В домофон позвонили. Видимо, прибыл курьер с продуктами.
Рано утром Игорь уехал на работу, а Настя повозилась с цветами и составила контент-план на несколько дней. Только история семейства Сергомасовых всё не давала покоя — за что ни возьмись, в голову снова лезут лишние мысли.
Закрыв соцсети, Настя встала и некоторое время просто шагала туда-сюда по квартире. Ну, раз уж ей выпало решать эту чужую проблему, то придётся, наверное, идти до конца. Может, что хорошее и получится. Или хотя бы можно будет записать плюсик в свою карму.
Настя вернулась за компьютер. За окном потемнело, как вечером — небо заволокли тяжёлые низкие тучи, обещавшие скорый густой снегопад. Пришлось включать лампу.
Стоило нажать на тумблер, где-то в квартире что-то щёлкнуло. Мысленно застонав, Настя встала и отправилась осматривать жилплощадь. Вроде всё нормально — окна закрыты, краны закручены. Холодильник работает, свет нигде не мигает.
И что щёлкало? Покрутившись на кухне, Настя зацепила взглядом угол с иконами. Точно — снова сама собой зажглась красная лампадка. Кружок света от огонька сделал различимыми сцепленные руки на образе, оставшемся от бабушки Алины. Недурно бы выяснить, что это вообще за икона.
Настя даже на табурет залезла, но доска так потемнела, что разобрать ничего не вышло. Вроде бы Богоматерь с Младенцем, а что именно за образ…
По макушке что-то легонько ударило, и перед глазами промелькнула чернота. Оказалось, на полу кухни лежало длинное чёрное тонкое перо. Настя спустилась со стула. Она ведь про него и думать забыла. Где оно вообще валялось всё это время. Н-да, нельзя так небрежно к подаркам относиться.
Подняв перо, Настя направилась обратно в комнату. За окном струилась сплошная полупрозрачная белёсая пелена. Наконец-то пошёл снег.
Водя мягким кончиком пера по подбородку, прямо как тот крылатый мужик на заброшенной стройке, Настя таращилась на пустую поисковую строку в браузере, размышляя, с чего бы начать. Скажем… Например, с улицы Пискунова.
Так, раньше она называлась Осыпная и включала в себя ещё и нынешнюю Малую Печёрскую. Ну, это почти ничего не даёт. А старые фотографии есть?
С полчаса Настя просматривала чёрно-белые фотографии довоенного Нижнего. Тоже ничего интересного, разве что… Настя присмотрелась. Точно, особняк Сергомасовых, Советское время. Судя по комментариям, тогда здание занимали какие-то конторы. А рядом что за дом? На современных-то фотографиях его уже нет.
— А я хочу павлинов! — раздалось за спиной. И будто кто-то капризно топнул ногой.
Настя резко обернулась. Разумеется, никого.
Так. Снова дома на Осыпной. Если этот — особняк Сергомасовых, значит, тот, которого теперь нет — это дом вдовы купца Истомина. Добротный, деревянный, весь в кружевной резьбе.
— Нет, будут павлины! — снова выкрикнула какая-то девчонка.
Настя снова обернулась, чтобы увидеть пустую комнату и тёмную прихожую.
Павлины? А ведь где-то она уже слышала про каких-то павлинов. Кажется, Геннадий Сергомасов хотел их завести прямо у себя в саду. Или это не он придумал, а какая-то девица? И кто она? И вообще — неужели в Нижнем кто-то держал павлинов на участках.
Поисковик уверенно заявил, что да, действительно, нижегородские богачи до Революции заводили павлинов прямо в городских имениях. Ага, а кому-то, извините, жрать было нечего. Всегда так — кто-то побирается, а кто-то, снова простите, с жиру бесится.
Стало быть, Сергомасовы, чтобы завести павлинов, оттяпали часть земли у вдовы Истоминой. Она за это их прокляла? Или не она? А кто тогда?
Настя закрыла глаза ладонями — от долгого рассматривания старых фотографий перед лицом будто разноцветные точки поплыли. Но стоило немного расслабиться, как она будто перенеслась на старую Осыпную улицу с богатыми купеческими домами.
Вот особняк Сергомасовых, рядом — дом вдовы Истоминой. Какие-то крики. Женские. Один голос — молодой, требовательно что-то высказывает. Второй — пониже, что-то отстаивает.
— В суд пойду! — угрожает тот, что пониже.
— Иди! — насмехается более молодой. — Ничего тебе не вернём! Ты хоть знаешь, кто моя маменька?
— Чернавка твоя маменька.
— Что?! — взвился молодой голос. — Да как ты смеешь?!
— Приблудыши вы оба. И ты, и твой братец.
Настя качнулась назад, чуть не упала и открыла глаза. Перед ней снова оказались лишь старые фотографии домов на мониторе.
Приблудыши. Стало быть, о том, что дети Геннадия — от горничной, знали все. Кроме самих деток. Так это его дочка павлинов-то захотела!
Интересно, что там дальше было. Настя снова прикрыла глаза. Но теперь видела только красноватую темноту век.
Да ладно, в первый же раз получилось. Поёрзав на стуле, Настя взяла в руки чёрное перо. Расслабилась.
— Что это? Что, я вас спрашиваю?! — орал чей-то голос.
— Не могу знать, барин, — слабо отвечал второй.
— Я же приказал убрать!
— Так убрали, барин, а оно вон снова повылезало…
Что же там повылезало? Заглянуть не получается. Только снова какой-то круг очертился прямо в саду за домом Сергомасовых.
— Верни землю вдове, — настаивает женский голос. Знакомый. Это вроде бы Зинаида, ведьма.
— Не верну! — рявкает мужской. — Как я сказал, так и будет!
— Ты круга, что ли, не видел? — теряет терпение Зинаида.
— Молчи, дура! Все эти ваши круги — твоё дело! Пойди да разберись!
Зинаида стоит у большого окна с тёмной портьерой в крупных складках, за стеклом — сад, по которому важно вышагивают павлины с длинными цветастыми хвостами.
— Маменька, она нас приблудышами обозвала, — жалуется молоденькая девица, натужно шмыгая. — Как ей такое спускать, а?
— Ничего Танюша, — обнимает девицу за плечи Зинаида. — Ты прости её. Она вдовая да старая. Вот и злится.
По двору мечется мужчина в красивом фраке. Седоватый, с бородкой и бакенбардами. Указывает на круг, машет руками и орёт, аж слюной брызжет.
— Папенька разошёлся, — довольно произносит Танюша.
— Не к добру, — качает головой Зинаида.
— Выпороть! Кнут мне! — исходит на яростные вопли Сергомасов. — Всех к конюшне согнать! Сам пороть буду!
Миг — и все тени растворились тёмным паром, оставив только вскрики.
— Да побойся бога, — удерживает за руку мужа Зинаида, но получает оплеуху и отлетает на пару метров. А сам Геннадий замахивается на кого-то кнутом. Где-то рядом самодовольно хихикает Танюша.
А Геннадий уже мечется по двору, пинками сшибая какие-то мелочи, опоясывающие красивый газон по кругу. Они разлетаются, один комок даже шмякается об оконное стекло.
— Всех со свету сживу, — сквозь зубы цедит Геннадий, красный, как скорое большевистское знамя. — Будь я проклят, если… с-с… к-х-х…
Геннадий качается и падает на бок прямо посреди разорванного круга. Поворачивается на спину и так и остаётся лежать, раскинув руки. Вокруг — крики, суета, кто-то заламывает руки, кто-то убегает за доктором. А Зинаида спокойно стоит у окна и смотрит, как тело её мужа окружает недавно выпоротая им же дворня.
Люди давят ногами штучки, формирующие круг, а они вспыхивают, лопаются и мгновенно гаснут.
Рядом с Зинаидой появляется целая карусель — вдова Истомина, обещающая не подавать в суд, потому что ей вернули землю, да ещё и сама Зинаида овдовела, потом канючащая Танюша с братцем-игроком, какие-то бедные родственники.
Настя открыла глаза, комната крутанулась и скинула её на пол. Хорошо, что от бабушки Алины остался толстый ковёр, так хоть синяков не набьёшь.
Сжимая в пальцах перо, Настя легла сначала на бок, потом на спину. Снова прикрыла глаза, чтобы не видеть, как вертится люстра на потолке. Аж укачивает.
— Икона, кстати, называется «Взыскание погибших», — между делом произнесла бабушка Алина. — Она из старой церкви, где сады. А ты бы не лежала долго на полу. Холодно. Ноябрь всё-таки.
Настя резко открыла глаза. Впервые после ухода бабушки Алины она так ясно услышала её голос. Раньше-то только шаги да невнятное бормотание доносились из разных углов.
Кое-как подтянув ноги, Настя упёрлась руками в ковёр. Села. Стала шарить наугад по столу. Наконец телефон оказался в руке.
Сообщение набрать не выйдет — буквы устроили танцы, будто на летнем фестивале. Хорошо, что хотя бы гудки в трубке нормальные, протяжные, а не прерываются азбукой Морзе или старыми монофоническими рингтонами.
— Да? — весело произнёс голос Яны. — Как дела?
— Я узнала, кто их проклял, — выдавила Настя. В горле будто наждачка застряла. — Это сам Геннадий Сергомасов.
Глава 26. Грехи отцов
Утром Настя поехала в кафе Бороды на набережной. Можно было бы, конечно, прилично срезать путь сквозь тоннели, но город накрыло метелью, а снежный Нижний — это особая красота. Заснеженные старые дома, ветви деревьев, клонящиеся под белыми ватными шапочками, птички на крышах.
И не так уж плохо, что кое-где образовались пробки: если занять подходящее место в автобусе, где-нибудь у окна, то можно за поездку набросать сразу несколько пастельных скетчей.
К тому же, если рисуешь прямо в автобусе, то люди не так сильно раздражаются пробкой — заглядывают в скетчбук, комментируют, иногда даже что-то советуют.
Вот на набережной в метель не так интересно — сплошная белая пелена за откосом, хотя старый чугунный забор на светлом фоне смотрится вполне живописно.
Когда Настя вошла в кафе, там оказалось на удивление мало гостей, зато Яна уже ждала за столиком в глубине зала.
— Стало быть, этот Сергомасов сам себя и проклял, — вздохнула Яна, когда Настя сняла пуховик и уселась. — Ещё и потомкам нагадил. Молодец какой.
— И как всё это отменить? — спросила Настя полушёпотом, чтобы окружающие на них не оборачивались.
— Говори нормально, нас здесь почти никто не слышит. — Яна задумчиво размешивала кофе ложечкой. — Место такое. Полумрачное. Кстати, ты знаешь, чей это дом?
— Бороды? — с сомнением спросила Настя, прекрасно понимая, что если бы ответ на вопрос был таким простым, Яна бы не стала спрашивать.