Нет сомнения, это она! Не верю своим глазам. Может, это опять всё сон? Но вот же она – она! – стоит, белая, бедная, дикая, вихляясь и приседая у обычного чёрного деревца… На ней дурацкие эти перекрученные красные стринги, грязные рыхлые ноги в непомерных, чуть ли не зимних, мартинсах… Те самые, я их помню!.. Вот они откуда! Вся эта вульгарщина, представленная мной-девочкой по басням Горошкина. Впрочем, сейчас их нет…
Как всё же больно!.. Удар в скулу и синячина со стёсанной кожей!.. А голова!..
Верёвка снята, но её руки по-прежнему сцеплены сзади – закручены ещё, как наручниками, какой-то, что ли, проволокой… Она извивается, мается, матерится, плюётся, вращается вокруг «столба», как будто со стуком (мне это опять невольно видится и слышится!) заскакивая ботинками на кусок доски рядом… Рядом, мне так и кажется, валяются шприцы, презервативы и от них пачки.
Надеюсь, что этого не было!..
– Давай, фря, чё мнёшься! Дай же чё-нибудь попить!.. – опять выкрикивает она с искажённым злостью лицом, надрывно кашляет.
Я смеюсь, меня разбирает смех, каким-то судорожным спазмом в какой-то безумной истерике.
– Так погоди у меня! – почти вслух произношу я, дёрнувшись было вперёд, к хлысту, застыв в нерешительности.
Позвонить Вике? Самой её уделать? В ментовку? Просто свалить?!
…Где же твоя финка – что же она тебе не помогла?!
…Или как мы вместе стоим тут: святой (простите за сравнение) Себастьян и маленький Маугли – написанный, конечно, великим брит-имперцем Киплингом! – с хлыстом в руке… Ну, или – наоборот?!.
«…Вся твоя судьба написана ночью!..» Кто-то снюрюстит – летний, мелкий, малозаметный для людей ноктюрн, словно для какой-то метафизической связки земли и неба: з-з-з!.. – ритмичными волнами, поднимающимися-рассеивающимися снизу, из травы на опушках (почему-то ясно представляется, что из земляники, хотя кругом такое разнотравье, столько шорохов и запахов); кто-то потрескивает в кустарнике, как будто кругом мелко догорают костерочки или скребётся жук в спичечном коробке, но запах откуда-то (из леса, от озера? от леса, из озера?) идёт не палёный, а пьяняще… даже какой-то звеняще ночной, и в нём всё кристально ясно, свежо и легко – и в отношении дыхания и запаха, и в отношении звука… Кажется даже, что слышится лёгкое шипение шин, доносящееся с шоссе. Высоко вверху скрыпят и как-то постукивают высокие мачты чёрных дерев – это уже совсем нечто сверхъестественное, из сказочного леса, таинственного и жуткого…
В детстве всю неделю ждёшь передачи «В гостях у сказки»… Иногда она была один раз в две недели, и тогда казалось, что тянутся они очень долго… Но не из-за того, что время было пустое и серое, как у стариков и взрослых (теперь даже на меня что-то такое надвигается…), – наоборот, время тогда, в дворовом и домашнем детстве, настолько было само по себе, для себя, в себе, настолько насыщено событиями – историями, играми, сказками – что дождаться обещанной, внешней, законно положенной ребёнку телесказки порой было крайне непросто!
…А где-то там в вышине сияют над всем этим звёзды, абсолютно спокойные и безопасные на расстоянии, молчат и светят, хотя и свет – это не молчание… и в каждый миг на нашей коже отражаются тысячи, миллионы мельчайше-рассеянных, никем не замеченных бликов со всей галактики, со всей лесоподобной вселенной!.. Какая-нибудь маленькая точечка, говорил мне он, не обязательно «звёздочка» – это может быть целая галактика или даже система галактик. «Луна – как зеркало, это всего лишь, быть может, отражение нашей Земли». Ну, кто ещё так скажет – просто, поэтично и загадочно! И впрямь она – ночник особый, свет солнца отражённый – и тоже, ещё рассеянный, как в том детсадовском стишке… – какое всё же чудо, какой-то сугубый замысел, непрямой путь, как при семяизвержении у мужчины!.. «Стал натягивать гамаши – /Говорят ему: „Не ваши!“» Свет, отражённый от щеки луны! От живота? Или бедра?! От ягодицы!..
Но штаны, так сказать, будут надеты – пусть и не «на ходу», но тоже быстро – как мы их обычно надеваем (вернее, надевали… и почему «мы»?! ) поутру – валяющиеся за его раздолбанным, с торчащими железками писательским диваном (стола с таким названием нет) – главное, в темноте вовремя забросить за диван, чтобы ночью на них кто-то случайно не наблевал или ещё чего похуже!.. «Ночь пройдёт, наступит утро ясное… Солнце взойдёт!..» – напеваю, глядя на проснувшегося… ступая меж спящих… И едва успеешь проснуться – ослепительный свет бьёт в глаза из окна без шторки. Ослепительный не в смысле красивого прилагательного из школьного сочинения, но и не в смысле чего-то яркого и интересного, как в детстве или ещё недавно… а просто ужасно слепит глаза… Резкость, жара, ещё похмелье, негде помыться, нечем позавтракать, надо на работу…
…Лунное свечение похоже на советский чёрно-белый телевизор, маленький, с полукруглым выпуклым экраном, мерцающий голубоватым отсветом (однотонным!) за каждым окном, задёрнутым до половины – как будто вровень с линией горизонта! – простенькой занавеской. Смотрели его уже с вечера без света, дремали и засыпали, как моя бабушка – Муза… А я потом – с большим трудом и страхом! – выдёргивала штепсель из розетки. В этот момент бабушка просыпалась… Потом она купила телеящик новый – огромный и японский, с дистанционным управлением, потратив на него почти все деньги от проданной дачи. «Пусть хоть одна вещь у меня будет!» —техника тогда была недешёвой, и откуда-то заказала она его «с доставкой», чуть ли не из самой страны с красным солнечным кругом на флаге. Тут как раз Берлинскую стену разбирали, – мы смотрели – и, кажется, тоже ночью… «Солнечный круг, немцы вокруг, Гитлер пошёл на разведку!..» Но мне больше нравился тот маленький, с изображением, как поверхность луны… но его выбросили: «Он своё отпоказывал».
Да и «лунный пейзаж» стремительно изменился… Странные дела: чуть не у каждого нашего современничка, в каждой семейке-ячейке Адамсов есть свой персональный лунозаменитель, кусочек недневного светила, как в давнишнем кукольном мультике про бегемотика (вообще-то страшноватом), который поймал солнышко и по кусочку раздарил его друзьям. Всё красочное, вертится, такой калейдоскоп, а сказочного, чего-то общего – уже ни капли. Или эти «капли» давно уловлены, впитаны-вчитаны в товары для тех, кто по своему возрасту, казалось бы, уже не должен ждать непосредственной встречи со сказкой – прокладки, тампоны, стиральные порошки, кремы от морщин и для закрепления зубных протезов.
Говорят, что ягодицы в то время вообще не показывали, животы, бёдра тоже крайне редко, да и то издалека; в ланиты также целовали крупным планом только сами знаете кого… Я это, слава богу, не застала. Моё, наверно, чуть не первое воспоминание – похороны Брежнева по тому ещё лунному телевизорику – и в любой день строгому (впоследствии ещё ставшему изменчивым по яркости и ширине экрана – совсем как ночное светило!), а тут уж совсем мрачному, чёрно-белому и занудному, совсем без какой-то сказочности. Особенно когда в самый торжественно-антисказочный момент внезапно гроб сорвался и грохнулся. Жуть! А уж бабушка как была строга, старая коммунистка: заставляла всё это целый день смотреть, не отпустила на улицу, запретила смеяться! Я совсем не понимала, в чём дело, и старалась напроказить. (Какое забавное слово – такое, помню, разнообразно-радужное… сейчас для меня оно всего лишь как пустые клетки из ч/б кроссворда!) Ягодиц я тоже никогда не видела. Полстрочки смайликов.
А если б видела, то посмеялась бы, наверное. Меня они почему-то никогда не интересовали. Это ему всё «жумпела» снятся и мнятся (местная колбаса благородно именуется «Жупиков», а пиццерия «СкороХот»! ), так что он и сам не знает, как от них отмотаться, и иногда в этих несуразных снах постепенно горячее – легко, наверно, стремительно и незаметно – перетекает в нечто горящее. Он вскакивает и кричит. Спи, маленький! Спи, маленькая!
Ещё одна запись из его листков. Может быть, цитата, но меня, помню, сильно прошибло, как и про «грибницу бессознательного»: «Аксиома выбора (математика) – даже наша способность выбирать не самоочевидна». Дальше какие-то формулы и что-то про онтологию, «структуру ситуации», «связь бытия и события»… Может быть, я чересчур загоняюсь, но всё равно это вам не I’m thrilled (пусть и на фоне спецзаданий, рифтов и ашрамов) и не Иннокентий с его «хочу сегодня повелосипедить»!
Ну уж «бессознательное»: пошла Маша по грибы – иди и смотри! – в него, в него! – в под- и бес- сознательное. Ты прекрасна, слова нет!.. Ну уж дудки! Вот ведь угораздило! Держи карман! Ещё посмотрим! Получишь у меня! Не получишь!
Надо сознательно отсечь себя, как ножом грибника, вредоносный соблазняющий перст! Сплюнуть, как ангел Лаодикийский, с огненным взглядом неземных-ледяных очес, всю тёплую и злобную кровь отравленного глаза, летнюю эту и ту осеннюю горечь. На брудершафт, с тобой, дорогая тварь, мы всё же не пили!
Я просыпаюсь – ещё раз! – и теперь окончательно и по-настоящему. Я надеюсь вернуть его – я верну его!
…Я покидаю этот лес, кручу педали, чувствуя сердцем нечто новое и важное, ощущая ушибленными ногами, как встречаются и смешиваются, отталкиваясь, поток влажного холода из низин и поднимающийся, стелющийся тёплый воздух прогретого асфальта.