альнейшей судьбы произведений.
Когда пали последние препятствия на пути постановки никогда прежде не игравшихся в Австрии пьес, ничто уже не сдерживало лавину бесчисленных премьер и литературных вечеров. «Австрийское государство» позабыло обо всех своих болезнях и не знало уже, как еще превознести своего великого сына. Об истории «Площади Героев» была выпущена отдельная книга. В Ольсдорфе, в Верхней Австрии, в доме, где мизантроп Бернхард скрывался от бога и людей, открыли постоянно действующий музей.
В Зальцбурге, городе, который он в своих воспоминаниях о годах, проведенных в интернате, называет «преисподней», основано Международное общество Бернхарда. В его любимом венском кафе поклонники устраивают литературные вечера и задумчиво декламируют его стихи и прозу, глядя в отксерокопированные листочки.
Бернхардом «заболел» и преемник Клауса Пейманна, увидев, что успех пьесам некогда опального писателя гарантирован. Современный директор Бургтеатра внезапно решил поставить ранее входившую только в репертуары немецких театров пьесу «Елизавета II», действие которой разворачивается в одной из квартир на Рингштрассе в преддверии государственного визита английской королевы. Венская публика с восторгом погружается в уничижение Австрии, в ходе которого обличаются все ее жители, и следовательно, сами зрители. Монологи, где даже опытным актерам тяжело уследить за постоянно сменяющимися повторениями шокирующих формулировок, неизменно срывают бурные аплодисменты, поражая даже избалованных в этом отношении венских артистов.
Прежде всего в Вене сталкиваешься с именем Бернхарда в кафе Бройнерхоф на Штальбургштрассе. Каждый официант знает, где обычно сиживал писатель. Вот только на кладбище в Гринцинге трудно отыскать его могилу. Он лежит вместе с человеком, с которым прожил жизнь, и нет надгробия, которое бы об этом возвестило. Все происходило в тесном семейном и дружеском кругу, его положили в могилу Хедвиг Ставианичек (и ее мужа), о чем позже известили общественность. О том, где он жил в Вене, тоже знают немногие. На входной двери квартиры 10 в доме номер 3 на Обкирхергассе ничто не указывает, что здесь иногда проживал писатель Томас Бернхард. На дверной табличке прежде значилось имя Хедвиг Ставианичек, умершей в 1984 году. В жизни Бернхарда эта женщина (старше писателя на 37 лет) была ему другом. Девятнадцатилетний юноша, выросший без любви и участия, рано повзрослел, он познакомился с несколько лет назад овдовевшей дамой в санатории для легочных больных Графенхоф. С этого момента они стали неразлучны. Хедвиг была хорошо обеспечена и помогала ему преодолевать все материальные затруднения. Она была его первым и самым строгим критиком и сопровождала его во всех путешествиях. Отношения, не имевшие ничего общего с сексуальными, оборвались только со смертью Хедес в 1984-м. И только после этого Бернхард создал литературный памятник этой выдающейся личности в новелле «Старые мастера», где он горько оплакивает свою утрату. Об этой связи, как и о частной жизни писателя вообще, мир знает очень мало: редкие документы, до того, как их отправили в гмунденский архив, лишь однажды можно было видеть на выставке, посвященной 70-летию Бернхарда, в Венской национальной библиотеке.
Тот, кто хочет больше узнать о Бернхарде, должен поехать в Гмунден или в деревню Ольсдорф, которая находится в десяти километрах от этого чудесного города на Траунском озере. Коричневые ворота ничем не примечательного крестьянского дома в конце деревни открывают по будням после обеда, чтобы все интересующиеся, прибывшие из самых разных мест, могли увидеть это культовое место.
Большой крестьянский дом, в котором Бернхард искал уединения и творческого покоя, таит много неожиданного. Прекрасно оборудованная столярная мастерская в отдельном флигеле рядом с сараем — неожиданное свидетельство того, как писатель боялся нужды и лишений. Бернхард родился в 1931 году в Голландии, отца он не знал. Его детство в Зальцбурге было самым тесным образом связано с дедом по материнской линии Иоганном Фройм-бихлером. Но в воспоминаниях Томаса Бернхарда осталась не только большая любовь к рано умершему деду, но и упорная борьба за выживание, которую вел этот не знавший успеха писатель. Поэтому его внук оборудовал мастерскую как источник возможного заработка, позволяющего и ему не зависеть от литературного признания. Он действительно пользовался до сих пор сохранившимся верстаком — в доме много мебели сделано его руками.
Обстановка в доме, предусматривающая максимальный комфорт, свидетельствует о том, сколь необоснованны были его страхи, и укрепляет во мнении, что Бернхард умел вести свои литературные дела. Лишь здесь видишь, как много раз ненавидимое и обличаемое им государство поощряло писателя морально и материально, и он принимал эти награды. (При этом, например, вручение Малой государственной австрийской премии 1968 года закончилось скандалом, когда Бернхард в ответной благодарственной речи осыпал Австрию оскорблениями.)
О том, кто будет вести этот дом в Ольсдорфе, в определенный момент возник спор между фондом Петера Фабиана и единственным местным доверенным лицом Бернхарда, Карлом Игнацем Хеннетмайром. Хеннетмайр даже решился затеять небольшую интригу и несколько лет назад обвинил Фабиана (исполнявшего также обязанности домашнего врача своего брата), что он якобы с помощью укола отправил на тот свет прикованного болезнью к кровати Бернхарда. Но тело писателя, несмотря на требования Хеннетмайра, так и не было эксгумировано. Дело неоднократно возбуждалось, но прокуратура считала обвинения смехотворными. Намеренно сфабрикованное уголовное преступление превратилось в фарс. Единственный друг, которого Бернхард благодарит в одной из своих книг особенно теплыми словами, решил утешиться тем, что выступил в роли писателя и быстро распродал книжку, в которой увековечил свои дружеские беседы с Бернхардом. Фабиан в ответ громко заявил, что дружба, видимо, разрушилась, когда этот торговец недвижимостью включал магнитофон, чтобы записать каждое слово Бернхарда.
Тем не менее безусловной заслугой Хеннетмайра остается то, что он сохранил дом в Ольсдорфе в первоначальном виде и превратил его в музей. Здесь регулярно проводятся чтения, которые дают возможность ознакомиться с забытыми или никогда не публиковавшимися рукописями Бернхарда. В репортажах из зала суда, которые он писал в начале своей журналистской деятельности, видно такое же мастерство, как и в никогда не публиковавшихся стихах из сборника «Стужа». Это название впоследствии было дано первому роману, буквально ворвавшемуся на литературную сцену Австрии в 1960-х годах.
Но Бернхард никогда не перестает удивлять: совсем недавно некий антиквар выставил на аукцион до сих пор неизвестную рукопись писателя, относящуюся к 1957 году и по сути представляющую собой переработку пьесы «Господский дом» американского драматурга Томаса Вулфа. На 68 страницах содержится множество собственноручно переделанных Бернхардом концовок, заметок и указаний режиссеру. Однако Мартин Губер не видит в этой находке ничего сенсационного и говорит, что подобных рукописей еще много в архиве в Гмундене. Петер Фабиан пытается судебным путем прояснить, откуда взялась эта рукопись и может ли она считаться частью наследия. А устроители Зальцбургского фестиваля уже заявили о своем намерении поставить эту пьесу, не прочитав из нее ни строчки.
Еще одним потрясением было, когда немецкая художница Эрика Шмид заявила перед началом своего венского вернисажа, что ее связывали с Бернхардом очень тесные отношения и что этот неудобный обществу человек в личном общении был дружелюбен и весьма жизнелюбив. Позднее, уже после смерти писателя, фотохудожница посетила с фотокамерой в руках места, где разворачиваются события 27 его прозаических сочинений и 18 театральных пьес. Она рассказала, что Бернхард в своих произведениях ничего не преувеличил, поскольку все эти места действительно оставляют ощущение безысходности и отчужденности.
Клаус Пейманн никогда не рассказывал, каким человеком был его старший друг. Он просто упорно ставил на сцене его пьесы, невзирая ни на какие протесты. Благодаря ему в 1970 году автор дебютировал как драматург на гамбургской сцене, а в 1972 году состоялась австрийская премьера в рамках Зальцбургского фестиваля. В 1974 году, будучи приглашенным режиссером западногерманского театра, он поставил в Бургтеатре спектакль «Общество на охоте», а позднее повторил постановку в Штутгарте и наконец в городском театре Бохума, это принесло ему мировую славу, и с тех пор ни один театральный сезон в Бохуме не обходился без пьес Бернхарда. В Бохуме его нашел венский бургомистр Гельмут Цильк и в 1986 году пригласил занять место директора Бургтеатра несмотря на то, что слава режиссера была не лучшей. Он слыл неисправимым бунтарем 1968 года, ему даже приписывали контакты с западногерманскими экстремистами из фракции «Красная армия». Конечно, именно он был режиссером скандальной постановки «Площади Героев» в 1988 году и был счастлив этим обстоятельством, поскольку полностью разделял мнение Бернхарда об австрийцах. Хотя лучше было бы, если бы это мнение донес до них австриец.
«Что? Театр? В этой душной атмосфере?» С этих риторических вопросов началась в 1986 году работа Клауса Пейманна в Бургтеатре и ими же она закончилась в 1999-м. Не он поставил эти вопросы, он просто процитировал слова из пьесы Бернхарда «Лицедей». С самого начала Пейманн задевал австрийские слабости. Едва приступив к работе, он вызвал бурю эмоций тем, что привез с собой своих западногерманских актеров и актрис. Их профессионализм никто не оспаривал, но австрийско-немецкие отношения — вещь щекотливая: если у австрийцев и есть нездоровые слабости, так это их неистребимый комплекс неполноценности перед немцами.
Прямолинейность и правдоискательство Пейманна, прозрачные и открытые, не очень-то согласовывались с австрийским лицемерием. Большая реорганизация и последовавшие за ней разногласия, несколько диктаторский (по мнению людей сведущих и вхожих в театральный мир) стиль руководства, а также постоянное стремление доказывать свою правоту привели к тому, что из Бургтеатра ушли многие актеры из «старой гвардии». Одни сменили труппу, другие даже профессию (заметим, что бывшего актера Бургтеатра, подавшегося в политики, вряд ли кто может считать действительно талантливым). Но нельзя было терять время, и с самого начала Пейманн задал сумасшедший темп работы — и с такой же скоростью его невзлюбили. Тем не менее за те 13 лет, что он возглавлял театр, наполненные спорами, ссорами и протестами, ему удалось поставить поистине гениальные спектакли. После смерти Бернхарда и авторского запрета ставить его пьесы в Австрии Пейманн, имя которого неизменно сопровождало венское жаргонное словечко