Асфальтовая дорога всё же оказалась не очень ровной, и велосипед, подскакивая на выбоинах, звенел всеми своими деталями. «Как бы не угробить его тут», – пронеслось у меня в голове, и тут же, в нескольких метрах впереди, показалась широкая просёлочная дорога, уходящая от магистрали в сторону леса, и я сползла на неё.
С этой дороги вскоре свернула на внятную одноколейную тропку, ведущую по обочинам полей к подлеску. Поначалу ехать среди лопухов и чертополоха, клёнов и орешника было легко и прикольно – велик всё же и для езды по пересечённой местности. Как ни странно, у меня без особых усилий получалось, не сбавляя скорости, лавировать меж обступающих с обеих сторон зарослей, приятно чиркающих и бьющих по ногам и крыльям – подсохшие, как бы ощутимо горькие, репейник, полынь, цикорий (Жанка пьёт его «от похудания»), кустистые ромашки с полуоблетевшими лепестками (только мои любимые не аптечные, что назывались раньше «маточной травой» – от латинского matrix, а элегантно-одиночные луговые), просто высокая полевая трава… Вот настоящее стерео: тут и там – то тут, то там!.. Да, прикольно – как вся эта мелькающая поросль слегка колет кожу на икрах…
Скрипение рессор, поскрипывание руля, странное, но приятное чувство, чувство руля, общая пружинистость всего и ощущение поездки, чуть ли не полёта: как будто это – твоё дополнительное тело, скрипящее всеми своими костями и сухожилиями, ритмично сокращающимися мышцами, трущимися деталями и поверхностями, несущее тебя к… ор-га… низ… (шучу: это просто толчки от кочек на дороге!) к едко-оранжевой точке уже у тебя в зрачках.
Тропинка бежала себе вдаль, легко и беззаботно, и эта лёгкость постепенно словно бы передавалась мне. Вкрадчивая, успокаивающая вечерняя свежесть, различимые, но приглушённые запахи и звуки, незаметно меняющиеся с привычных городских на подзабытые, но в глубине сознания такие родные – даже для не бывавшей в детстве в деревне меня.
«Колесом за сини горы солнце красное скатилось…» – как-то невзначай процитировал он моего любимого поэта, и я, как знаток, даже начала спорить, но почему-то мне казалось: рыжее.
«Он мыслит до дури о штуке, катающейся между ног…» – я даже это знаю, загадку о крестьянине (и мно-го-гое, ой-ой, другое!), и, конечно, ответ – лисапед! Естественно, проспорили оба: у Есенина «солнце тихое скатилось». А он сказал, что, видите ли, не любит оранжевый цвет, не любит апельсины, не любит…
Жёлто-красное, огненно-рыжее светило растаяло за горизонтом. От прогревшейся за день земли ощутимыми волнами идёт тепло, и в то же время со стороны шоссе и речки, или ещё со стороны леса и озера, уже веет холодной сыростью…
Поглощённая особой медитацией движения и перемещёния в пространстве, своими мыслями и мечтами, не сразу заметила, что заросли вокруг сгустились и довольно сильно стемнело. Оглядевшись, я поняла, что не знаю этого места и никогда так глубоко в подлесок не заходила. В груди возник лёгкий холодок. Тут совсем всё иное, особенно если смотреть вверх, где со сказочным скрипом качаются едва белеющие и мрачно чернеющие стволы… стучат дятлы, пахнет сумерками, растительностью и сыростью… кружится голова…
«С тропинки-то я не сворачивала, и, если не сверну, она меня и выведет обратно», – чуть сбавив скорость, поехала всё же ещё дальше. Однако через несколько метров дорожка начала резко сужаться, настолько, что холодные кленовые лапы неприятно задевали по лицу. И вновь вместо того, чтобы остановиться и осмотреться, повернуть назад, с испугу я, конечно, начала что есть мочи крутить педали!
Вокруг было уже почти полностью темно, стало трудно следить за дорогой, и очень скоро, как я будто и предчувствовала, запнувшись обо что-то, рухнула вместе с «железным конём» прямо в заросли папоротника.
Едрить твою коляску! – тут нужно точное ругательство. Навернулась нехило – плечом саданулась, боль даже и в шее немного… Кости вроде бы целы… Отплёвываясь от паутины, ищу соскочившую сумочку с телефоном… Кое-как поднимаю, выдирая из сухой травы, велик. Вот так и знала – ещё и цепь слетела! Закрепить её, конечно, дело нехитрое (в детстве я, кажется, делала это не раз!), только после руки будут в мазуте, а вытереть нечем: листья и трава, я уж знаю, помогают мало. Но раздумывать особо некогда – темнеет, десятый час уже, скоро и видно мало что будет.
Вздохнув, прислонила буйного «коня» к ближайшей берёзке – даже с подножкой «не стала мучиться»! – и, без наносекунды эротизма, присела перед ним на корточки. Уже хотела ухватиться за треклятую неприятно-маслянистую цепь (раньше, кажется, был ещё «ключик» – аптечка с инструментами на рамке «Суры» болталась), как вдруг совсем рядом явственно услышала… голос.
Даже не голос, а такой неопределённый звук, похожий на громкий вздох. Отчего-то сразу показалось, что издать его мог только человек. В ужасе я отпрыгнула назад и, снова задев ногой торчащий над землей корень, оказалась на земле.
Поднявшись-отряхнувшись, увидела неподалёку врытые в землю дощатые стол и лавки, которые сначала не заметила. Интересно, кто это себе место под пикничок оборудовал в такой глуши?..
Инстинктивно схватилась за телефон – моя подержанная раскладушка (хоть не развалилась!), конечно, тут же запикала… Чтобы побороть приступ страха, даже начала довольно громко напевать.
There’s nothing left to try,
There’s no place left to hide
There’s no greater power,
Then the power of good-bye…[2]
Почему-то Мадонна, самой смешно… Да и вообще… Удачно пришвартовалась! Только бы скорее починить велик!..
И снова я услышала тот же звук. Уже громче и отчётливей. Сомнений не было – совсем рядом кто-то есть и он явно чувствует себя нехорошо.
Гость стал заглядывать всё чаше. Каждый раз неожиданно, приводя меня в панику и замешательство, и хотя я под каким-то благовидным предлогом дала ему однажды свой телефон, он ни разу не позвонил. (Потом узнала, что телефона у него, конечно, нет никакого, звонил из автомата, да и вообще тогда ведь вообще не было всей этой интернет-болтовни!)
Роман к тому времени был мною прочитан несколько раз, так что к роману с его автором морально и, как мне самонадеянно казалось, физически я была подготовлена. Однако всё шло как-то очень уж неторопливо, а если точнее – практически никак. Но я была влюблена в него безумно, влюблена так, что даже кажущееся (или намеренное?) отсутствие намёков с его стороны на наши возможные более близкие отношения, меня почему-то не смущало. Я упивалась его книгой, своей любовью, она озаряла меня изнутри и я буквально сияла. Так хорошо мне не было никогда.
Книга и действительно оказалась сверх ожидания странной, ломающей трафареты и устои, выворачивающей всё наизнанку, обнажающей неприглядное, но где-то в глубине… Да и созерцая автора, я подчас видела перед собой не взрослого парня с притягивающей харизмой, с жёсткой раздваивающейся бородкой и в камуфляжных штанах, а маленького мальчика лет шести…
Смешно до слёз, что наши мадамы, конкурируя с ним за место в газете, сами ваяют рецензии – то на Татьяну Толстую, то на Улицкую, то вообще на каких-то Ветлицкую-Метлицкую и Дину Рубину – всё то, что мой папа с присущим ему профцинизмом (он журналист) называет «климактеральной прозой»… (Хорошо, что хоть Иннокентий всё же Лимонова читал и Стругацких, а не…) Да ещё, увиваясь вокруг редакторши, суют ей книжки и на ходу обсуждают, «кто интеллектуальней» – из этих их высоколобых фавориток, а как будто из них самих… А тут тихой сапой, покуривая, заявляется он – со своим листочком с каракулями!..
Мои эмоции зашкаливали, сокровенные мечты, казалось, сбывались среди обычных рабочих будней. Каждый его рассказ, каждая рецензия, которые он приносил «в печать» или просто почитать, оказывали на меня какое-то экстатическое воздействие. Они пронизывали меня насквозь, как током – от любых строчек, написанных им, я испытывала ощущение безумного, неземного счастья… подобное со мной случалось впоследствии – я нисколько не преувеличиваю! – разве что при оргазме – и, признаться честно, возможностью такого сравнения я тоже обязана ему.
Рассмейтесь, смехачи! знайте же, незнайки! хотите и не хотите, нехочухи!
Может быть, всё это так и продолжалось или закончилось бы, не начавшись, если б тем дождливым летом в один из своих теперь уже весьма частых визитов он не предложил мне вместе отметить праздник города – справляемый всеми «в один и тот же час, в один и тот же день»… До этого я была, как все говорят, на дне города (наверно, «На дне», как у Горького!) только один раз в детстве да регулярно перепечатывала славословно-тошнотворные отчёты на первых полосах и неизменно им сопутствующие криминальные сводки «на задворках»…
С одной стороны, естественно, ничего хорошего из этого празднования не вышло, и надо было бы сразу воспринять это как некий знак, но с другой… Моя подруга Жанна, хоть и знакомая уже с некоторыми сомнительными личностями, совсем вдруг не выдержала «колорита» и через десять минут под проливным дождём сбежала. А я – осталась!
Так я познакомилась с его миром – с целым, казалось мне, «подпольным обществом», и прежде всего, с его чудаковатым другом Логиновым, тоже на ходу сочинявшим стихи и изречения.
И оставалась четыре месяца, и пытаюсь – после всего, что было – оставаться по сей день…
Осторожно, на ставших ватными ногах, пошла к зарослям и дощатым столикам. Мучительные вздохи раздавались слева от меня, из-за большого разлапистого куста – осветила умирающим экранчиком – кажется, бузина… Кровавые её ягоды, как погасшие вспышки, в наступающем сумраке леса выглядели зловеще. Попытавшись хоть немного унять дрожь в ногах, я поразмыслила, что просто вот так взять и удрать, укатив велик, будет если не глупо, то точно трусостью: кому-то, вероятно, требуется помощь, и, может быть, ничего страшного не произойдёт, если я просто посмотрю, в чём дело. Стараясь не шуметь, я пролезла через заросли травы и колю