– Сам не пью и сынам не даю. Потому – половина бед от водки этой. Спасибо, барин, за хлеб-соль.
– Ну, так хотя бы чаю. Феоктиста, Анфиса, где вы там с самоваром?
Чай Силин пил так же неторопливо и степенно, прихлёбывая из расписного блюдца. Между двумя глотками спросил:
– Сыны мои были ли до тебя в Москве, Никита Владимирыч?
– Меня и отец Никодим о том же спрашивал, – через стол Закатов внимательно смотрел на Прокопа. – Не были. И девок не было тоже. Я получил письмо от уездного станового, поэтому я и здесь.
Силин ничего не сказал – но расписное блюдце в его руке словно само собой опустилось на стол, неловко брякнув краем о сахарницу, а по лбу Прокопа пробежала короткая судорога.
– Вот, стало быть, как…
– Но и вестей об их поимке никаких, – торопливо добавил Никита. – Значит, их не поймали и не судили. Иначе мне обязаны были бы сообщить.
– Да что ж они, неслухи, – впрямь в бега подались? – мучительно наморщив лоб, пробормотал Силин. – Вместе с девками-то?
– По-моему, так было бы только лучше для них, – прямо сказал Закатов. – Официально они в розыске за убийство, так что каторги им не избежать даже при моём заступничестве. А так…
– А в бродягах, барин, думаешь, лучше? – сумрачно спросил Силин. – По мне, так уж лучше бы в каторгу… и там люди живут. Бывает, что и назад ворочаются. Ох-х… где их только носит, остолопов…
– Если они объявятся в Москве, через неделю мы уже будем об этом знать, – обнадёжил Закатов. – Я жил там в доме своего друга, он обо всём знает с моих слов, и… будем надеяться, что всё окажется хорошо. Да и как-то глупо ударяться в бродяжничество с девками на горбу. Парни твои разумны, лишних глупостей, думаю, не натворят…
Силин только вздохнул и глубоко задумался, постукивая корявыми пальцами по краю стола.
Дверь в кабинет снова открылась: Феоктиста доложила о прибытии отца Никодима.
Вошедший священник с порога поклонился Закатову и, увидев сидящего за столом Силина, всплеснул руками:
– Господь Вседержитель – Прокоп! Слава Господу! Ты, бессовестный, хоть домой-то заглянул?
– Не успел, – усмехнулся Прокоп. – Первым делом до барина, потому сын в городе мне сказал, что Никита Владимирыч уж оченно во мне нуждается…
– Так и есть, – подтвердил Закатов. – Я уже две недели как пытаюсь разгрести хозяйственные дела… и решительно ничего не могу сделать! Я же никогда в жизни не занимался всеми этими овсами, десятинами и пудами! Ума не приложу, как всё устроить так, чтобы зимой мужики не перемёрли с голоду…
– Это верно мне мой Сенька сказал, что ты коров с барского двора мужикам отдал?
– Верно. Я, видишь ли, молока мало потребляю, а тут у всех дети… и их ветром шатает.
– Та-ак… – протянул Силин. – А кому отдал-то?
Никита перечислил. Силин слушал, одобрительно кивал головой. Ободрённый его молчаливым одобрением, Закатов продолжал:
– Я прикинул так, что в ближайшие годы от имения всё равно ничего, кроме убытков не будет. Так что никакие продажи в уезд, вероятно, делать не станем. Я остаюсь зимовать здесь, стало быть – на собственном коште, а мне одному много надо ли? Значит, всё, что собрано для продажи, можно распределить по дворам и как-то всем вместе перезимовать.
– Что ж… толково решено, – одобрил Силин.
– Но вот только понятия не имею, как это всё лучше сделать. Ты, надо полагать, лучше знаешь, кто из мужиков больше нуждается, так что у меня вся надежда на тебя. И на отца Никодима.
Силин переглянулся со священником, ещё с минуту сосредоточенно думал о чём-то, наморщив загорелый лоб… И вдруг, с треском отодвинув тяжёлый стул, поднялся.
– Коли так – пошли, Никита Владимирыч, в амбары! Ревизь добру делать!
С «ревизью» провозились до вечера. Силин озабоченно расхаживал по амбарам, считал кули с мукой, житом, гречей и горохом, до хрипа ругался с отцом Никодимом, выясняя, кому из мужиков давать хлеб в первую очередь, вспоминая, у кого сколько детей, и доказывая, что «пьяниц кормить нечего, всё едино – впустую!». Чёрные глаза его сверкали совершенно по-цыгански, борода встала дыбом. Отец Никодим тоже разошёлся, его седые волосы гневно вспушились. Он даже перестал поминать через слово Спасителя и Богородицу и наскакивал на Силина, как петух, отстаивая какого-то Фаддея из Рассохина, который «хоть и пьянь подзаборная, а многими чадами утяжелён». Никита сначала пытался вставлять и своё слово в этот ожесточённый спор, но довольно быстро понял, что толку от его вмешательства никакого, и в конце концов уже просто записывал на обрывок бумаги силинские расчёты. Старый Авдеич и дядька Кузьма только охали да крестились, наблюдая, с какой скоростью готовится улетучиться из амбаров такими трудами сохранённое господское добро. Две девки кубарем скатились с крыльца и понеслись на деревню. Было очевидно, что с минуты на минуту всё Болотеево будет в курсе грядущих реформ.
– Конский завод не хочешь ли открывать, Никита Владимирыч? – весело спросил Прокоп, когда они трое, едва держась на ногах, ввалились в столовую и Никита потребовал ужин. – Здесь у нас самое милое дело, потому овсы хорошо подымаются, особо по низинам. Я тебе на первое время помог бы, да и сыны мои все лошадники, у цыган учились – сам помнишь небось. Я б тебе подсказал и у кого жеребца на племя взять, и как по первости дело наладить… Коли мужиков лошадьми осчастливить, так прибыток сам собой пойдёт!
– Всё может статься, Прокоп Матвеевич, – от усталости у Закатова сами собой закрывались глаза. Он отчаянно завидовал Силину, который, придя с утра пешком из уезда, полдня потратил на хождения по амбарам и выглядел бодрым, как воробей на заборе. Даже отец Никодим – и тот радостно улыбался и время от времени потирал сухие ручки, счастливо вздыхая и чуть слышно бормоча молитву. «А меня сшибает с ног! – с досадой подумал Закатов, изо всех сил гоня от себя мысли о том, что хорошо бы выпить. – Вот тебе и жизнь в столицах… Не в силах по собственным амбарам погулять! Тьфу! Нет, прав был Мишка…»
– Если дела пойдут – отчего бы не конный завод?.. Но для начала надо как-то дотянуть до весны. Ты ведь сейчас домой?
– Знамо дело. Парамоновна моя, поди, уже извелась.
– Так сделай милость, извести мужиков, чтобы явились завтра на мой двор… только, ради бога, не всем селом, как здесь принято, а хотя бы по пять-шесть. Прямо по тому списку, который мы с вами составили. Раздадим хлеб и прочее, что решили, а там…
– Храни тя Господь, Никита Владимирыч, – решительно поднялся из-за стола Силин. – Авось твоей милостью и перезимуем. Нет, благодарствую, ужинать дома буду, там Парамоновна убивается… С самого Спаса яблочного меня не видала! Тады завтра я с рассветом подойду, пособлю тут… Да, вот ещё что спросить собирался… Верно ли в уезде говорят, что вроде бы воля мужикам готовится? Новый анператор-то, слышно, распорядился?
Голос Прокопа звучал нарочито небрежно, но Никита сразу понял, что вопрос этот висел у него на языке уже давно. Он обернулся к отцу Никодиму, увидел настороженное лицо священника.
– Прокоп, Прокоп, погодил бы ты… – испуганно забормотал он. – Не время сейчас…
– Не беспокойтесь, отец Никодим, – Никита помедлил. – Да… я тоже слышал. Видимо, будут перемены. Да, по-моему, и давно уже пора.
– А как же с землицей-то? – прямо спросил Силин, в упор глядя на барина чёрными внимательными глазами. – Землю-то как – будут давать? Аль всё у господ остаётся?
– Право, не знаю, – честно сказал Закатов. – Но боюсь, земли вам так сразу не дадут. Землевладельцы на это вряд ли согласятся, да и сам государь…
– Вот так я и думал, – медленно сказал Прокоп, собирая в кулак бороду. – Батюшка, да не пихай ты меня! Только, коль земли не дадут, на что же тогда воля? Эх-х, опять сущая бестолковщина начнётся…
– Скажи, отчего ты сам у батюшки не выкупился? – вдруг спросил Закатов. – Вы богаты, деньги у тебя всегда водились…
– А семейство? – усмехнулся Силин. – У меня, Никита Владимирыч, чад и домочадцев сам-двадцать пять, да ещё старшие сыны с семьями в уезде. Всех откупить, конечно, можно будет, а землицу?.. На землицу и кубышки моей не хватит, хоть пузо надорви! А без земли что такое Силины? Голота подоконная, и всё… В крепости-то нам надёжнее. Оброк вашей милости немалый платим, взамен земелькой пользуемся. И тебе выгодно, и нам не накладно. А с волей-то невесть как ещё и выйдет…
Озадаченный Никита молчал. Силин взглянул на него, чуть заметно усмехнулся и начал прощаться. Вместе с ним ушёл и отец Никодим. Никита видел в окно, как они идут по деревенской улице, размахивая руками и яростно споря о чём-то. Наконец спорщиков поглотила густая осенняя тьма.
На другой день западал снег. Он начал сыпать с утра, редкими белыми крошками ложась на промёрзшую землю, к полудню пошёл сильнее, а после обеда уже валил стеной, выбеливая в темноте крыши и заборы. Несмотря на предвечерний час, уже стемнело. Никита смотрел на пляску снежинок за тёмным окном, сидя за столом в кабинете в ожидании ужина. В медном подсвечнике чадила свеча, за стеной скреблись мыши. Страшно хотелось есть и спать.
Целый день ушёл на раздачу хлеба из амбаров. Несмотря на приложенные старания, всё было шумно и бестолково, мужики стадом толклись на дворе, ругались, выясняли отношения. Никита вынужден был признать, что без Прокопа Силина, который спокойно и уверенно распоряжался всем процессом, у него самого ничего бы не вышло. Наконец мешки с зерном, житом и горохом развезли по избам, Силин пообещал явиться завтра снова и тоже ушёл. Закатов наконец остался один и почувствовал страшный голод. Он велел Феоктисте подавать ужин и в ожидании оного принуждён был ещё несколько минут выслушивать бурчание Кузьмы по поводу того, как неосмотрительно разбазарили кровное господское добро, которое «эти лешаки всё едино пропьют». У Никиты не было сил даже велеть старику выйти вон; он едва дождался появления жаркого с кашей и жадно набросился на него.
С улицы послышался звон подъехавших дрожек. Вбежавшая Анфиса доложила: