«Император приказал расстрелять своего „убийцу“. Но, как ни странно, он так ничего и не понял. Он не понял, что стал деспотом Европы, и лишь констатировал факт: он и его громадная империя зависят от кинжала какого-то психа!»
Генерал Савари в своих «Мемуарах» назвал Штапса фанатиком, но тоже отметил, что судьба казавшейся всем незыблемой империи Наполеона на самом деле зависела от какой-то случайности:
«Эта странная авантюра заставила меня задуматься: все увидели, какой малости не хватило, чтобы она завершилась успехом, и я стал опасаться, что пример этого юного фанатика найдет последователей. Но так как все рано или поздно забывается, постепенно забылось и это дело».
Но это дело не забылось. В покоренной Вене австрийцы сначала не одобрили намерений Штапса, явившегося в их город, чтобы ударом кинжала покончить с Наполеоном. Вена склонялась к тому, чтобы видеть в Наполеоне «человека, назначенного судьбой», и свойственный ей фатализм привел к признанию его триумфа, не исключая при этом желания, чтобы французская оккупация не затянулась слишком надолго. Однако это покушение нанесло большой ущерб престижу императора.
Наполеон пожелал, чтобы судивший Штапса военный совет признал его сумасшедшим; Европа должна была думать, что только сумасшедший мог покуситься на жизнь Непобедимого. Это позволило бы проявить великодушие по отношению к импульсивному душевнобольному студенту и сохранить ему жизнь. Штапс же с большой твердостью заявил, что желает понести полную ответственность за свое деяние, и, гордый, как древний римлянин, ответил судьям, предлагавшим ему заявить, что он жалеет о своем поступке <…> Он говорил с такой благородной простотой, отвагой и мудростью, что военный трибунал не мог не приговорить его к смерти и не поставить перед расстрельной командой немедленно после вынесения приговора. И сентиментальная Вена приняла сторону несчастного юного героя; ей не хотелось, чтобы Наполеон умалял величие его поступка, приписав его заблуждению безумного. Эта низость казалась ей недостойной такого человека. Ей хотелось также, чтобы после осуждения юноши, которого тот заслуживал, Наполеон его помиловал. Он завоевал бы, таким образом, сердца венцев и обеспечил себе популярность среди них. Приказав расстрелять Штапса, он возвысил его.
И тут следует отметить, что фигура Наполеона была глубоко чужда австрийской и, в частности, венской культуре. Дело в том, что в Австрии сложилось особое восприятие личности. Личность здесь никогда не была развита настолько, чтобы ощущать себя независимой и оторванной от мира, напротив, она была неотъемлемой частью определенной иерархии. Отсюда шло и откровенное неприятие Наполеона, глубоко чуждого этой австрийской ментальности.
Грильпарцер[6] называл его «сыном судьбы», «ничего не видящим вокруг, кроме своих идей, и готовым всем ради них пожертвовать». При этом под «судьбой» он подразумевал политику, точнее, тотальную политизацию жизни. Политик пытается занять место Бога, взять в свои руки то, что изначально ему не подвластно, – саму судьбу. В этом писатель видел опаснейшую болезнь времени, ярчайшим носителем которой стал Наполеон. В противоположность другим европейским странам, восхищавшимся масштабом личности Наполеона, Австрия, любившая все маргинальное, скромное, неброское, именно эту мощь воспринимала как нечто невыносимое и непростительное.
Глава девятаяАвстрийский брак Наполеона
Лишь через пять месяцев победитель ушел из Вены, но после этого для Австрии начались события еще более драматические.
«У политики нет сердца, а есть только голова», – любил говорить Наполеон. Именно эти слова он и сказал своей жене Жозефине в ноябре 1809 года, готовя проведение официального развода с ней. Безусловно, он продолжал ее любить, они целые дни проводили вместе, но наступило 15 декабря, и в присутствии всех высших сановников империи и всей императорской семьи протокол о разводе был подписан. После этого Жозефина, не способная, как выяснилось, больше родить ребенка, удалилась в Мальмезон, в специально подаренный ей загородный дворец.
Завершив эту «операцию», Наполеон занялся выбором новой невесты, которая должна была уберечь Францию от возможной реставрации Бурбонов путем производства на свет прямого наследника императорского престола.
29 января 1810 года было собрано специальное совещание высших сановников империи по этому вопросу. Архиканцлер Камбасерес, министр полиции Фуше и маршал Мюрат выступили за союз с Россией, министр иностранных дел Талейран предпочитал австрийский брак. Первые высказались за великую княжну Анну Павловну, сестру императора Александра I, Талейран – за австрийскую эрцгерцогиню Марию-Луизу, дочь императора Франца.
Других вариантов, по сути, не было. На свете, кроме Франции, было лишь три великих державы: Англия, Россия и Австрия. Но с Англией постоянно шла война не на жизнь, а на смерть. Оставались только Россия и Австрия. Россия, бесспорно, была сильнее Австрии, в очередной раз разбитой Наполеоном. Но в России тянули с ответом. Дело в том, что Екатерина Павловна (первая сестра русского императора) уже была выдана замуж за герцога Ольденбургского, а Анна Павловна (вторая сестра) была еще слишком молода, ей было всего 16 лет. Конечно же, это была лишь отговорка. В России ненависть к Наполеону росла с каждым годом, по мере того как усиливались строгости Континентальной блокады. Как бы то ни было, в Санкт-Петербурге попросили отсрочить решение вопроса о браке Анны Павловны с Наполеоном, и последний, сильно раздраженный уклончивостью русского двора, дал понять, что склоняется в пользу «австрийского варианта».
Князю фон Меттерниху, тогдашнему австрийскому послу в Париже, был передан запрос, согласен ли австрийский император отдать Наполеону в жены свою дочь Марию-Луизу? Меттерних заявил, что Австрия согласна отдать юную эрцгерцогиню.
Брак, заключенный в подобных условиях, не может принести счастья, думали венцы, неспособные проникнуть в далеко идущий политический подтекст этого дипломатического акта, который считали просто чудовищным. И народ, несомненно, оказался прав, поскольку выдвинутые обоими монархами политические соображения не привели к ожидаемым результатам. Наполеону пришлось довольно быстро убедиться в том, что никакой брак не гарантирует долговременного союза. Этой иллюзорной гарантии мира, этому соглашению, позволившему Наполеону войти в «семью» коронованных голов Европы, суждено было оставаться эффективным лишь столько времени, сколько Франц считал выгодным для своей страны.
На другой день, 7 февраля 1810 года, Наполеон сообщил Александру I о том, что идея о «русском» браке им окончательно отброшена, и тут же был подготовлен «австрийский» брачный договор. Над текстом много не работали: взяли из архива и просто переписали брачный договор, составленный при женитьбе предшественника Наполеона на французском престоле, короля Людовика XVI, на другой австрийской эрцгерцогине, Марии-Антуанетте, которая приходилась родной теткой нынешней невесте Наполеона. Этот брачный договор был отправлен на ратификацию австрийскому императору. Франц быстро его ратифицировал, и сообщение об этом пришло в Париж 21 февраля. А уже 22 февраля маршал Бертье, начальник генерального штаба Наполеона, выехал в Вену с весьма любопытной миссией: изображать жениха, то есть самого императора французов, во время торжественного обряда бракосочетания, который должен был произойти в Вене.
Как видим, Наполеон счел излишним самому обеспокоиться личной поездкой в Вену хотя бы для такого исключительного случая, как собственная свадьба. Но с этим в Вене примирились, а что еще оставалось делать…
Маршал Бертье прибыл в столицу Австрии в начале марта 1810 года и, показав сначала портрет своего императора, представился австрийскому императору на торжественной аудиенции, официально попросив руки Марии-Луизы от имени Наполеона.
Император Франц ответил, что согласен отдать Наполеону свою дочь. Послушная 18-летняя эрцгерцогиня Мария-Луиза тоже выразила свое согласие, и 11 марта в Вене, в присутствии всей австрийской императорской фамилии, всего двора, всего дипломатического корпуса, сановников и генералитета, была проведена брачная церемония.
На следующий день Бертье отправился во Францию, а через двадцать четыре часа вслед за ним выехала из Вены и будущая императрица Мария-Луиза.
Надо сказать, что до этого она никогда не видела Наполеона. Сказать, что она волновалась – это ничего не сказать. Девушка была в панике. При этом при проезде через вассальные страны (например, через Баварию) ей всюду давали почувствовать, что она – супруга истинного повелителя Европы.
Считается, что брак Наполеона и Марии-Луизы был первым большим успехом тайной политики князя Клемента фон Меттерниха.
Хотя брак стал, несомненно, личной удачей Меттерниха, его значение состояло больше в том, что он предотвратил, чем в том, что он принес. Брак предотвратил франко-русский династический союз и поддержал французской мощью неустойчивый австрийский трон, помог укрепить власть Франца над землями, которые война поставила на грань распада. Тогда и в дальнейшем Меттерних считал, что австрийский кайзер столь же нуждался в престижном доверии Наполеона, сколь Наполеон нуждался в древней родословной Габсбургов.
Томас Лоуренс. Портрет Клемента фон Меттерниха. 1815
Император Франц признавался позже, что, согласившись на этот брак, он «пожертвовал тем, что было всего дороже его сердцу, для того чтобы предотвратить непоправимое несчастье и приобрести залог лучшей б