И Сашка, всю жизнь рассказывавшая подружкам о бабке-ведьме, теперь мечтает заполучить её жилплощадь. Правда, лишь для того, чтобы продать. Глупенькая, думает, раз квартира превращена в двухэтажную, так за неё можно выручить хорошие деньги.
Настя выпрямилась. Деньги выручить. Реконструкция. За ссорами с мамой и бесконечными размышлениями о семейных перипетиях Настя совсем забыла про объявление. Надо бы поставить напоминание, чтобы не пропустить эти слушанья.
И поесть. Настя поднялась и пошаркала на кухню. Она иногда специально имитировала шаги, которые бродили по комнатам. Казалось, так она общается с квартирой. Плюс передаёт привет тёте Римме на первый этаж.
В тёмной кухне Настя прикрыла отворённую настежь дверцу буфета. Хорошо хоть на этот раз не пришлось ползать по полу, собирая разлетевшиеся чашки и тарелки.
Настя так и замерла с рукой, опирающейся на буфет. В правом углу, у икон светилась лампадка. Опять. Чудна́я штуковина, свисающая на ржавых цепочках прямо с потолка. Кто только её туда приладил.
Как она загорается-то вообще? Там и масла нет, и… Настя подошла, влезла на табурет и решительно дунула на маленький мерцающий огонёк. Пламя дрогнуло, но не погасло. Настя набрала воздуха и выпустила его на лампадку. Огонёк угас, но через секунду затеплился снова.
— Ты мне квартиру не спалишь? — кисло спросила Настя. Огонёк чуть дрогнул.
Ладно. Настя спустилась вниз и убрала стул. Глянула на иконы. Одна старая, потемневшая, осталась ещё от бабушки Алины. Она в своём маразме что-то несла про то, что эта икона то ли оживляет умерших, то ли помогает найти пропавших.
Настя в этом ровным счётом ничего не понимала. Её в церковь никогда не водили. Она в храме бывала всего дважды — когда её крестили в детстве, а потом ещё на Гошкином отпевании. Его бабушка тогда подарила ей икону на память. Вот эту, вторую, которая теперь стояла за лампадкой. Обычная небольшая. Яркая. Воин на коне копьём убивает дракона. Настя тогда не сразу сообразила, к чему такой подарок, но Гошкина бабушка, кстати, не старая ещё женщина, бизнес-леди на дорогом джипе, объяснила, что это Георгий Победоносец. Вроде как Гошкин святой покровитель.
Настя всё равно до сих пор не понимала, к чему это всё.
— Ты почему Гошку не спас? — спросила Настя у воина на коне. В ответ только от её дыхания слабо дёрнулось пламя лампадки.
Есть расхотелось. Настя села на тот самый табурет, на который только что залезала. Хотя не так уж плохо, что эта лампадка самопроизвольно загорается. Только бы пожар не устроила, а так — пусть мрак слегка разгоняет.
По плечам будто проскользили Гошкины ладони. Настя чуть запрокинула голову, и по горлу прошелестело тёплое дуновение, а потом кто-то мягко коснулся левой ключицы, под которой было набито «te amo». У Гошки была такая же, на том же месте. Они вместе в салон ходили.
Скоро, кстати, три года. В свидетельстве поставили дату тридцать первое октября, но это примерно. Потому что эта Гошкина компания тогда, видите ли, праздновала Хэллоуин.
— Допраздновались, — пробормотала Настя, пальцами растирая место с татуировкой. — Гореть вам в аду.
На кухне мигом стемнело. Лампадка сама собой погасла. А пальцы и стопы обожгло холодом, чего никогда не случалось при Гошкином появлении.
— Да идите вы все! — почти выкрикнула Настя. Уже тише добавила: — Куда подальше.
Настя так и легла спать без ужина. Заснула почти сразу. И оказалась на каком-то полузаброшенном старом пляже. Бледный песок, жёсткий, как наждачка, кругом разбросаны обломанные ветки и сухие листья. Седая трава на островках клонится на холодном осеннем ветру. Небо залито чернилами. Не как ночью, а как будто над миром повисла тьма из нуаровых графических романов.
Мутная тёмная вода плескалась у большого булыжника, брошенного кем-то в песок у кромки. Настя забралась на камень и села на корточки, чтобы заглянуть в воду, которая тут же пошла волнами и обдала ледяным холодом босые стопы.
Оказалось, в воде стоял Гошка, как обычно — весь в чёрном. Он опустился на колени, так что джинсы намокли аж до ремня.
— Ты что, холодно же, — сказала Настя, уже думая, как бы вытащить его из воды и быстро просушить, чтобы не простудился и не потерял голос.
Гошка мокрыми холоднющими пальцами взял Настю за запястья и слегка потянул на себя, так что она чуть не упала, но сам же Гошка её и удержал. Смотрел на неё снизу вверх. Глаза казались не ярко-зелёными, как обычно, а чёрными.
— Прости меня, — вдруг сказал Гошка.
— Это ты меня прости. — Настя почувствовала, что глаза щиплет от слёз. Она мягко высвободила руку и провела по Гошкиным тёмным волнистым волосам. Хотела коснуться бледного лба губами, но сон растаял.
Настя некоторое время пролежала с закрытыми глазами, пока слёзы на щеках не высохли. Господи, как же его не хватает.
Кое-как запихнув в себя чай с тостами без всего, Настя села работать. Минут двадцать впустую листала соцсети. Потом ходила посмотреть, как переводится имя Георгий, оказалось — «земледелец». Ну, Гошка с земледелием вообще никак не был связан. Как, впрочем, и сама Настя, пока ей в добавку к квартире не перепали клочок земли в палисаднике и домашний сад бабы Алины. Настя не горела желанием заниматься цветами и подумывала раздать все горшки, но потом тётя Римма чуть не устроила самозахват свежеобретённого участка палисадника. Якобы Насте он не нужен, а ей там в самый раз машину сына ставить. Ну, тут уж Настя из принципа начала заниматься цветоводством. А в этом году ещё и тыквы вырастила. Только куда теперь их девать. Ну, будет «жильцам» витаминная кормёжка на всю зиму.
Желание работать так и не появилось, и Настя вышла в палисадник. С яблони за ночь налетело листьев, которые неплохо бы убрать. Георгины надо выкопать, и пора бы соорудить шалашики для роз. Пока только каркасы без укрывного материала. А то вдруг заморозки.
Но дела как-то не шли, и Настя просто шаталась по дворику. Остановилась у многоярусной клумбы. За ночь вторую черепушку никто не сшиб, уже хорошо. А выдернутую надо бы приладить обратно.
На первом этаже большой серый сибирский кот бабы Юли, мечтая поохотиться, припал к подоконнику, так что из-за оконной рамы виднелись только большущие зелёные глазищи да уши. Прямо перед котом вокруг подвешенной к вишне кормушки порхали цвиркающие синички. Они то подлетали, то уносились прочь, садились на рамы окон и ветки кустов.
— Ну и хорошо, что снесут эти халупы, — донеслось за спиной.
Настя обернулась. Многодетная мамаша из соседнего дома медленно топала по тротуару с коляской, разговаривая по телефону. Двое её детей носились вокруг и лупили друг друга палками.
— Хоть денег дадут, — рассуждала мамаша, толкая коляску, застревающую в тротуарных трещинах. — Чё-нить нормальное купим.
— Ага, щас, — возникла из-за забора соседка Котова. — Эти халупы копейки стоят, тебе такие гроши кинут, что ты сможешь купить только комнату где-нибудь в гнилушке на окраине Сормова или Автозавода.
— В Сормове давно нет гнилушек. — О, и тётя Римма, оказывается, здесь. — У меня сын там живёт.
— Ну, это я образно, — шарообразно повела руками Котова.
— Да ладно, — недоверчиво протянула мамаша, чьи дети полезли на старый клён, склонившийся до самой земли.
— Правда, — подала голос Настя, сама не зная, зачем. Все дружно к ней обернулись. — Кадастровая стоимость здесь низкая. Газа нет, только баллоны, от проспекта далеко. Дома старые, без ремонта, в некоторых квартирах даже ванных до сих пор нет. Да и вряд ли дома будут полностью расселять. При реконструкции обычно бывает только временное отселение. Хотя кто знает, как всё обернётся.
— Во-во, я и говорю, — закивала тётя Римма. Она даже во двор накрасилась как на приём к мэру. — Нам копейки дадут, а сами понастроят тут домов и будут за дорого квартиры продавать.
— Ещё и все деревья повырубают, — поддакнула Котова.
— Ну и хорошо, — выдала мамаша, чьи дети как раз залезли на толстую кленовую ветку так, что она затрещала, грозясь обломом. — Давно пора тут всё расчистить. Хоть бы детскую площадку сделали.
— Так она есть, — снова зачем-то влезла в разговор Настя.
— Да там всё сломано, — отмахнулась мамаша.
— Кем? — Настя чуть по губам себя не хлопнула. Ну не со своей мамой же она сейчас собачится.
— Что — кем? — хлопала накладными ресницами мамаша. В этот момент кленовая ветка с громким треском отвалилась, и дети, испуганно вопя, полетели за землю. Родительница подскочила и стала дёргать их за руки, рывками ставя на ноги и при этом оглушительно матерясь.
Но малыши отделались царапинами и парой синяков, и уже через пять минут убежали орать в высокой сухой траве.
— Вот, я же говорю, вырубить тут всё к хренам! — гаркнула мамаша.
— Деревья дают кислород, — произнесла Настя, глядя, как солнце сверкало в переплетении берёзовых ветвей.
— Нифига они не дают, — заявила мамаша.
— А откуда он тогда берётся? — усмехнулась Котова, что-то обрывая у забора.
— Кто?
— Кислород.
— Ниоткуда, — развела руками мамаша. Потом фыркнула со смеху: — Кислород берётся, ну и тупость. Он и так есть, чего ему браться-то.
Котова и тётя Римма переглянулись. Мамаша тем временем снова достала телефон и стала тыкать в треснутый экран длиннющими ногтями со стразами. Потом пошла прочь от домов, так и глядя в телефон.
— Чему их только в школе теперь учат, — бормотала Котова, орудуя мотыгой.
— Какой школе? — усмехнулась тётя Римма. — Она школу-то так и не закончила. Девять классов со справкой. Зато четверо детей.
— А сколько ей лет? — невпопад встряла Настя, вдруг вспомнив собственную сестру, из-за беременности так и не получившую диплом в колледже.
— Так это, — задумалась тётя Римма. Потом, наморщив лоб, повернулась к приятельнице: — Двадцать?
— Погоди. — Котова поставила мотыгу вертикально и стала что-то подсчитывать в уме. — Ну да, точно. Двадцать два, как моему младшему. Вместе же учились.