А что же Талейран? О, он превзошел самого себя. Назначенный министром иностранных дел 13 мая 1814 года, он по указу Людовика XVIII был направлен послом в Вену, сменив на этом посту графа Луи де Нарбонна, который проработал в австрийской столице всего год и пользовался большой благосклонностью со стороны Меттерниха. Но Нарбонн был назначенцем Наполеона, следовательно, не мог больше представлять Францию в Вене, где больше ничего не желали слышать о корсиканце. Чтобы верно служить Наполеону, предать его, снова поддержать и после всего добиться доверия Людовика XVIII — да, для этого надо было быть Талейраном. Незадачливый граф де Нарбонн, на свою беду, оказался слишком порядочным человеком! Впрочем, Людовик XVIII, хоть и был подагриком, умственной отсталостью ни в коем случае не страдал. Понимая, на что способен его талантливый эмиссар, он дал ему в сопровождение двух убежденных роялистов — маркиза де Ла Тура дю Пен-Гуверна, наделенного полномочиями проверки и заверения паспортов, и графа Алексиса де Ноайя, слывшего осмотрительным и осторожным политиком; но главное, оба были умом и сердцем преданы брату и наследнику Людовика XVI. Талейран отнесся к навязанной ему компании спокойно — и не с такими справлялся! Кроме них в делегацию входило несколько офицеров и, разумеется, целый штат слуг, всего больше тридцати человек, в том числе Эммерик де Дальберг — натурализованный во Франции баварец, имевший большие связи в Германии и Австрии; музыкант Нейком, дарования которого венцы не оценили; личный секретарь Талейрана Руан; один государственный советник, один лейтенант мамелюков и повар Мари-Антуан Карем — ему не исполнилось еще и 30 лет, а слава его уже гремела по всем королевским дворам Европы. Именно Карем настаивал на том, что кондитерское ремесло есть разновидность искусства и «главная ветвь архитектуры», доказывая свою точку зрения изготовлением фантастических многоярусных тортов. Карема во Франции превозносили едва ли не выше, чем его хозяина Талейрана, попасть на ужин к которому считалось редким везением. Не зря Талейран заметил как-то, что «Франции больше нужны хорошие кулинары, чем хорошие дипломаты». Считается, что он же объявил бри «королем сыров» (как будто во Франции, кроме бри, мало других!); во всяком случае, коллегам по Конгрессу в гостях у Талейрана его точно подавали. Наконец, в свите Талейрана присутствовал свой живописец, призванный запечатлеть столь памятное событие, как Венский конгресс. Это был не кто-нибудь, а Жан-Батист Изабе — один из любимых художников Наполеона (даже этим Талейран попытался уколоть самолюбие австрийцев). Изабе когда-то начинал как ремесленник — мастерил табакерки и пуговицы для парадного платья, но был замечен и возвышен Марией-Антуанеттой. 20-летним юношей он прибыл из Нанси и в 1788 году был принят учеником в мастерскую Давида. Храня верность Наполеону, Изабе, между прочим потерявший на войне сына, последовал совету императора, принявшего отречение в Фонтенбло, перейти на службу к Людовику XVIII и стал известнейшим в Европе живописцем.
В начале сентября Талейран отправил в Вену маркиза де Ла Тура дю Пена подготовить к его приезду дворец Квестенберг-Кауниц, что близ Кертнерштрассе. Резиденция, в которой останавливался посланец короля Франции, существует до сих пор и находится по соседству с церковью и монастырем урсулинок. Это массивное здание, построенное в стиле, немного напоминающем флорентийский, после смерти канцлера Марии Терезии фактически пустовало. Ла Тур дю Пен, на помощь к которому вскоре приехал Дальберг, за две недели привел дом в порядок: если гостиные, обставленные прекрасной венской мебелью, сохранялись во вполне приличном состоянии, то в спальнях все матрасы были изъедены крысами. Крысы шмыгали и по другим комнатам, отчего в помещениях стоял отвратительный запах. Талейран прибыл в Вену 23 сентября; с собой он привез племянницу Доротею. Путешествие заняло восемь дней. Мастер интриги ехал в Вену, имея в голове четкий план: Европа без Наполеона не должна стать Европой без Франции, пусть и побежденной. Вслух он говорил, что получил от короля точные инструкции, но, как слишком часто, то была ложь: эти инструкции он сочинил себе сам! Еще и сегодня, перечитывая их, мы понимаем, что перед нами шедевр французской дипломатии: «Суверенитет не может быть приобретен в результате простого завоевания. Никакой суверенитет не может быть воплощен в жизнь, пока его не признают другие государства». Прием, оказанный Талейрану, был просто поразительным. Послы и другие дипломаты видели в нем опытного политика, хорошо знакомого и в то же время нового. «Раньше он представлял победителя, теперь стал представлять легитимность; кроме того он воплощал собой забытый образец элегантности, столь высоко ценимой в наше время. Дипломаты разного ранга демонстрировали ему свое уважение и принимали от него приглашения…» — писал о Талейране Луи Мадлен. Справедливости ради отметим, что венцы все еще верили в возможность осуществления совершенно безумного проекта, выдвинутого Талейраном в апреле 1813 года, который заключался в преобразовании империи в королевство; сын Революции Наполеон, по его мнению, мог стать лучшим из королей, объединив Европу от Рейна до Альп и Пиренеев. Говорят, что Меттерних так прокомментировал эту идею: «Звучит весьма оригинально, но больше напоминает дурную шутку».
Талейран устроился на широкую ногу. Больше всего он боялся произвести жалкое впечатление. Проигравший должен делать вид, что у него все великолепно. Ни в одном другом доме приемы не проходили так пышно, как у Талейрана. За неделю у него перебывала, что называется, «вся Вена», и вся Вена оценила красоту убранства его дворца и роскошь его стола. «Наше искусство сродни дипломатии, — позже будет делиться своими мыслями Карем. — Возглавлять политическую партию или руководить посольством — то же, что преподать курс кулинарии». Виртуоз высокой кухни похвалялся даже, что «научил русских есть». Впоследствии он и правда какое-то время работал в Санкт-Петербурге, куда привез некоторые из своих наиболее изысканных рецептов, в наше время, увы, сохраняющих чисто теоретический интерес. Но осенью 1814 года французы не сомневались, что обязаны преподать остальной Европе урок хорошего вкуса и искусства жить. «Будьте гостеприимны! — любил повторять Наполеон. — Делайте это во имя Франции!» И Талейран свято соблюдал этот завет. Его племянница присутствовала почти на всех приемах. Поначалу она относилась к «дядюшке» Талейрану, который не был ее кровным родственником, с брезгливым недоверием, но вскоре подпала под обаяние его манер и ума. Не столько красивая, сколько умеющая себя подать, прекрасно образованная и остроумная, она стала его верной помощницей и партнершей. По вечерам перед парадным подъездом дворца на Иоганнштрассе было не протолкнуться от карет — совсем как во времена Марии Терезии. Талейран разработал сложную стратегию поведения. Он не только приглашал к себе гостей, но и сам наносил множество визитов, демонстрируя уважение к тем, кого считал «полезными людьми». Парадную карету Талейрана, носившего также титул князя Беневентского, видели в разных уголках Вены. Говорил он мало, больше слушал и запоминал. И в конце концов поставил Вене диагноз: город «болен» политической и светской лихорадкой. А для такого опытного переговорщика, как он, это идеальное обстоятельство. В подобных условиях он всегда чувствовал себя как рыба в воде. 23 сентября, еще до приезда русского царя, в придворном театре дают пьесу. Публика тепло приветствует короля Дании Фредерика VI — худощавый 50-летний монарх, лысоватый и бледный, даже немного разрумянился. Зато король Вюртемберга — толстяк с выпирающим вперед необъятным животом и налитым кровью лицом (не зря его сравнивали с кабаном) — удостаивается куда более прохладного приема. 29 сентября хозяева города устраивают гуляния в Пратере, на которые допущены и простые горожане. Небо озаряют вспышки салютов и фейерверков; вино льется рекой. Шестьдесят карет, запряженных шестеркой лошадей каждая, устроили затор — кони испугались огней и громких звуков. Но эта неразбериха покажется цветочками по сравнению с тем, что вскоре будет происходить на Конгрессе.
30 сентября 1814 года в здании Императорской канцелярии на Бальхаусплац Меттерних открывает первое заседание. Канцелярия располагается в крыле Хофбурга, построенном в 1719 году и реконструированном в 1766-м архитектором Николо Пакасси, тем самым, что занимался восстановлением Шёнбрунна. Здесь до сих пор находятся кабинеты чиновников Федеральной канцелярии и австрийских министров. Чтобы обратить на себя внимание, посланник Людовика XVIII появляется последним и окидывает собравшихся ироничным взглядом: еще бы, без него не начинали! Он уверенно усаживается между представителем Австрии и послом Англии, словно намекая на свою будущую посредническую роль, и тут же задает вопрос: какова цель встречи? Канцлер и министр иностранных дел Австрии объясняет, что присутствующие здесь главы кабинетов должны обсудить текст предварительного заявления.
— Главы кабинетов? — удивленно переспрашивает Талейран.
И, глядя на сидящих напротив вельмож, добавляет:
— Господин де Лабрадор и господин Гумбольдт не являются главами кабинетов.
Меттерних в растерянности. Почему он раньше об этом не подумал? Не скрывая раздражения, он признает, что да, господин де Лабрадор не имеет подобного статуса, но он — единственный, кто представляет в Вене Испанию, а что касается господина Гумбольдта… Он — ближайший помощник господина Гарденберга, который по причине глухоты не может принимать участие в обсуждении.
Талейран, который и сам прихрамывает на одну ногу, пожимает плечами:
— Если физический изъян дает право на некие преимущества, я тоже мог бы привести с собой подкрепление…
Он добился своего. Теперь его реплика разойдется по кулуарам конгресса. Спеша закрепить успех, он делает следующий шаг и добивается того, чтобы слово «союзники», фигурирующее в Парижском договоре, больше не употреблялось.
— Союз? Но против кого? Не против же Наполеона — он на острове Эльба! И не против короля Франции — он выступает гарантом мира. Господа, будем откровенны: если здесь собрались союзные державы, то мое присутствие излишне!