— Неужели это в самом деле то, о чем я подумал?
— Наверняка, — ответил механик, зажмурив глаза от удовольствия. — Перед вами настоящий «бугатти».
— И если я не ошибаюсь, тип «41 Рояль».
— Вы, профессор, я вижу разбираетесь, — сказал хозяин машины, титулуя Саймона с уважением, достойным его эрудиции.
Была когда-то горстка энтузиастов, которая относилась к автомобилям не только как к кондиционированным, моторизованным транспортным средствам для доставки домой покупок; и среди них все еще находились любители, утверждавшие, что только в золотые 1919–1930-е годы строились настоящие автомобили; они отвергали все автомобили, построенные после той эпохи, как презренные убожества. Святой не был подобным фанатиком, но его художественный вкус испытывал восхищение перед шедеврами того великого десятилетия.
Сейчас перед ним был один из величайших экспонатов. Имя Эттори Бугатти звучит также магически для энтузиастов автомобилизации, как имя Карла Маркса для поклонников другой веры. Бугатти был эксцентричным человеком, который проектировал автомобили по своему вкусу, не обращая внимания на то, что делали другие конструкторы. В 1911 году, когда все гоночные автомобили были грубо тесанными чудовищами, огромный ревущий «фиат» завоевал Гран При. Этого все ожидали. Но полной неожиданностью было второе место, завоеванное первым гоночным автомобилем марки «бугатти», выглядевшим по сравнению с «фиатом», как муха рядом со слоном, с двигателем в одну восьмую гиганта-победителя. Бугатти и в дальнейшем творил подобные чудеса механики. Потом, в 1927 году, когда все конструировали малые автомобили, он выставил колосса, которого теперь пожирал взглядом Саймон.
— Таких сделали только семь, — бормотал хозяин, заботливо стирая пыль со сверкавшего крыла. — Бугатти сам разбил один, и теперь во всем мире их только шесть.
Гигант — это не преувеличение для подобной машины. Размещенный на раме более четырнадцати футов длиной, закругленный кузов типа «купе-де-вилль» казался уходящим вдаль, если смотреть на ничем не скрытую длину чудовищных размеров капота. Передние крылья гордо вздымались ввысь, медленно опадая сзади и переходя в подножку.
— А вы посмотрите сюда, — механик поманипулировал со сложными замками и зажимами, крепившими капот, и с усилием поднял его. Его просто распирало от гордости, когда он демонстрировал безупречный мотор, который больше подошел бы для локомотива, чем для автомобиля. В длину тот был не менее пяти футов.
— Я слышал, что бугатти заводится с полоборота.
— Вот именно. Соно раффинате,[10] вы правы, он рвется с места, как горячий конь. Хорошо отлаженный, заводится сразу. Сейчас я вам покажу.
Механик включил зажигание, поставил ручной газ, потом засунул в отверстие огромную заводную ручку. Кивнул Святому, приглашая его театральным жестом.
— Попробуйте сами, профессор.
Саймон приблизился, осторожно дослал заводную ручку на место и одним ловким движением энергично сделал пол-оборота. Без кашля и храпа мотор сразу ожил с ревом, который все же не заглушил удивительно приятного металлического звука, немного напоминавшего звук швейной машины.
— Да, — Святому пришлось немного повысить голос, — на нем я бы с удовольствием поездил пару дней.
— Нет, нет, — запротестовал хозяин — это невозможно, я его не сдаю в прокат. Слишком большая ценность, ему место в музее. Я только хотел его вам показать…
Голос его сорвался при виде банкнотов, которые разворачивал Святой. Сумма, на которой Саймон остановился, возможно, была экстравагантно высока, но он так не считал, получая в результате огромное удовольствие воспользоваться таким раритетом. А кроме того, это были деньги Аль Дестамио.
Итак, получив пиджак за то время, что ушло на оформление проката автомобиля, заполнив и подписав неизбежные бумаги. Святой сел да руль, включил первую скорость и легко отпустил сцепление. С радостной дрожью могучее создание рванулось вперед и через открытые ворота помчалось по дороге, в то время как его владелец растроганно махал ему вслед.
Для автомобилиста с изысканным вкусом вести автомобиль марки бугатти — примерно то же, что слушать классическую симфонию в первоклассном исполнении. Легкая динамика и идеальный контакт с дорогой — вот те черты, которых прежде всего добивался Бугатти и, будучи человеком бескомпромиссным, достиг этого в полной мере. Руль нежно вибрировал в руках Святого, словно часть живого тела, ощущавшего его легчайшее прикосновение; управлять машиной было так же легко, как, резать масло горячим ножом. Несколько труднее было с тормозами, поскольку синьор Бугатти строил свои машины, чтобы они ездили, а не стояли, но и с ними удалось справиться, умело понижая передачи и помогая дополнительно ручным тормозом. Восхищенный Саймон, минуя кучки веселых оборванцев и зевак на выезде из города, нажал на клаксон, который издал низкий, похожий на сирену звук. Мотор радостно взревел под длинным красным капотом, и автомобиль принялся пожирать километры сельских пейзажей. Приметы карты, набросанной Понти, стремительно пролетали мимо Саймона, и вот за последним поворотом он увидел перед собой поместье семейства Дестамио. С явным сожалением он свернул с дороги и остановил машину в тени дерева.
Высокая стена с толстым слоем битого стекла наверху окружала резиденцию, закрывая дом до самой крыши. Саймон нажал кнопку возле массивных деревянных ворот с железными оковками и стал терпеливо ждать, пока, наконец, заскрежетал допотопный замок и со скрипом распахнулась калитка. Низенькая загорелая женщина в фартучке служанки смотрела подозрительно.
— Буона сера,[11] — приветливо сказал он. — Меня зовут Темплер, я хотел бы видеть донну Марию.
Он смело шагнул вперед, и служанка впустила его. Его целью было создать впечатление, что его ждут, и на этом основании продвинуться как можно дальше, но этого оказалось недостаточно, чтобы проникнуть внутрь дома.
На террасе, окруженной балюстрадой, и тянувшейся вдоль всего фасада дома, служанка движением руки указала ему в сторону садовой мебели:
— Прошу подождать здесь, синьор. Я доложу донне Марии. Как, вы сказали, ваша фамилия?
Саймон повторил и, не садясь, стал разглядывать постройки тяжеловесной и отталкивающей архитектуры, с облупленной штукатуркой, выкрашенной в блеклый розовый цвет, с давно некрашенными рамами, что создавало резкий контраст на фоне старательно поддерживаемого в безупречном состоянии сада. Услышав за спиной тяжелое, одышливое дыхание, он обернулся.
— Донна Мария, — сказал Святой, улыбаясь так обаятельно, как только мог, и протягивая руку. — Мое им Саймон Темплер. Я старый друг вашего брата Алессандро. Когда он узнал, что я собираюсь в Палермо, просил меня нанести вам визит.
2
Женщина стояла неподвижно, глядя на руку Саймона, как на дохлую рыбу. Это выражение лица прекрасно подходило к линии ее рта и раздутых ноздрей. У нее были черные усики, а тяжелая масса волос, стянутая назад, имела цвет матовой стали. На голову ниже Саймона, но по крайней мере в два раза шире, вся эта туша была втиснута в корсет настолько жесткий и неэластичный, что в форме, которую он придавал ее фигуре, мало что осталось человеческого. В традиционном черном бесформенном платье она напоминала одетую в траур бочку с ножками от рояля.
— Я никогда не встречаюсь с друзьями моего брата, — сказала она. — Свои деловые интересы он не связывает с семейной жизнью.
Так же, как ни одно украшение не оживляло ее туалета, ни одна нота дружелюбия не добавляла тепла ее сухим словам. Только такая самоуверенная личность, как Саймон к тому же подталкиваемая крайней необходимостью, могла бы пережить подобный прием, и Саймон нахально продолжал все так же обаятельно улыбаться.
— Это говорит только о том, как он ценит нашу дружбу. Мы работали вместе в Америке, откуда я родом, были почти компаньонами. И когда я пару дней назад обедал с ним на Капри, взял с меня слово, что я вас навещу.
— Зачем?
Вопрос это был явным вызовом и почти полным отказом. Было ясно, что Дестамио не присылал друзей к своему родовому очагу, подчиняясь порыву души, если присылал их вообще. Саймон отдавал себе отчет, что нужно найти весомый предлог, и быстро, иначе через несколько секундой снова окажется за воротами, не добившись ничего, кроме зрелища отталкивающих форм донны Марии.
— Алессандро настаивал, чтобы я познакомился с вами, — сказал он, постаравшись придать своему голосу разочарованный и холодный тон. — Рассказывал, какая замечательная у него сестра и как бы он хотел быть уверен, что в такую трудную минуту вы будете знать, к кому из его друзей можно обратиться.
Двусмысленность этих слов возымела свой эффект; заметный по изменению драконьего взгляда хозяйки; вначале в нем появилась неуверенность, а потом вроде даже ослабла ее непобедимая враждебность.
— Сегодня очень жарко, и перед уходом я вас угощу чем-нибудь холодненьким.
— Вашему гостеприимству нет предела, — ответил Саймон, каким-то чудом избежав саркастического тона.
Кивнув служанке, которая молча ждала поблизости, хозяйка тяжело упала в одно из кресел.
Саймон обернулся, чтобы взять кресло для себя, и при этом наткнулся на зрелище, которое превзошло его самые неправдоподобные ожидания.
Со стороны беседки из вьющихся роз, образовавшей вместе с оградой укромный уголок для загорания приближалась Джина Дестамио в бикини настолько крохотном, что обе части вместе не превышали размера солнечных очков. Ее кожа сияла золотом в последних лучах солнца, открытые детали ее фигуры более чем соответствовали чудесным ожиданиям, возникавшим у видевшего ее одетой. От этого вида даже такой старый циник, как Саймон Темплер, взялся бы писать очередной сонет. Но только не донна Мария, которая втянула воздух, как пылесос, страдающий астмой, а потом выпустила его, взорвавшись короткой фразой, сверкавшей молниями и грохотавшей, как извержение вулкана. На этом диалекте Саймон не понимал ни слова, о затронутые темы были совершенно ясны, судя по тону: бесстыдство, позорящее семью перед посторонним человеком, и общая деморализация молодого поколения. Громы и молнии обрушивались на растрепанную голову Джины, но она только улыбалась. Какими бы ни были другие результаты ее законченного швейцарского образования, но почтение к нормам матриархата миновало для нее бесповоротно.