пифке[16], быстро нашел выход и принялся искать и продвигать австрийских авторов, которые шли по стопам Бернхарда и вызывали не меньшее возмущение. Будущий лауреат Нобелевской премии Эльфрида Елинек, Петер Хандке, Петер Туррини критиковали современную Австрию не менее зло и вызывали столь же острую полемику и бурные эмоции, как некогда и сам Мастер. Пейманн заставлял писать современных драматургов и незамедлительно ставил их пьесы.
Случались и действительно скандальные спектакли — например, «Спортивная пьеса» Елинек, когда в течение шести часов подряд под знаком борьбы с насилием зрителя шокируют дикими сценами, не связанными никаким последовательным сюжетом. Пьеса, которая любому способна потрепать нервы, имела громадный успех, несмотря на трудно выносимый звуковой фон, в котором постоянно присутствует хор, да еще порой в течение 20 минут громоподобно декламирует. Пейманн умел рисковать: перед каким-то спектаклем он попросил публику явиться в спортивных костюмах. И довольно снобистская публика фланировала по роскошным залам Бурга в лыжных костюмах, футбольной и боксерской форме и ощущала себя частью сценического действа. А на одном весьма натуралистичном представлении другой пьесы Елинек, где речь шла о нападении на цыганский поселок в Бургенланде, царило настроение суда Линча.
Произведения Туррини или Хандке тоже нельзя назвать далекими от политики. Так, написанная Петером Туррини по заказу Пейманна пьеса «Все, наконец» вовсе не лишена политических намеков. Эта премьера была сама по себе подарком для Пейманна: он сам был режиссером своего любимого автора, пьеса ему нравилась, роли распределились удачно, и в спектакле был занят его любимый актер Герт Фосс. Название можно было интерпретировать как намек на столь нетерпеливо ожидаемый им уход из Бургтеатра, и это имело свою историю. В приступе ярости Пейманн однажды письменно заявил, что отказывается продлевать свой договор в четвертый раз. Вопреки обычной практике руководство не было готово просить и умолять его остаться, и таким образом дело было решено бесповоротно. В пьесе Туррини речь идет о разрушительной силе успеха, о том, как на вершине успеха наступает крах, как рвутся человеческие отношения и тот, кто достиг, казалось бы, всего, остается в полном одиночестве. И каждый при желании может понять это как последнее послание Пейманна венцам.
На сцене, или перед камерой, или на пресс-конференции Пейманн не любил много и пространно рассуждать. Однажды во время телепередачи он сказал, что дело художника — привлечь внимание общества к опасным явлениям, а если ничего больше уже не сделать, то просто честно высказать свое мнение. Чувствует ли он себя причастным к внутренним проблемам Австрии? «Никогда!» — вырвалось у него в ответ. Но разве мог он при этом молча наблюдать, когда австрийская жандармерия еще 24 часа после нападения в Оберварте подозревала в преступлении самих жертв, а настоящие преступники тем временем скрылись? И разве мог он в этом случае не заговорить об австрийской ксенофобии только потому, что родился в Бремене, а не в Австрии? Он отлично знал, что у него есть враги, и немало, но абсолютно ими не интересовался: без них жизнь была бы просто невыносимо скучной.
Искусство может быть только радикальным, поиски компромиссов — задача политиков, а искусству надлежит быть максимально поляризованным, чтобы привлекать внимание. При этом в искусстве должны отражаться внутренние противоречия художника, говорил режиссер и пояснял на примере: с одной стороны, существует его интервью журналу «Цайт», которое постоянно цитируют уже многие годы и где он охарактеризовал венскую атмосферу одним словом «дерьмо» (Scheisse), а с другой стороны, в «Шпигеле» он утверждает, что в Вене нашел просто фантастические возможности для театрального творчества; но почему бы не считать оба этих утверждения правдой?
Не жаль ли ему расставаться с прекрасной венской публикой? Испытывает ли он по этому случаю горечь? Неизвестно. Его прощальные слова были, как всегда, неоднозначны: «Я очень многим обязан Вене, но и Вена задолжала мне кое-что».
Его прощание было в любом случае примечательным уже само по себе. Он устроил для себя народный праздник и нимало не заботился о том, что снова может вызывать радикальные эмоции своей вечной самонадеянной убежденностью в своей правоте, с которой он вмешивался во внутренние австрийские проблемы, всегда считая ведущих политиков дураками и нимало не скрывая своих симпатий левым, которые ничуть не изменились с 1968-го. Перед прощальным спектаклем он вместе с коллегами расставил в венском Народном парке (Фольксгартен) огромные плюшевые фигуры из театрального реквизита, скопившегося за 13 лет его директорства. Тысячи людей стремились пожать ему руку и поднять с ним последний прощальный бокал шампанского за Бургтеатр.
Было бы немного странно, если бы человек, который так любит говорить о собственных успехах и так многих раздражает своим здоровым смехом, не захотел бы соорудить себе памятник. Пейманн собрал все 13 лет своего директорства в увесистый (несколько килограммов) солидный двухтомник в 1300 страниц с 1000 фотографий. В этих томах встречаются и венгерские имена: Тамаш Ашер, которого Пейманн приглашал ставить спектакли и о котором Иштван Эрши написал хвалебную статью.
Пейманн отправился в Берлин, и многие, как, например, Дьердь Табори, последовали за ним. А в Бургтеатре жизнь продолжала идти своим чередом с Клаусом Бахлером, только уже без таких громких сенсаций. Но в Вене продолжают ревниво следить за деятельностью Пейманна, каждый раз испытывая злорадство, когда доносится весть о его неудаче. Но видимо, он все-таки остался жить в сердце публики, раз венское жюри недавно учрежденной премии Нестроя наградило Пейманна в номинации «За дело всей жизни». Пейманн не был бы Пейманном, если бы он принял награду просто.
Он медлил, кокетничал и наконец принял ее. Он даже приехал в Вену на вручение премии — и скандал получился отменный. Причем в этот раз не он сам выступал в главной роли: Андре Хеллер, который произносил ответную торжественную речь и придерживался, скорее, левых взглядов, верил, раз уж речь зашла о Пейманне, что политика должна присутствовать всегда. Его в целом довольно остроумная хвалебная речь могла бы служить предвыборным выступлением, направленным против австрийского правительства. Он огласил неизвестное до сих пор письмо Томаса Бернхарда, где писатель заявляет: если Пейманна уволят или он сам уйдет из Бургтеатра, то и он там не останется и запретит ставить свои пьесы. И все это сопровождалось соответствующим стилистическим оформлением, присущими Бернхарду едкостью, четкостью формулировок и витиеватостью фраз.
Скандал превзошел все ожидания. Вена восприняла это как предательство, что немецкий режиссер, которому, так сказать, хотели принести публичные извинения, опять перешел допустимые границы. Некоторые даже ставили под сомнение правомерность присуждения премии. Это длилось недолго, и вскоре Пейманн ответил венцам: он отказался от премии и заявил, что отказывается от любых контактов с австрийцами в будущем. Тем не менее он использует каждый случай, чтобы задеть австрийское самолюбие. Даже когда Нобелевский комитет присудил премию Эльфриде Елинек, Пейманн не смог промолчать. В хвалебной речи писательнице он вновь заговорил о зависти и недоброжелательстве в маленькой стране, где все должно происходить в соответствии с мнением среднего человека.
Противостояние и перебранка с немцами во всех областях жизни ощущается постоянно. Общий язык скорее разделяет, чем связывает. Географическая близость, общие исторические и культурные традиции могут означать многое, но не всегда дружбу. Сложившееся в течение столетий отношение Австрии к Германии противоречиво, оно характеризуется и высокомерием, и верноподданническими чувствами, и малодушием, и хвастливостью, и восхищением, и завистью.
Вопрос заключается в том, что неизвестно, когда именно одержала верх эта карикатура австрийской ревности, зависти и постоянного соперничества. Историки говорят: австрийцев всегда раздражало, что речь об их стране всегда ведется в контексте определения, что такое Германия. Образ Германии всегда несет отпечаток конкретной исторической ситуации. Революционные события 1848 года сформировали иллюзию новой, прогрессивной Германии: позднее (по крайней мере до того, как австрийцы потерпели поражение от Пруссии под Кениггратцем) Габсбурги мечтали о великой Германии под своим управлением; основатели Австрийской Республики мечтали о германоавстрийском государстве, даже отец австрийской социал-демократии Отто Бауэр фантазировал о великой Германии, разумеется, в свете социалистической революции и ее завоеваний.
В марте 1938 года все мечтания пришли к своему завершению. Австрия отныне перестала существовать, появилась Восточная Марка — Остмарк, и то, что это было воспринято массами с энтузиазмом, в наше время уже не является тайной. Так же как и то, что многие были очарованы национал-социализмом, и ужас и террор не вызывали у них отторжения. После Второй мировой войны существовало много мнений по поводу отношения к Германии. И если Адольф Шерф, позднее ставший председателем Социалистической партии Австрии, еще в 1943 году заявил, что австрийцы «исчерпали свою любовь к Германии», то более половины населения еще в 1950-х годах не ощущали себя единым австрийским народом. И только в 1999 году на вопрос, существует ли единый австрийский народ, 83 процента населения однозначно ответили «да».
Историки относят возникновение, мягко говоря, смешанных антигерманских настроений к моменту франко-германской войны 1870–1871 годов. По их мнению, австрийцы так и не смогли оправиться от травмы, когда Германская империя смогла образоваться после победы Пруссии над Францией без них. И неслучайно, что до сих пор существующее презрительное словечко пифке, которым австрийцы называют немцев, возникло как раз в связи с этой решившей все войной. Бывший начальник штаба Готфрид Пифке сочинил марш, с которым немецкие полки ровными рядами шли в наступление. Молодая Германская империя казалась современным, прогрессивным и сильным государством, а Австрия — одряхлевшей, реакционной и увядающей. Саркастические слова прусского историка Теодора Моммзена относятся как раз к этому времени: «Баварец — это своего рода промежуточная ступень между человеком и австрийцем».