Первым делом Мордвинов поставил под сомнение истинность признаний. У Терентьевой и Максимовой была масса возможностей разъяснить важнейшие обстоятельства дела, однако, по мнению Мордвинова, в их показаниях наблюдалось слишком много пробелов, противоречий и неточностей. Например, они не могли вспомнить – или вспоминали по-разному, – где произошло убийство, где именно было захоронено тело мальчика. Сперва они обвиняли в убийстве одного еврея, потом передумали и выдвинули обвинение против всей еврейской общины. Как возможно, вопрошал Мордвинов, чтобы после целого года допросов обе женщины помнили столько мельчайших деталей преступления – тем более что в момент его совершения они якобы находились в состоянии опьянения? И почему никто из евреев, за исключением Фратки Девирц и Ноты Прудкова (принадлежавших к числу наиболее сомнительных подозреваемых), не сознался в совершении преступления? Для Мордвинова одно из наиболее настораживающих обстоятельств дела состояло в том, что большинство евреев продолжало отрицать свою причастность к убийству по сговору, настаивая, даже в самых тяжелых обстоятельствах, на том, что еврейская вера однозначно запрещает вкушение человеческой крови [Мордвинов 1903: 131].
Источник: РГИА. Ф. 1345. Оп. 235. Д. 65. Ч. 20. Л. 305–305 об.
В иерархии официальных доказательств, рассматриваемых в ходе дознания, медицинское освидетельствование имело привилегированный статус безусловного доказательства, «в том случае если, будучи проведено на законных основаниях, оно содержит явное и положительное суждение по поводу рассматриваемого предмета и не противоречит установленным обстоятельствам дела»[345]. Мордвинов отметил, что между медицинским заключением и показаниями трех основных обвинительниц присутствует три принципиальных расхождения. Во-первых, женщины утверждали, что тело мальчика легко и без труда пронзали железным гвоздем, однако в медицинском заключении говорится, что все четырнадцать ран, имевшихся на теле, были нанесены тупым инструментом, что требовало бы времени и усилий. Во-вторых, обвинительницы утверждали, что свыше сорока человек по очереди наносили мальчику уколы, однако врач установил, что мелких ран на теле было не более четырнадцати. И наконец, они утверждали, что после обмывания тело полностью побелело, тогда как в медицинском заключении сказано, что тело было темно-желтого или красного цвета, как будто его растирали жесткой тканью или щеткой [Мордвинов 1903: 133–134].
В деле имелись и другие непроясненные обстоятельства. Основным было время совершения убийства. Если бы ребенку плотно завязали рот и нос, как утверждала Терентьева, он не смог бы долго дышать и его бы уж точно не было в живых на тот момент, когда полиция обыскивала дом Аронсон 4 мая. Помимо прочего, Мордвинов не мог понять, как можно было выцедить из маленького тела столько крови (более трех полных бутылок). Но даже если из вен мальчика и могло вытечь столько крови, совершенно невозможно, чтобы за год с лишним она не испортилась, тем более в летние месяцы, когда ее якобы развезли в Витебск, Лиозно и другие соседние местечки. Комиссия по дознанию обязана была давать правдивое объяснение событиям и защищать невиновных от клеветы, однако дознаватели, по мнению Мордвинова, намеренно пренебрегли важнейшими фактами и показаниями. С точки зрения Мордвинова, самым нестерпимым в этом деле являлось то, что десятки невинных людей провели столько времени под арестом на сомнительных основаниях [Мордвинов 1903: 134–136].
И вот 18 января 1835 года, почти через двенадцать лет после того, как в заболоченной рощице под Велижем было обнаружено тело маленького Федора, самое длинное расследование ритуального убийства в истории Нового времени наконец-то завершилось. Да, николаевский режим изо всех сил стремился искоренить религиозный фанатизм и отступления от истинной веры, однако действовал он при этом в духе рационалистической законности. В итоге Мордвинов не обнаружил состава преступления и не нашел убедительных доказательств, которые связывали бы евреев с ритуальным убийством. Самые громкие показания – слова Терентьевой, Максимовой и Козловской – не выдержали тщательного юридического анализа. Более того, хотя по правилам ведения следствия медицинское заключение играло в юридической процедуре решающую роль, Мордвинов не нашел в нем ничего, что связывало бы евреев с убийством по сговору. Тщательно рассмотрев все свидетельства, он порекомендовал правительству снять обвинения в ритуальном убийстве, открыть все опечатанные синагоги и школы и освободить велижских евреев от любых судов и дознаний в будущем. За необоснованную клевету против евреев три главных обвинительницы приговаривались к сибирской ссылке, а Анна Еремеева передавалась в руки священника для покаяния за то, что прикидывалась гадалкой [Велижское дело 1988: 113[346]].
Эпилог
Внимательно ознакомившись со всеми обстоятельствами дела, Николай I согласился с Государственным советом, что выдвинутые против евреев Велижа обвинения невозможно доказать в суде. «По неясности законных доводов, – пишет он, – другого решения последовать не может». Впрочем, притом что имелись весомые доказательства, опровергавшие виновность евреев, Николай поостерегся назвать обвинение полностью безосновательным. «Внутреннего убеждения, что убийство евреями произведено не было, не имею и иметь не могу», – пишет он. Многократные примеры из разных стран и эпох якобы свидетельствовали о том, что среди евреев, скорее всего, существуют фанатики, считающие, что для проведения их обрядов необходима кровь христиан. По мнению царя, евреи в той же мере способны на ритуальное умерщвление ребенка, в какой и скопцы, самая презираемая из всех христианских сект, – на ритуальную кастрацию. Николай дает понять, что этот обычай не имеет распространения среди всех евреев, однако не отрицает возможности того, что он все-таки существует, ибо «к несчастью и среди нас, христиан, существуют иногда такие секты, которые не менее ужасны и непонятны». Это мнение, оставлявшее открытой возможность ритуальной подоплеки, бросило длинную тень на все последующие кровавые наветы в Российской империи [Справка 1912:173–174; Велижское дело 1988:113; Dubnow 1916–1920,2:83].
Нежелание судебной системы запретить судебные разбирательства по обвинению в ритуальном убийстве означало, что и в будущем обвинения эти будут доходить до суда. И действительно, менее чем через год после постановления Государственного совета подобная же история вновь докатилась до Санкт-Петербурга. Героиней ее стала Фекла Селезнева, двадцатитрехлетняя крепостная из деревни Борисово в Минской губернии. 10 ноября 1833 года Селезнева сбежала от мужа, прихватив с собой двенадцатилетнюю двоюродную сестру. Помещик, которому Селезнева принадлежала, сумел ее выследить. На вопрос о том, где находится девочка, Селезнева сперва заявила, что она спрятана в «надежном месте», но в итоге показала, что еврей Орко Сабун задушил ее, чтобы натереть ее кровью глаза и губы своих детей. Обнаженное тело девочки было обнаружено в сарае под соломой. Документальные свидетельства говорят о том, что Селезнева и Сабун были знакомы уже давно, возможно, состояли в интимных отношениях. В какой-то момент крестьянка показала, что они всю ночь предавались блуду, а в середине ночи Сабун девочку задушил. Сабун, в свою очередь, в своих показаниях постоянно сбивался. Никто не подтвердил его алиби, более того, некоторые уверяли, что он действительно мог убить девочку.
Дело слушалось в двух губернских судах, потом – в Сенате и наконец было передано в Государственный совет. 13 января 1836 года Селезнева была осуждена за убийство девочки, прямая причастность Сабуна установлена не была, хотя его и наказали за лжесвидетельство и укрывание беглой крепостной: он получил сорок ударов кнутом и пожизненную ссылку в Сибирь. В этом случае суд решил не задаваться вопросом, действительно ли евреи нуждаются в христианской крови для проведения своих религиозных обрядов[347].
То, что николаевский режим активно занимался изобличением радикальных христианских сект и их дикой ереси, только усилило подозрительность относительно зверств, творимых евреями. В 1830-е годы высшими судебно-административными инстанциями было рассмотрено еще два сенсационных дела. События в городке Телыпи Ковенской губернии начались в 1827 году, на пике массовых подозрений в Велиже, и официально завершились в 1838-м, когда Сенат вынес оправдательный приговор 28 евреям, обвиненным в ритуальном убийстве [Staliunas 2015: 28–32][348]. Во втором случае речь шла о трех евреях из Заслава Волынской губернии, которых обвинили в том, что они якобы отрезали крестьянину язык. Прокоп Казан показал, что евреи «застигли» его, когда он вышел из леса:
…сначала подошел ко мне один жид и, разговаривая, шел рядом; потом присоединился к нам другой, а наконец и третий. Ничего не подозревая, я беспечно отвечал на вопросы их, как вдруг один, отстав немного, схватил меня сзади и повалил; другие бросились и начали давить мне грудь и душить за горло, так сильно, что я пришел в беспамятство и, вероятно, высунул язык. Придя от боли в чувство, я увидел себя поставленным на колени с наклоненною головой; один еврей поддерживал мою голову, а другой подставлял под рот чашку, в которую кровь сильно лилась [Даль 1995: 57–60, цит. на с. 57][349].
Совершив злодеяние, евреи уехали в бричке, прихватив кровь и 12 рублей серебром. Казан пояснял, что 12 рублей нашел на ярмарке и евреи у него эти деньги украли. Сенат счел слова Казана «ложным оговором». Медицинское освидетельствование подтвердило, что язык отрезан острым предметом, но не смогло установить, что это было сделано насильственно.
Известно, что Николай I очень боялся тайных заговоров. Чтобы сохранять власть над всей страной, режим боролся со всевозможными тлетворными подрывными силами. После восстания декабристов в 1825 году органы правосудия проводили крайне жесткие расследования массовых беспорядков, грозивших подорвать абсолютную власть императора. Большинство подозреваемых в государственных преступлениях оперативно представало перед военным трибуналом. Военизированный режим Николая использовал в качестве основных инструментов наказания кнут, плетку и березовые розги. Среднегодовое число высланных и приговоренных к каторге почти удвоилось, с 4570 человек с 1819 по 1823 год до 7719 с 1823 по 1860 год. Помимо бунтовщиков, политических преступников и бродяг, выселению подлежали воры, пьян