«Я обращаюсь к графу Олива?» – спросила она.
Я утвердительно кивнул. Она пристально посмотрела на меня: ее глаза были темными и блестящими, в которых все еще мерцали тлеющие огни многих побежденных страстей.
«Вы желаете видеть графиню Романи, которая временно здесь находится?»
«Если это удобно и не противоречит правилам…» – начал я.
Тень улыбки мелькнула на бледном и мудром лице монахини и почти сразу же испарилась.
«Вовсе нет, – отвечала она тем же ровным тоном. – Графиня Нина находится здесь по своему желанию и соблюдает строгий режим, но сегодня всеобщий праздник, и все правила несколько послаблены. Преподобная мать-настоятельница просила сообщить вам, что как раз сейчас начинается служба, а сама она уже в часовне. Если вы присоединитесь к богослужению, то графиня после него сможет вас принять».
Мне ничего не оставалось, как только принять это предложение, хотя на самом деле оно вызывало неприязнь. Я был не в настроении для священников и молитв; я капризно представил, насколько бы поразилась эта бесстрастная женщина, если бы только она могла знать, что за человека пригласила преклонить колени в святилище. Тем не менее я не высказал сопротивления, и она просила меня следовать за ней. Когда мы вышли из комнаты, я спросил:
«С графиней все в порядке?»
«Кажется, так, – повернулась ко мне мать Маргарита, – она с точностью выполняет все религиозные правила и не жалуется на усталость».
Теперь мы шли через холл. Я отважился на другой вопрос:
«Она была вашей любимой ученицей, полагаю?»
Монахиня повернула ко мне свое бесстрастное лицо с выражением удивления и недовольства.
«У меня нет любимчиков, – отвечала она холодным тоном. – Все дети, обучающиеся здесь, получают мое внимание и заботу в равной степени».
Я пробормотал извинения и добавил с вымученной улыбкой:
«Простите мою кажущуюся настойчивость, но я, как будущий муж этой леди, которая воспитывалась под вашим присмотром, естественно интересуюсь всем, что ее касается».
И снова изучающий взгляд подвижницы остановился на мне, и она слегка вздохнула.
«Я осведомлена о вашей помолвке, – сказала она с некоторой болью в голосе. – Нина Романи принадлежит миру и следует его правилам. Конечно, замужество является естественным воплощением судьбы большинства девушек, сравнительно немногие из них находят свое призвание в служении Христу. Поэтому, когда Нина вышла замуж за уважаемого графа Романи, о ком всегда звучали прекрасные отзывы, мы все очень радовались, чувствуя, что ее будущее находилось в безопасности в руках доброго и мудрого защитника. Пусть душа его покоится с миром! Однако ее второй брак стал для меня неожиданностью и тем, что моя совесть не позволяет мне воспринимать с одобрением. Вы видите, что я с вами совершенно откровенна».
«Для меня это честь, мадам! – сказал я искренне, ощущая истинное уважение к этой суровой и одновременно терпеливой женщине. – И все же, хотя в целом вы можете выдвинуть немало объективных возражений против этого, но второй брак, я полагаю, в случае с графиней Романи является практически необходимостью. Она ведь абсолютно не имеет покровителя, будучи столь молодой и прекрасной!»
Глаза монахини стали торжественными и почти жалобными.
«Такая красота – это проклятие, – ответила она с ударением, – роковое, страшное проклятие! Как ребенка – она сделала ее своенравной. И как женщину – она все еще поддерживает ее таковой. Довольно об этом, синьор! – и она наклонила голову. – Простите мою прямоту в разговоре. Все остальные уверены, что я желаю счастья вам обоим».
К этому времени мы уже подошли к двери в часовню, из-за которой долетали звуки органа, источавшего триумфальные мелодии. Преподобная Маргарита опустила пальцы в святую воду и, осенив себя крестом, указала мне на скамью у задней стены церкви, которую дозволялось занять постороннему. Я уселся и смотрел с истинным спокойствием и восхищением на живописную мессу передо мной. Здесь был блеск мерцавших огней, цветы и их аромат. Здесь стояли молчаливые ряды монахинь, одетых в синие мантии и в белых монашеских шляпах, приклонившие колени и полностью погрузившиеся в молитву. Позади них – несколько рядов молодых фигур в черном, чьи склоненные головы полностью скрывались под завесами из летящего белого муслина. Далее за ними стояла маленькая фигура, завернутая в тяжелые траурные одежды; ее вуаль была черна, хотя и не слишком толста, так что я мог различить блеск ее золотых волос – это была моя жена, я это знал. Чистый ангел! Какой набожной она выглядела! Я улыбнулся с тоскливым презрением, когда на нее смотрел, и проклял ее снова во имя человека, которого убил. И над всем этим окруженный блеском золотых лучей и драгоценных камней сам Господь сиял ярко, как свет утренней звезды. Величественная служба продолжалась, органная музыка раздавалась в церкви, словно сильный ветер, пытавшийся обрести свободу, но среди всего этого я сидел, как в темном кошмаре, едва видя, едва чувствуя, – застывший и холодный как кусок мрамора. Густой уверенный голос одной и монахинь хора, выводивший гимн «Агнец Божий», подтолкнул меня к холодному удивлению. «Принявший на себя грехи мира». Нет! Нет! Бывают грехи, которые невозможно изъять – это грехи неверной женщины, маленькие «прегрешения», как их называют в наши дни, поскольку мы стали слишком терпимы к некоторым вещам и в то же время очень строги – к другим. Мы отправляем в тюрьму жалкого негодяя, укравшего пять франков из нашего кармана, но хитрый вор в женском обличье, который крадет нашу честь, наше имя и достойное положение среди наших друзей, уходит почти безнаказанным; она не может быть брошена в тюрьму или принуждена к тяжелому труду – только не она! Очень жаль, что Христос не оставил нам никаких инструкций относительно того, что нам делать с такими женщинами: не с раскаявшейся Магдалиной, а с теми бестиями, чьи уста полны обмана, даже когда они притворяются молящимися; с теми, кто был способен искушать даже священника, пришедшего принять их последнюю исповедь; с теми, кто даже разыграл бы раскаяние во лжи на самом смертном одре, лишь бы только хорошо выглядеть. Что мы можем сделать с подобными дьяволицами? Немало говорят в последнее время о несправедливости к женщинам со стороны мужчин; неужели никто не осмелится взглянуть на обратную сторону этого вопроса? Мы, сильный пол, в этом слабы – мы слишком галантны. Когда женщина полагается на наше милосердие, мы спасаем ее и храним молчание. Даже под пыткой мы не выдаем ее секретов, поскольку что-то удерживает нас от предательства. Я не представляю, что это может быть, вероятно, это память о наших матерях. Как бы там ни было, но я уверен, что многие мужчины предпочтут принять позор на себя, чем позволить женщине утратить честь. Но близится время, когда это наше глупое благородство вымрет. Все изменится! Когда однажды наши тугие мужские мозги осознают новую идею, что женщина по своему собственному желанию и выбору утратила все притязания на уважение и целомудрие, – мы совершим свою месть. Мы с трудом меняем традиции наших предков, но, несомненно, вскоре мы сумеем подавить последнюю искру рыцарства, еще остающуюся в нас по отношению к женскому полу, поскольку это, очевидно, и есть та точка, к которой женщина и желает нас привести. Мы встретимся с ней на узкой платформе под названием «равенство», за которое они так борются, и станем обращаться с ними с решительной и беспристрастной фамильярностью, которой они так страстно желают!
Поглощенный мыслями, я не заметил, как закончилась служба. Чья-то рука прикоснулась ко мне и, взглянув вверх, я увидел преподобную Маргариту, которая прошептала:
«Следуйте за мной, если угодно».
Я поднялся и подчинился механически. Позади церковной двери она произнесла:
«Прошу простить меня за то, что вас тороплю, но посетителям не дозволяется видеть, как монахини и ученики выходят».
Я кивнул и продолжал идти позади нее. С трудом подбирая слова, я спросил:
«Много ли у вас учениц на этих праздниках?»
«Всего четырнадцать, – отвечала она, – и все они – еще дети, чьи родители далеко уехали. Бедняжки!» И строгие черты лица монахини сменились нежностью, когда она говорила: «Мы делаем все, что можем, чтобы дать им счастье, но на самом деле они одиноки. Обычно у нас пятьдесят или шестьдесят молодых девушек здесь, помимо дневных школьников».
«Большая ответственность», – заметил я.
«В самом деле, огромная! – кивнула она. – Можно сказать, ужасная. Столь многое в будущей жизни женщины зависит от раннего воспитания, которое она получает. Мы делаем все, что можем, но порой даже наши крайние усилия пропадают впустую; зло вползает в душу, и мы не знаем откуда, какие-то неожиданные ошибки портят человека, которым мы восхищались, и нередко мы разочаровываемся в самых многообещающих учениках. Увы! В этом мире не существует ничего идеального».
Говоря таким образом, она проводила меня в маленькую уютную комнатку, где было много книг и мягкие ковры.
«Это одна из наших библиотек, – объяснила она. – Графиня примет вас здесь, поскольку в гостиной вас могут побеспокоить другие посетители. Простите, – и в ее проницательном взгляде отразилось некое сострадание, – но вы выглядите не очень хорошо. Могу я предложить вам немного вина?»
Я отказался от этого предложения с многочисленными извинениями и уверил ее, что со мной все было отлично. Она сомневалась в этом, но наконец сказала озабоченно:
«Я надеюсь, что вы не обижены моим замечанием, касающимся вашей женитьбы на Нине Романи? Боюсь, я была слишком откровенна».
«Вовсе нет, мадам, – отвечал я со всей возможной искренностью. – Ничто не делает мне такого удовольствия, как честно высказанное мнение. Я так привык слышать обман…» Здесь я оборвал свою фразу и поспешно добавил: «Прошу, не подумайте, что у меня сложилось о вас неверное представление».
Она, казалось, обрадовалась и улыбнулась этой своей скрытной улыбкой, сказав:
«Несомненно, вы в нетерпении, синьор. Нина придет прямо к вам», – и с кратким прощальным жестом она ушла.