Определенно, она была доброй женщиной, и я смутно гадал о ее прошлой жизни, о том прошлом, которое она навсегда похоронила под тысячей молитв. Какой она была в молодости, до того как заперла себя в монастырских стенах, до того как наложила распятие на свое сердце, словно печать? Могла ли она также ловить мужские души в ловушку, мучая их обманом? Я полагал, что нет, – ее вид выражал чистоту и искренность; и все же, кто может быть уверен? Глаза Нины ведь тоже умели выглядеть так, будто в них сосредоточена сама душа истины. Прошло несколько минут. Я услышал звонкие детские голоса, поющие в соседней комнате:
«Пришел ли маленький Иисус?
Этот прекрасный розовый бутон,
Что цветет, – нежно любимый ребенок
В сердце нашей Пречистой Девы Марии».
Затем послышался мягкий шелест шелковых одежд, дверь отворилась, и вошла моя жена.
Глава 27
Она приблизилась, покачиваясь, со своей обычной грацией пантеры, ее красные губы произнесли с чарующей улыбкой:
«Как хорошо, что вы приехали! – начала она, простирая ко мне обе руки, словно приглашала в свои объятия. – И особенно в это Рождественское утро!» Она остановилась и, заметив, что я не двигался и не говорил, она оглядела меня с некоторой тревогой. «В чем дело? – спросила она слабым голосом. – Что-нибудь случилось?»
Я посмотрел на нее и заметил, что она испытала внезапный страх. Я не пытался ее утешить, а просто подвинул к ней стул.
«Присядьте, – сказал я серьезно. – Я принес плохие новости».
Она уселась на стул, как будто спокойная, и смотрела на меня напуганными глазами. Ее трясло. Внимательно глядя на нее, я отметил все эти внешние признаки трепета с глубоким удовольствием. Я точно знал, что творилось у нее в уме. Великий страх терзал ее – страх перед тем, что я обнаружил ее предательство. Так оно и было на самом деле, но время объявить об этом еще не пришло. А пока она страдала, сильно мучилась этим грызущим ужасом и подозрениями, пожиравшими ее душу. Я ничего не говорил, я ждал, чтобы она начала первой. Спустя немного времени, в течение которого ее щеки потеряли свой нежный румянец, она произнесла с вымученной улыбкой:
«Плохие новости? Вы меня удивили! Что же это может быть? Что-нибудь дурное, связанное с Гуидо? Вы виделись с ним?»
«Да, я с ним виделся, – отвечал я тем же сухим и серьезным тоном. – Я только что от него. Он послал вам вот это». И я протянул ей бриллиантовое кольцо, которое снял с пальца мертвеца.
Теперь она побледнела еще сильнее. Все сияние цвета ее лица превратилось в тот момент в ужасную изможденность. Она взяла кольцо заметно дрожавшими ледяными пальцами. Теперь она уже не пыталась улыбаться. Она резко и глубоко вздохнула, посчитав, что я все знал. Я снова молчал. Она глядела на бриллиант с диким выражением.
«Я не совсем понимаю, – пробормотала она жалобно. – Я отдала это ему в память о погибшем друге, моем муже, зачем же он вернул его?»
Мучимая совестью преступница! Я изучал ее с мрачным интересом, но ничего не отвечал. Вдруг она взглянула на меня полными слез глазами.
«Отчего вы столь холодный и отстраненный, Чезаре? – захныкала она умоляюще. – Не стойте же, как мрачный страж, поцелуйте меня и расскажите наконец, что произошло».
Поцеловать ее! Так скоро после того, как я целовал руку ее погибшего любовника! Нет, я не мог и не стал бы. Я продолжал стоять на месте в неподвижном молчании. Она снова взглянула на меня очень скромно и опять захныкала:
«Ах, вы разве меня не любите? – бормотала она. – Вы бы не были таким строгим и молчаливым, если бы меня любили! Если у вас в самом деле есть какие-то плохие новости, то вам следовало бы рассказать мне обо всем мягко и любезно. Я думала, что вы всегда будете стараться облегчить мои страдания…»
«Это я и пытаюсь сделать, мадам, – сказал я, прерывая ее жалобы. – Из ваших собственных слов я заключил, что ваш приемный брат Гуидо Феррари сделался для вас неприятным. Я пообещал, что усмирю его, и вы помните это! Я сдержал свое слово. Он успокоился – навсегда!»
Она вздрогнула.
«Успокоился? Как? Вы имеете в виду…»
Я сдвинулся со своего места позади ее стула и стоял так чтобы видеть ее лицо, когда говорил:
«Я имею в виду, что он мертв».
Она издала слабый вскрик, выражавший не сожаление, а удивление.
«Мертв! – воскликнула она. – Это невозможно! Мертв! Вы его убили?»
Я серьезно покачал головой: «Я убил его, да! Но в открытом поединке, при свидетелях. Прошлой ночью он очень серьезно меня оскорбил; дуэль произошла этим утром. Мы простили друг друга перед тем, как он умер».
Она внимательно слушала, небольшой румянец вернулся на ее щеки.
«Каким образом он вас оскорбил?» – спросила она тихим голосом.
Я рассказал ей все вкратце. Она все еще выглядела взволнованной.
«Он упоминал мое имя?» – спросила она.
Я взглянул в ее лицо с глубоким презрением. Она боялась, что умирающий мог в чем-то мне признаться! Я ответил:
«Нет, не после ссоры. Но я слышал, что он приходил на виллу, чтобы убить вас! И, не найдя там, он вас только проклял».
Она с облегчением вздохнула, подумав, что теперь была в безопасности!
Ее красные губы разошлись в жестокой улыбке.
«Какой дурной тон! – проговорила он с холодностью. – С чего бы ему меня проклинать, не понимаю! Я всегда была к нему добра, даже слишком добра!»
В самом деле, очень добра! Настолько добра, чтобы почувствовать себя довольной, когда объект ее доброты оказался мертв! А она была довольна! Я видел это в убийственном блеске ее глаз.
«Вам его не жаль?» – спросил я с притворным удивлением.
«Жаль? Вовсе нет! С чего бы? Он был очень приятным другом, пока мой муж оставался в живых, чтобы держать его в узде, но после смерти моего бедного Фабио его поведение со мной стало просто невыносимым».
Осторожнее, прекрасная лицемерка! Осторожнее! Берегись, чтобы пальцы «бедного Фабио» внезапно не свернули твою тонкую шейку одним резким смертоносным движением! Один Бог знает, каким усилием я удержал свои руки в тот момент! Потому что любая пресмыкающаяся тварь на земле имела больше сочувствия, чем эта негодяйка, на которой я женился! Даже ради Гуидо – таковы бывают бессознательные порывы человеческого сердца – я мог бы убить ее тогда. Но я обуздал свою ярость; я успокоил голос и сказал: «Значит, я ошибался? Я полагал, что вы будете в глубоком горе, что моя новость вас страшно потрясет и разозлит, отсюда была моя серьезность и напускная холодность. Но, кажется, я все сделал правильно?»
Она подпрыгнула со стула, как довольный ребенок, и обвила руками мою шею.
«Вы – такой храбрец! Вы храбрец! – восклицала она с явным преувеличением. – Вы не могли поступить иначе! Он оскорбил вас – и вы убили его. Это было правильно! Я больше всего люблю вас за то, что вы – человек чести!»
Я посмотрел на нее свысока с ненавистью и отвращением. Ужас! И это самое слово прозвучало из ее уст. Она не заметила выражения моего лица, будучи поглощенной своей ролью, как прекрасная актриса.
«Так значит, вы были печальны и сердиты из-за того, что боялись меня огорчить! Бедный Чезаре! – сказала она с детской капризной интонацией, которая у нее столь хорошо получалась. – Но теперь, когда вы видите меня счастливой, вы вернете свое веселое настроение? Да? Подумайте о том, как сильно я вас люблю, и как мы будем счастливы вместе! И знаете, вы подарили мне такие прекрасные драгоценности, да так много, что я едва смею предложить вам такой пустяк, как это; но поскольку он действительно принадлежал Фабио, а до этого – отцу Фабио, которого вы знали, я думаю, что именно вам следует им владеть. Вы ведь возьмете его и будете носить ради меня?» – и она надела на мой палец бриллиантовый перстень – мое собственное кольцо!
Я чуть было не рассмеялся вслух! Однако я серьезно поклонился ей, когда его принимал.
«Только в качестве доказательства ваших чувств, моя дорогая! – сказал я. – Хотя у меня оно связано с ужасными воспоминаниями. Я ведь снял его с руки Феррари, когда…»
«О да, я понимаю! – она перебила меня с небольшим содроганием. – Для вас, вероятно, стало серьезным испытанием видеть его смерть. Полагаю, что все мертвецы выглядят зловеще – подобное зрелище очень расстраивает нервы! Я помню, когда была еще школьницей здесь, они могли привести меня к умершей монахине; это всегда пугало меня, и я болела по нескольку дней. Так что я вполне понимаю ваши чувства. Но вы должны попытаться забыть об этом. Дуэли – вполне обычное явление в конце концов!»
«Вполне, – отвечал я механически, все еще видя перед собой бесстрастное, повернутое кверху лицо, застывшие глаза и раздуваемые ветром волосы, – но не всегда они заканчиваются столь печально. Результат этого поединка вынуждает меня покинуть Неаполь на несколько дней. Я уезжаю в Авеллино сегодня же».
«В Авеллино? – воскликнула она с любопытством. – О, я отлично знаю этот город. Я однажды побывала там с Фабио, когда была замужем».
«И вы были счастливы там?» – спросил я холодным тоном.
Я помнил о том времени – о периоде такой беспричинной, глупой радости!
«Счастлива? О да! Все было мне в новинку тогда. Было прекрасно чувствовать себя хозяйкой своей судьбы, и я была так рада вырваться из монастыря».
«Я думал, что вы любите монахинь?» – сказал я.
«Некоторых из них – да. Мать-настоятельница – прекрасная добрая женщина. Но вот мать Маргарита – наместница, как ее называют, и как раз та, которая вас встретила, – о, я ее ненавижу!»
«В самом деле! И почему?»
Красные губки слегка искривились.
«Потому что она такая хитрая и тихая. Некоторые дети здесь обожают ее, но им же нужно кого-то любить, понимаете», – и она весело рассмеялась.
«Нужно?»
Я задал вопрос автоматически, просто для того, чтобы хоть что-то сказать.
«Ну конечно же, нужно, – отвечала она весело. – Глупенький Чезаре! Девочки часто притворяются, что кого-то любят, они лишь стараются, чтобы монахини не прознали об их игре. Это весьма забавно. С тех пор как я здесь, они, что называется, без ума от меня. Дарят мне цветы, гоняются за мной в саду, а иногда даже целуют мое платье и зовут меня всяческими нежными именами. Я позволяю им все это, потому что это раздражает мадам Наместницу, но, конечно же, это очень