***
День пятый
Кажется, до утра он просто сидел в кресле, тупо глядя в стену. Может быть, отключался и засыпал, а может, и нет. На рассвете услышал заполошную перестрелку – со стороны больницы кто-то лупил очередями в несколько автоматов. Это продолжалось довольно долго, но потом стрельба постепенно затихла.
Данька поднялся в спальню сестры – сам не зная зачем. Может быть, убедиться, что случившееся – не ночной кошмар. Сначала он хотел уложить маму рядом с Катькой, но понял, что не сможет, и вместо этого положил девочку на пол, чтобы они были вместе. Смерть сделала их некрасивыми и жалкими, и он удивился себе, что не плачет. Внутри была гулкая пустота.
Забрав из сейфа все патроны, положил их в школьный рюкзак и вышел на улицу с пистолетом в руках. Хотел поехать на велосипеде, но потом решил, что стрелять будет неудобно и пошёл пешком. Первым застрелил бродящего вдоль забора рубулопсиха – кажется, это был сосед, живущий двумя домами далее. Прицелился, выстрелил в грудь – и ничего не почувствовал. Совсем. Сосед сполз по забору на землю и затих. Подошёл к мёртвому подростку и убедился, что это действительно Серёга. Факт провалился в его сознание без всплеска эмоций.
По дороге к больнице Данька застрелил шесть или семь человек. Насчёт одного уверенности не было – он завалился за ограду и, возможно, остался жив. Проверять не стал. Трое из них кидались на него сами, четверо – просто брели куда-то. Были ли они все безумны? Данька не разбирался. Видел – и стрелял. Почти всех удавалось свалить с первого выстрела, девятимиллиметровый пистолет работает надёжно. Психи давали подойти близко, похоже, что они плохо видят вдаль, и мальчик не промахивался.
Зачем он идёт в больницу, Данька не задумывался. Может быть, для того, чтобы увидеть отца мёртвым. Найти его тело и убедиться, что жить действительно больше незачем.
Возле ворот лежат мёртвые солдаты. Противогазы с них сорваны, лица разбиты, вокруг трупы людей в больничных пижамах. Автоматы валяются здесь же, но Данька решил их не брать, потому что не умеет пользоваться. Отец учил его стрелять только из пистолета.
По территории бродят люди. Иногда они кидаются друг на друга и дерутся, но чаще нет. Некоторые из них в военной форме – видимо, противогазы и защитные костюмы не сильно помогли. Отца среди них видно не было.
Данька залез на высокий забор, пристроил рядом рюкзак, и начал стрелять, тщательно целясь и экономя патроны. Сначала психи дёргались, не понимая, откуда выстрелы, но потом сообразили. На забор залезть им не удавалось, потому что они мешали друг другу, а мальчик стрелял почти в упор, но потом пришлось отступить – набитые магазины кончились, а снарядить новые не было времени.
Спрыгнул с забора наружу и убежал.
Боялся, что беседке будет кто-то из ребят, но нет – стрелять в одноклассников не пришлось. Данька сидел, запихивая короткие толстые патроны в магазины, посматривал на брошенную коробку с игрой и старательно ничего не думал. Потому что любая попытка подумать тут же натыкалась на тела матери и сестры, оставшиеся в спальне. Матери, которую он застрелил, и сестры, которую не спас. Хреновый из него вышел по итогу паладин.
Решив, что патронов мало, сходил в полицейский участок. Он часто бывал у отца на работе и знал, где искать ключи от оружейки. По дороге застрелил троих. Ещё одного, дядю Диму, отцовского приятеля, застрелил прямо в его кабинете. У того был свой пистолет, но он не пытался им воспользоваться. Набрал магазинов, чтобы не возиться с перезарядкой, набил их патронами.
Вернулся к больнице. Психи снова разбрелись по территории, но, к счастью, прибежали на выстрелы, так что гоняться за ними не пришлось. Сначала Данька механически считал убитых, потом бросил. Ещё ночью он думал, что не сможет выстрелить в человека, а потом выстрелил в мать. Теперь думал только о том, чтобы патронов хватило, уж больно их тут много.
Внутри больницы Данька чуть не погиб – выскочивший из подсобки псих схватил его за рубашку и ударил по голове. К счастью, мальчик не выронил пистолет и успел выстрелить. Удар рассёк скулу, по лицу течёт кровь, но не сильно. Боль его даже обрадовала – без неё чего-то не хватало. Теперь он двигался осторожнее, стараясь не подходить близко к углам, из-за которых его могли бы внезапно схватить. Открывал двери – и сразу отпрыгивал. Внутри живых людей было немного, больше мёртвых. Они лежали на кроватях и каталках, накрытые простынями с головой. Те, кто ещё бродит, – в основном из персонала, в халатах. Пациентов среди них не видно. Данька поднимал простыни, смотрел на мёртвые лица. Многие оказались знакомы – городок маленький. Вот продавец из магазина на углу, добрый дядька, всегда угощавший Катьку конфетами (не думать, не думать про сестру!). Вот учительница географии, вредная придирчивая тётка. Вот отец Олега, не веривший в эпидемию. На детские тела Данька не смотрел, определяя их по размеру, поэтому кто именно из его одноклассников накрыт простынями, осталось неизвестным.
Пройдя по этажам, застрелил пятерых и увидел бессчётное количество мёртвых лиц, знакомых и незнакомых. Отца среди них не было, пришлось спускаться в подвал. Там мёртвые тела лежат просто вповалку в коридорах, остро пахнет химией и тленом. Застрелил ещё троих, перезарядился. Чуть не застрелил четвёртого, но тот подал голос:
– Погоди, пацан, не стреляй.
Мужчина с бледным измученным лицом, в халате поверх военной формы, сидит в углу, прислонившись спиной к стене. И халат, и мундир в крови, на голове подсохшая рана, лицо расцарапано.
– Что ты тут делаешь?
– Папу ищу, – сказал Данька равнодушно.
Наличие живого нормального человека сейчас казалось ему досадной помехой, отвлекающей от дела. Застрелить его как-то неловко, а разговаривать… О чём?
– Когда его привезли?
– Позавчера, – ответил мальчик, поразившись, что прошло всего два дня.
Казалось, что этот ужас длится годы.
– Тогда их ещё лечить пытались, – усмехнулся разбитыми губами военный врач, или кто он там. – Про рубула-психоз не сразу поняли.
– А потом?
– Потом пришёл приказ вводить нембутал. При первых признаках психоза. Это вроде снотворного, только в таких дозах от него не просыпаются.
– Вы их просто убивали?
– Да, пацан. Мы их просто убивали. Но потом их стало слишком много, а нас слишком мало, и они начали убивать нас. Говённая история, да?
– Да, – кивнул Данька. – Говённая.
– Твой отец либо в морге – позавчера тел ещё было немного, и их складывали в холодильники, – либо его сожгли. Но лучше бы тебе его не искать, а то нарвёшься, как я. У тебя ещё кто-то остался?
– Нет.
– Хреново. Но не хреновее, чем всем. Я, вот, например, скоро сдохну.
– Мне всё равно, простите.
– Прекрасно тебя понимаю, пацан. Мне, ты удивишься, тоже. Такие уж настали странные времена. Удачи в поисках.
– Счастливо сдохнуть, – вежливо ответил Данька и ушёл.
***
Отца он так и не нашёл. Просто отчаялся, увидев, как завален телами морг. Понял, что не в его силах докопаться до холодильников.
Пошёл обратно в город, расстреляв по дороге два магазина. Психи стали какие-то вялые, не кидаются, а просто бредут навстречу. Некоторые сидят на земле, мотая головой и тихо подвывая. Глаза у них выкачены и налиты кровью, похоже, что они уже ничего не видят. Но Данька всё равно стреляет. Зачем им жить? Незачем. Идёт по улице и стреляет. В людей. И ничего не чувствует при этом, кроме смутного желания приставить пистолет к своей голове. Но ещё не сейчас. Может быть, позже.
Пока дошёл до дома, понял, что стрелять уже не нужно. Психи явно умирают сами. Что бы ни делал с их мозгом вирус, этот процесс подходит к естественному концу. Они лежат и только слабо подёргиваются, а некоторые уже умерли или вот-вот умрут. Но Данька всё равно стреляет. Не из гуманизма. Не для того, чтобы избавить от мучений – просто так. Идёт по улице и стреляет в лежащих людей. Одежда, руки и лицо забрызганы красным, весь мир вокруг пропах порохом и кровью.
В этот момент к нему подъезжает автомобиль. Звук мотора кажется настолько неуместным, что Данька даже не сразу признаёт его реальность.
– Так, пацан, – слышит он злой женский голос, – что за херню ты тут творишь?
За рулём совершенно разбойничьего вида пикапа худая резкая девушка в чёрных очках на резинке. Посмотрев на Даньку, подняла их на лоб, открыв такие же синие, как у него, глаза.
– Значит, это ты.
– Да, – кивает мальчик, – это я во всём виноват.
– Ага, есть такая фигня. Ты точка фокуса. Не то чтобы мне есть до этого дело, я давно уже не корректор, но для всех будет лучше, если я тебя отсюда заберу. Раз уж заехала.
– Там мама и сестра, – зачем-то говорит он, показывая на дом.
– Надо полагать, они умерли.
– Мама убила сестру, я убил маму.
– Вот ведь говна какая. И что, их надо хоронить?
– Не знаю. Наверное.
– Ты как относишься к кремации?
– Моего отца, наверное, сожгли. Но я не знаю точно.
– Этот дом?
– Да.
– Дерево и фанера. Хреново тут у вас строят, но оно и к лучшему. Подай канистру из кузова…
Когда дом запылал, завывая пламенем в лопнувших окнах, девушка сказала:
– Ну что, есть ещё здесь дела? Или уже можно ехать?
– Езжай, – сказал Данька равнодушно.
– Не, пацан, раз уж я извела канистру бензина, я тебя отсюда всё-таки заберу. Может, тут ещё не совсем жопа, кто-то да выживет.
– Я не хочу.
– Да я тебя, в общем, и не спрашиваю. О, кстати, глянь, какая штука!
Данька обернулся, чтобы посмотреть, куда показывает девушка, в голове вспыхнуло солнце, а мир погас.
***
– Очнулся, пистолетчик?
Ревёт мотор, летит под колёса дорога.
– Извини, уговаривать было недосуг! – девушка с трудом перекрикивает шум двигателя. – Если твой шпалер тебе дорог как память – то он в кузове валяется. Потом заберёшь.
– Это папин.
– Ну, значит, я угадала. Меня Аннушка, кстати, зовут. И в другой раз не тычь в меня пушкой, а то опять по башке получишь.