Весной 1827 года генерал-губернатор сообщил в Петербург, что дознание затянется еще на некоторое время. Он попросил увеличить срок, потому что, по его мнению, дело вызывало вопросы сразу на нескольких уровнях. Хотя у следственной комиссии были все основания полагать, что евреи безусловно повинны в совершении ритуального убийства, полный список причастных пока составить не удалось. Это – достаточное основание для того, чтобы продвигаться вперед не спеша, с особой дотошностью. Хованский полагал, что надлежит арестовать еще нескольких евреев, притом что обвинительницы еще не вспомнили ряда имен, а также скрывают некоторые имена по общему сговору[264]. Чтобы докопаться до сути, комиссия должна примирить несоответствия в показаниях, рассмотреть фактические доказательства с целью обнаружить в них новые зацепки и восстановить весь процесс убийства действие за действием, факт за фактом – пока не вскроется вся глубина преступного заговора.
6. Дело растет
Летом 1827 года следствие зажило собственной бюрократической жизнью. Труд дознавателей был тяжелым и утомительным. Как правило, рабочий день начинался в семь утра и продолжался до девяти вечера, с трехчасовым перерывом после полудня[265]. Вскоре после того, как следственной комиссии было дано поручение продолжить работу, Страхов распорядился произвести новые аресты и потребовал расширить свой штат. 6 июля 1827 года на помощь прибыли трое армейских офицеров высокого ранга, одиннадцать унтер-офицеров, трое музыкантов и семьдесят пять рядовых[266]. К осени 1827 года Страхов опечатал пять еврейских молитвенных домов и приказал отряду рядовых и унтер-офицеров патрулировать по периметру территорию единственного оставшегося открытым[267].
Страхов и подчиненные ему дознаватели прилагали максимум усилий, чтобы составить полный список лиц, причастных к убийству. Они снова и снова устраивали евреям очные ставки с обвинительницами, применяя физическую силу и сознательно используя психологические слабости узников. Однако чем дольше тянулось дознание, тем сложнее оказывалось составить связный нарратив о случившемся. Как и в случаях с массовыми охотами на ведьм, в сюжете обнаруживались незавершенные линии, в показаниях – вопросы без ответов, за ними тянулся шлейф из дополнительных деталей и имен сообщников [Roper 2004:49–51]. В какой-то момент лета 1827 года Страхов окончательно уверился в том, что убийство Федора – часть более масштабного заговора, который пока не раскрыт. Действие загадочных и незримых тайных сил всегда играло фундаментальную роль в осмыслении человеческого опыта. Теории заговора – связанные с действиями политиков, распространением инфекций или контролем над мировыми финансами и банками – всегда и везде обладали большой притягательностью. В самые разные времена в разных точках мира представители властей с особым интересом и страхом поглощали донесения о новых угрозах, таящихся в глубинах общества. Что касается представителей судебных властей, то, с их точки зрения, зловредные интриги присутствуют повсюду, хотя фантазия и обнаруживает их в конкретных точках, таких как – в нашем случае – сонный приграничный городок Велиж, где группа местных евреев-заговорщиков подставила под удар весь еврейский народ[268].
9 сентября 1827 года генерал-губернатор Н. Н. Хованский отправился в Петербург делать доклад перед сенатским комитетом. Хотя на должность генерал-губернатора назначал лично государь император, этот сановник являлся представителем центрального правительства, поэтому ему вменялось законом находиться в постоянном контакте со столицей империи [LeDonne 2001:8–9]. Как и любой крайне честолюбивый чиновник, стремящийся любыми способами подняться по служебной лестнице, Страхов был прекрасно осведомлен об обязанностях генерал-губернатора. Если Сенат сочтет необходимым наказать или оштрафовать Хованского за недолжное исполнение служебного долга, под угрозой окажется и будущее самого Страхова. Понимая, сколь многое поставлено на кон, чиновник по особым поручениям провел несколько ночей, составляя исчерпывающий доклад, описывая в малейших подробностях успехи своих подчиненных и перечисляя сложные причины того, почему на завершение расследования требуется дополнительное время.
С целью минимизировать коррупцию в российском уголовном кодексе была четко прописана процедура ведения следствия: как именно должны проводиться допросы, как именно официальным лицам надлежит протоколировать, подписывать, собирать и хранить материалы дела. Процедура эта предполагала, что комиссия будет регулярно докладывать генерал-губернатору о ходе расследования. Губернаторы обязаны были в ключевые моменты отправлять донесения в Петербург. Царь и его министры стремились контролировать ход серьезных уголовных дел в мельчайших подробностях. В провинциальные города и села регулярно направлялись комиссии, которые брали на себя ведение подобных дел. Центральные власти не только стремились предотвратить злоупотребления на местном уровне, но и пытались сделать все возможное, чтобы пресечь любую ересь или политическую крамолу еще до того, как ситуация выйдет из-под контроля [Kollmann 2012; LeDonne 2001: 8–9].
Столь медленное продвижение расследования Велижского дела начало вызывать в Петербурге серьезное беспокойство. Почему дознание занимает столько времени? Когда комиссия намерена довести дело до суда[269]? Готовых ответов у Хованского не было. Входя в мельчайшие детали, он обсудил все собранные доказательства с представителями Сената, указал, что допросы, безусловно, приносят свои плоды: Терентьева и Максимова называют все новые имена и, пусть и постепенно, раскрывают истинные масштабы убийства по сговору. Хованский подчеркнул, что быстрому завершению расследования препятствуют несколько обстоятельств. Во-первых, не все подозреваемые проживают поблизости. По этой причине дознаватели тратят много сил и средств на то, чтобы их вычислить. Мешает и то, что евреи используют целый ряд различных приемов, в том числе плутовство и лукавство, чтобы замедлить процесс. Кроме того, усложняют ситуацию протекшее время и провалы в памяти. С того дня, как труп ребенка обнаружили в лесу, прошло несколько лет. За это время и подозреваемые, и те, кто их обвиняет, успели забыть важнейшие детали. С учетом всех противоречий и лакун в показаниях ускорить ход расследования практически невозможно. Требуется дополнительное время[270].
Сенат не только дал генерал-губернатору отсрочку, но и уполномочил его единолично надзирать за ходом этого особенного уголовного расследования [Гессен 1904: 64]. Осенью 1827 года в связи с расширением и активизацией следственных действий Хованский потребовал от дознавателей как можно скорее представить ему полный список имен. Менее чем через неделю после отъезда Хованского в Петербург Страхов вызвал обвинительниц для новых допросов. Марья Терентьева и до того несколько раз намекала на существование более обширного заговора, но о деталях высказывалась даже менее определенно, чем обычно. 15 сентября 1827 года, после особенно тяжелого допроса, Марья сломалась. Она не только назвала новые имена, но и созналась в том, что помогла евреям убить еще двоих мальчиков-христиан[271]. По ее словам, убийства эти произошли весной 1813 года. Центром зловещих событий вновь был назван двухэтажный каменный дом Мирки Аронсон. Марья пояснила, что однажды пошла на рынок, чтобы купить «безом» – веник, и встретила там старую знакомую с двумя сыновьями. Они заболтались, и тут из тени вышел Шмерка Берлин, схватил мальчиков за руки и затащил их в дом[272]. Когда Марья пришла к Аронсонам на следующий день, в доме находились Мирка Аронсон, Шмерка и Слава Берлины и много других евреев самого разного толка.
Терентьева продолжала: мальчики безутешно плакали, однако после того, как евреи дали им в серебряной ложечке по несколько капель какой-то жидкости из бутылки, они внезапно умолкли. По словам Терентьевой, дальше все разворачивалось по известному сценарию. Она описала, как евреи раздели мальчиков, поместили в бочку, утыканную стальными гвоздями, и несколько часов раскачивали ее из стороны в сторону. Она рассказала, как обмыла тела особой жидкостью, коротко подстригла ногти и обрезала крайнюю плоть. Основным местом действия этой устрашающей истории вновь стала большая еврейская школа. Авдотья Максимова, якобы с целью облегчить совесть, без промедления почти полностью повторила рассказ Терентьевой: как она колола мальчиков гвоздем, смывала с них кровь и помогала выбросить тела в реку[273].
Не желая замедлять ход следствия, Страхов тем не менее предложил расширить границы дознания. Первым делом решено было поговорить со служанкой Марьей Ковалевой, которая, как оказалось, смогла подтвердить показания Терентьевой и даже украсила их самыми неожиданными подробностями. Весной 1813 года, сообщила Ковалева, она была впечатлительной молодой девушкой. Она вспомнила, как, находясь в еврейской школе, увидела что-то длинное, круглое, с двумя длинными выступами, напоминающими рога дьявола. Иосель Гликман якобы сказал ей, что это – еврейский бог, который делает много хорошего, но только евреям и никому иному. Ковалева описала еще один инцидент, связывавший зловещие слухи с прошлыми событиями. Примерно через год после убийства двух мальчиков Ковалева мыла у Мирки полы и заметила в углу комнаты красную деревянную шкатулку. Не сдержав любопытства, она откинула крышку и увидела что-то вроде трех темно-красных блинчиков и большую серебряную чашу. Она помнит, точно это было вчера, что от густой темно-красной жидкости, которой была наполнена чаша, исходило сильное зловоние – будто от гниющей плоти