали дом Аронсон. Авдотья отметила, что евреи целую неделю не давали ему пищи, а Прасковья сообщила, что на протяжении всего времени, пока следователи вели дознание, снаружи у дома стояли специальные дозорные[147].
В задней части дома, в светелке, с потолка свисала на веревке деревянная бочка, утыканная стальными гвоздями. У окна, выходившего во двор, стоял стол, покрытый белой скатертью, с большим светильником и подсвечниками. Чтобы подбодрить Марью и Авдотью, Ханна и Мирка предложили им вина с закусками, а потом велели бросить тело в реку сразу после того, как из него выпустят кровь. Тогда Марья с Авдотьей пошли за мальчиком в погреб. Когда они его раздевали, вошла Прасковья, что-то бормоча себе под нос. Авдотья тут же велела Славе не выпускать Прасковью из комнаты, предупредив, что, если та посмеет ослушаться, ее ждет та же участь. Прасковья принесла медное корыто и свежей воды. Марья схватила мальчика за лицо, положила на стол, аккуратно обмыла с ног до головы, а потом поместила в деревянную бочку. Все собравшиеся вокруг евреи по очереди раскачивали бочку туда-сюда; обряд продолжался около двух часов. Когда мальчика наконец вытащили, все тело было ярко-красным, как будто обожженным. Федора положили на стол, тут-то Шифра Берлина и остригла мальчику ногти, а Поселенной сделал ему обрезание[148].
Настало время отнести мальчика в «большую еврейскую школу», или «синагогу», – использовались оба названия. Синагога, расположенная на Школьной улице, примерно в двух минутах ходьбы от рынка, была выше всех окрестных зданий и являлась центром еврейской общинной жизни. Когда туда принесли мальчика, внутри было еще темно; там собралась большая группа евреев. Марья накрыла мальчику рот платком, чтобы не было слышно его криков. Федора положили на еще один стол, накрытый белой скатертью, руки и ноги крепко связали ремнями. Марья начала обряд, дважды легонько хлопнув его по щекам. Авдотья и все евреи по очереди повторили то же самое. Поселенной дал Марье стальной инструмент, напоминавший нож, и велел проколоть мальчику кожу под левой ноздрей.
Идея поранить ребенка испугала Марью, и, увидев кровь, она бросила гвоздь на землю. Поселенной передал нож Авдотье, та сделала такой же прокол справа. Еще несколько минут Марья, Авдотья и евреи по очереди пронзали тело ребенка. Тот кричал от боли, но через несколько секунд слабо улыбнулся, а потом лишился чувств и умер. Когда Марья вытащила его из лохани, по всему телу у него были крошечные кровавые ранки. Авдотья обмыла Марью особой жидкостью, а потом надела на мальчика то же платье, в котором он отправился на прогулку в Светлое воскресенье[149].
Опасаясь, что тайна их будет раскрыта, евреи заставили трех женщин перейти в иудейскую веру. Прасковья перешла в иудаизм за несколько часов до того, как мальчика истязали и принесли в жертву, а над Марьей и Авдотьей сложный обряд совершили за несколько дней до похищения. В Светлую среду лекарь Орлик Девирц пригласил Марью к себе домой. Налив ей вина, он припугнул, что если она откажется сменить веру, то ее сошлют в Сибирь. Марья сделала все, как ей велели. Орлик отвел ее в еврейскую школу, где собралась группа евреев – многих из них она никогда раньше не видела. Марья выпила стакан хлебного вина и тут же опьянела. Трое евреев сняли с нее одежду, она сидела, пьяная и нагая, на полу, ее обмыли вином или какой-то особой жидкостью, от которой щипало кожу. Потом, чтобы ее было не опознать, на нее надели мужской сюртук и отвели к реке, где погрузили в воду. Прежде чем отвести ее обратно в школу, евреи обрызгали ее теплой водой[150].
По ходу обряда, напоминавшего шабаш ведьм, Марья проходила через огненный круг и стояла на раскаленной сковороде. Евреи окружили Терентьеву, чтобы она не сбежала. Рот ей завязали, чтобы она не могла кричать, и приказали поклясться в верности еврейскому народу, отказаться от христианской веры и принять законы иудаизма. Только когда она на все это согласилась, ей позволили сойти со сковороды. Потом Марья надела особую блузу и натерла ноги желтой мазью. После этого ее поставили перед «деревянным шкафчиком» (ковчегом), где за занавеской были спрятаны заповеди (свитки Торы)[151].
Пока Марья сидела на цыпочках перед ковчегом с Торой, накрытая черно-белым молитвенным покрывалом, подошел Янкель Черномордик, школьный учитель, и сел с ней рядом. Янкель положил ей на колени листок бумаги с образом Святой Троицы, назвал его «богами христиан» и положил такой же листок себе на колени. Марья плюнула на листок, отказалась от своей веры и произнесла несколько странных слов. Учитель тоже плюнул на образ, а потом велел Марье открыть шкафчик большим пальцем левой руки. Она взяла заповеди в обе руки, а он ее поцеловал и назвал новым именем – Сара[152].
Черномордик (известный также по прозвищу Петушок) тут же снова ее поцеловал и сообщил, что теперь ее срочно выдадут замуж за Хаима Хрупина. Марью отвели в особую горницу, где стояло две кровати, одна предназначалась ей. Хаим лег с ней рядом и тут же начал ласкать ее, как ласкал бы собственную жену. Когда они наконец вернулись в синагогу, евреи подали ей дорогое платье и хорошие туфли. Хаим предупредил: она должна и дальше носить простую крестьянскую одежду, чтобы никто ни о чем не узнал. Все евреи начали ее целовать, поздравлять с переходом в их веру, хотя Марья знала, что в душе навсегда останется униаткой[153].
Такая же церемония ждала и Авдотью. Ханна вволю напоила Авдотью вином и взяла с нее слово никому не говорить о том, чему она станет свидетельницей. Чтобы никакие тайны точно не выплыли на свет, Ханна хотела, чтобы Авдотья перешла в еврейскую веру. Церемония состоялась ближе к ночи понедельника, следующего за Светлой неделей. В тот день Авдотью напоили сильнее обычного и отправили в дом к Петушку. Авдотья сказала Петушку, что не знает, почему от нее требуют перехода в иудаизм. Петушок заверил, что научит ее молиться и сделает из нее правоверную еврейку. Он привел ее в «школу», куда ходили молиться все богатые евреи, обернул ей голову простым белым платком и поставил ее перед ковчегом. Петушок отдернул занавеску и объяснил, что здесь евреи держат свои заповеди.
Петушок велел Авдотье, стоявшей перед ковчегом, повторять за ним странные слова, которые он читал по тетрадке. Потом он плюнул девять раз и велел ей повторять за ним, что она отрекается «от Христа, от матери, детей и всего своего рода». После этого дал ей в правую руку метелочку, а в левую – лимон и велел поднести руки к губам. Поцеловав ей кончики пальцев, он заставил положить ладони на свитки, назвал ее новым еврейским именем, Риса, и дал стакан красного вина[154].
После того как обряд был совершен и над Прасковьей Козловской, Иосель Гликман подвел всех трех женщин к ковчегу. Вынув из-за занавески большую книгу, Иосель напомнил, чтобы они ни одной душе не говорили о том, что видели. Потом прочитал несколько фрагментов из книги. Как только Гликман умолк, вошло несколько евреев с антиминсом – прямоугольным платом, украшенным образами положения во гроб, четырех евангелистов и надписями, посвященными Страстям Христовым. Его евреи украли из Ильинской церкви. В православии антиминс используется для причастия, также им накрывают престол во время Божественной литургии [Skinner 2009:60–61]. Только после того, как Марья с евреями по очереди совершили гнуснейшие надругательства над священным платом, они собрались выбросить тело в реку. Было раннее утро, перед восходом. Боясь, что их увидят, женщины решили, что незаметнее будет бросить тело в лесу на окраине города