Рада сжимает здоровой рукой горло Вильды. Тридцатилетняя девственница хрипит. Теперь сжать пальцы, вырвать гортань – Рада знает, что сил хватит, но в голову предательски проникают мысли и страхи Вильды. Она не настолько безумна, чтобы не бояться смерти. Этот страх сейчас заполняет все ее мысли. Страх за мгновение до смерти. Страх и желание жить. Дикое желание, сильное. Рада видит это в ее глазах, чувствует, как это проникает в ее сознание. Этот страх подобен вышедшей из берегов реке, которую не может остановить уже ни одна дамба. Кажется, еще мгновение, и река этого страха хлынет из ее глаз, из ее тела. И пальцы, которые еще мгновение назад были как сталь, готовые разорвать жертве горло, слабеют, становятся ватными.
Возвращается боль в разрубленной руке. Кровь из раны черными ручьями скатывается по коже, стекает по пальцам на пол. В застывшем мгновении слышны удары капель о старый паркет викторианского дома. Где-то далеко, в воспоминаниях Вильды, Рада видит, как они с братом бродили по Бруклину, выбирая место для казни. Аллан хорошо разбирался в архитектуре, но Вильде было плевать. Лишь бы в доме никого не было. Но сейчас она не вспомнит об этом, даже если от этого будет зависеть ее спасение. Сейчас ее парализовал страх. И если Рада отпустит ее горло, то она изо всех сил закричит, что хочет жить. Закричит, если сможет сделать вдох, потому что как дышать она тоже забыла. Ничего не существует кроме страха. Страха Вильды. Страха, который заполнил сознание Рады. Нет, она не сможет забрать у них жизнь. Каким бы сильным не был гнев, желание жить будет сильнее. И здесь, сейчас, забирать жизнь Вильды – это почти то же самое, что разрывать горло самой себе, отчаянно пытаясь спастись.
Рада выпустила из своей мертвой хватки посиневшее горло Вильды. Силы внезапно покинули ее. Боль в левом предплечье была тупой и какой-то неестественно далекой, но скоро она вспыхнет, запылает. Скоро запылает весь мир.
Словно в трансе Рада повернулась к Вильде спиной и пошла к выходу. Если бы Вильда сейчас смогла поднять свое ружье, то Рада не стала бы ее останавливать. Но Вильда не могла. Стояла в луже собственной мочи и смотрела, как уходит Рада, уходит смерть. Ее смерть. Смерть Вильды. Ее брат, медленно приходя в сознание после удара о стену, пытался подняться на ноги, но мир все еще казался ему призрачной дымкой, маревом, которое виднеется где-то там, у горизонта уходящей далеко вперед дороги, и до этого мира еще нужно дойти. Лишь тело его уже очнулось, но мысли нет. Движения неуверенные, нелепые. Ноги подгибаются. Руки хватаются за пустоту, ища опору…
Рада вышла на улицу. Дом и безумие остались позади, но какая-то часть все еще заполняла мысли, чувства. Она шла по Пьерпонт стрит, пока на пересечении с Клинтон стрит рядом не остановилось такси. Круглолицый, розовощекий водила предложил подвезти. В густоте ночи он не видел, что левая рука Рады кровоточит так сильно, что следом за ней тянется темный шлейф. Рада села в его машину, назвала свой адрес. Улицы были пусты. Таксист хорошо знал дорогу. Несколько раз он пытался заговорить с Радой, но она не замечала его. Казалось, что в голове ничего нет, кроме страха Вильды, хотя сейчас Раде начинало казаться, что этот страх отчасти принадлежал и ей… Когда она вышла из такси, рана на предплечье уже начала затягиваться, но заднее сиденье машины было залито густой кровью. Все платье в крови. Кровь течет по ногам, хлюпает в туфлях.
Теперь подняться к себе, сбросить одежду, забраться под одеяло, закрыть глаза.
Ей приснилась Болгария и детство. Приснилась мать, которая рассказывала ей древние истории, которые в детстве казались самыми чудесными и таинственными. Да тогда все было чудесным и таинственным. Но Рада видит странные тени. Они окружают дом, где она живет со своей матерью, пробираются за эти ненадежные стены. Эти густые, живые тени. Те самые тени, которые она будет видеть возле Клодиу, возле своего друга, своего спасителя. Но Клодиу ненавидит эти голодные тени. Они могут сожрать человека за пару секунд. Останется лишь слизь, жижа. Они могут сожрать и Клодиу, если их голод выйдет из-под контроля. Они – олицетворение всего, что скрывает в себе Клодиу. Самого дикого, самого древнего. И сейчас, во сне, эти тени пришли за Радой и ее матерью.
Сорвать шторы, открыть окна. Пусть солнечный свет прогонит эти творения тьмы. Но за окнами ночь. Серебряный месяц висит в звездном небе. А тени уже в доме. Они приближаются к Раде и ее матери, чувствуют тепло их плоти, запах их мяса. Тени извиваются, покрывают пол. У них нет ртов – вся их плоть это один большой рот. Они созданы, чтобы есть. Темнота создана, чтобы пожирать свет, как ночь пожирает угасающий день. А за окном лишь месяц, да холодные звезды, свет которых долетает блеском из забытья галактики. И шанса на спасения нет. Ни одна история, которую рассказывает мать, не спасет от этой ожившей тьмы. Тьма сожрет плоть, сожрет голос, сожрет сюжет любой истории. И ничего не останется. Лишь холодная, вселенская пустота. Вот что прячет глубоко в себе Клодиу. Вот что живет в каждом из его сородичей.
– Пожалуйста, не убивай нас, – просит Рада Клодиу. Но тени, которые пришли за ней и ее матерью, не принадлежат Клодиу.
Кто-то другой, неизвестный, стоит за окном. У него холодные, черные глаза. Рост средний. Тело жилистое, поджарое. Волосы, длинные, черные как смоль, сплетены на затылке в тонкую косу. Нос прямой. Скулы широкие. Рада, которая видит этого мужчину во сне – Рада-ребенок, никогда прежде не видела индейцев, но Рада, которой снится этот сон, начинает медленно узнавать этот образ. Реальность возвращается. Сотни лет пробегают перед глазами Рады-ребенка. Она не верит. Вся эта кровь. Все эти смерти. Кем она стала? В кого она превратилась?
Для девочки это потрясение, шок. Но девочка выросла, стала женщиной, старухой. Она прожила свою жизнь, но кровь Клодиу позволила ей обмануть смерть. Его кровь дала ей сил, чтобы бороться со смертью, когда семья Монсон пришла за ней. Но смерть уже где-то рядом. Как и тени в доме детства. Они почти дотянулись до ног Рады. Мать прячет ее за своей спиной. Тени сжирают ее плоть. Запах тяжелый, удушливый. Рада слышит, как кричит мать. Что-то хлюпает в темноте. Реальность дрожит.
Дом из прошлого сливается с домом из минувшей ночи, куда привел ее Монсон. В этом доме темно, но Рада может видеть во сне. Она видит, как тени сжирают ее мать и видит, как сестра Монсона отрубает ее подруге голову. Кровь из обезглавленного тела и слизь, которая остается от ее матери, сливаются, становятся одним целым. Тени забирают у нее мать. Люди забирают у нее подругу. А хозяин подруги, хозяин Мэйтал по имени Гудэхи, стоит за окном под звездным небом и наблюдает за происходящим. Наблюдает во сне. Наблюдает в реальности. Стоит в дверях спальни и смотрит на Раду. Рада щурится, вглядывается в это жесткое, словно лишенное эмоций индейское лицо, и какое-то время не понимает, что проснулась.
Рана на плече все еще кровоточит. Кровь пропитала, кажется, всю кровать. Рада чувствует слабость. В глазах двоится. Никогда прежде она не видела никого из древних, кроме Клодиу, но Гудэхи выглядит именно так, как его и описывала Мэйтал. Но Мэйтал мертва. Понимание этого помогает Раде окончательно проснуться, вжаться в высокую спинку кровати, словно она еще может сбежать от древнего, спастись. Но спасения не будет. Рада знает это. Мэйтал говорила, что Гудэхи хотел ее убить, когда узнал, что она ищет себе жертв на его территории. Но почему именно сейчас? Или же он думает, что она виновата в смерти его слуги, Мэйтал? Но она ведь не виновата. Он может увидеть это в ее мыслях, если, конечно, он уже не утратил эту способность.
Клодиу говорил, что когда-то древние могли не только читать мысли людей, но и принять любой их вид. Это было когда-то давно, много-много тысячелетий назад. Но сейчас они уже не могут этого сделать. Кажется, что даже свой собственный вид – искрящийся и меняющийся, словно в них не было ничего, что связано с физическим миром, – они скоро уже не смогут принять. Только жалкие ошметки. Когда-нибудь. Пройдет еще пара тысячелетий и это случится. Но Рада знает, что не доживет до этого дня. Возможно, она не доживет до обеда. Гудэхи разорвет ее здесь, забрызгав стены ее кровью. И никто не сможет ее спасти. Но почему же он ждет? Почему стоит в дверях и просто смотрит?
– Я… я не убивала Мэйтал, – сказала Рада охрипшим голосом.
– Я знаю, – услышала она тихий, произнесенный почти одними губами ответ Гудэхи.
– Я любила Мэйтал. Она… Мы… мы были друзьями. Понимаешь? – Мысли в голове начали путаться. Рада понимала, что должна говорить, но страх перед древним, перед настоящим древним – холодным и пустым, как вселенная, а не тем, кем пытался быть Клодиу, – давил, парализовал все мысли. – Пожалуйста, не убивай меня, – сказала она то единственное, что крутилось в голове.
– Я пришел не для того, чтобы убить тебя, – сказал Гудэхи так же тихо, как и прежде.
Только сейчас Рада заметила черный пакет в его руке. Пакет, который Гудэхи нашел в доме на Пьерпонт-стрит, где обезглавили Мэйтал. Нашел в эту ночь. В пакете лежало что-то тяжелое, круглое. Рада боялась думать, что это может быть. В какой-то момент у нее появилась мысль, что Гудэхи убил Клодиу, и в пакете голова ее друга. Но она ошибалась. Клодиу был жив, а в черном, лишенном надписей и рисунков пакете лежали головы Вильды и Аллана Монсон.
Они умерли быстро. Гудэхи никогда не заставлял людей страдать. Хотя жизнь Мэйтал стоила того, чтобы изменить своим принципам. Они были вместе почти полторы сотни лет. Их первая встреча произошла на землях полуострова, омываемого с запада Мексиканским заливом, а на востоке Атлантическим океаном.
В тот год, следом за племенем чокто, настало время дороги слез и для семинолов. Большинство из них подчинились. Непокорных было лишь несколько сотен. С ними и остался Гудэхи. Они скрывались в болотистой низине полуострова, забирая жизни солдат, посланных подчинить их воли президента Эндрю Джексона и белых колонистов, желающих занять их земли. Ночами Гудэхи покидал индейский лагерь и утоля