аф,
Я осторожно свернул это письмо и отложил в сторону. Маленький пакет, который он мне прислал, лежал теперь в моих руках: связка аккуратно сложенных писем, перетянутых узкой лентой и сильно надушенных тошнотворным ароматом, который я знал и ненавидел. Я повертел их в руках; края бумаги были запачканы кровью – кровью Гуидо – как будто в последнем вялом течении она пыталась стереть следы изящно сочиненных строк, которые теперь ожидали моего прочтения. Я медленно развязал ленту. С отвлеченным хладнокровием я прочел одно письмо за другим. Все они были написаны Ниной для Гуидо, когда тот находился в Риме, на некоторых из них даже стояла дата того самого дня, когда она притворялась влюбленной в меня – своего нового жениха. Одно крайне чувственное послание было написано в тот самый вечер, когда произошла наша с ней помолвка! То были нежные и яркие письма, наполненные страстными уверениями в верности и самыми сладкими обращениями; с такой искренностью и любовью, проходящей через них, неудивительно, что подозрительность Гуидо была усыплена и что он имел все основания считать себя в безопасности в своих наивных грезах. Один отрывок из этих поэтических и романтических писем привлек мое внимание. Он гласил следующее:
«Почему ты так много пишешь о нашей женитьбе, мой Гуидо? Боюсь, что вся радость нашей любви улетучится, как только жестокий мир узнает о нашей страсти. Если ты станешь моим мужем, то ты, несомненно, перестанешь быть моим любовником, а это разобьет мое сердце. Ах, мой возлюбленный! Я желаю, чтобы ты вечно оставался моим любовником, как было и при жизни Фабио. К чему тащить банальное супружество на небеса столь сильной страсти, как наша?»
Я внимательно перечитал эти слова. Конечно, я понял их скрытый смысл. Она пыталась по-своему выстроить отношения с Гуидо, собираясь выйти замуж за меня и все же приберечь его для часов одиночества в качестве «ее любовника навечно»! Какой это был прелестный и изобретательный план! Ни один вор, ни один убийца никогда не смог бы придумать более хитрой схемы, чем она, но закон преследует только воров и убийц. О такой женщине, как она, закон гласит: «Разведитесь с ней – это лучший выход». Развестись с ней! И позволить преступнице безнаказанно уйти! Другие, возможно, и пошли бы на это – у меня же другое понимание правосудия!
Вновь завязав пакет писем с их тошнотворным запахом и кровавыми краями, я достал последнее любезно сформулированное официальное послание от Нины. Конечно же, я получал письма от нее каждый день – она была самым последовательным корреспондентом! Ее письма ко мне характеризовались теми же восхищенными выражениями, что и к ее мертвому любовнику, с той только разницей, что в обращении к Гуидо она яростно выступала против прозаичности брака, а для меня она рисовала трогательные картины своей вынужденной изоляции, описывая, какой одинокой она себя чувствовала со времени смерти ее мужа и какую радость испытывала при мысли о том, что скоро вновь станет счастливой женой, – женой такого благородного, честного и преданного человека, как я! Она уже покинула монастырь и находилась дома, где ожидала счастья приветствовать меня, ее возлюбленного Чезаре, вновь в Неаполе. Определенно она была достойна награды в номинации самой искусной лгуньи; я не понимал, как ей это удавалось так хорошо. Я почти восхищался ее талантом, как можно иногда восхищаться хладнокровным грабителем, который обладает большим умением, хитростью и мужеством, чем его коллеги. Я с триумфом подумал о том, что хоть завещание Феррари и позволило ей скрыть все прочие письма, которые могли остаться от их переписки, но этот небольшой пакет документальных доказательств в моих руках мог оказаться более чем достаточным для моих целей. И я принял решение сохранить их у себя до того момента, когда смогу использовать их против нее.
А как вам понравился дружеский совет де Авенкорта по поводу супружеских уз? «Человек не должен ходить по краю пропасти с завязанными глазами!». Чистая правда. Но если его глаза открыты и он держит своего врача за горло, то край пропасти – вполне подходящее место, чтобы швырнуть этого врага вниз, к смерти, спокойно сознавая, что мир ни о чем не узнает! Так что в настоящее время край пропасти был для меня предпочтительнее, чем ровная земля!
Я поднялся с места. Было уже далеко за полдень. От маленькой церквушки внизу раздавался мягкий звон колоколов, и с ним смешивался торжественный и более резкий звук, доносившийся с колокольни на «Монте Верджин». Я снял шляпу привычным движением и стоял, слушая; мои ноги глубоко утопали в траве и в душистом тимьяне, и я несколько раз поглядел на ту высоту, где почтенное святилище занимало свой пост, как некий одинокий старый бог, размышляя о прошедших годах. Там, согласно преданию, однажды праздновалось поклонение фертильной Кибеле; внизу этого самого склона холма, поросшего фиалками, разражались воем обнаженные жрецы, отбивая нестройные такты в свои барабаны и выкрикивая сожаления о потере Атиса, прекрасного юноши и любовника их богини. Снова неверность! Даже в этой древней легенде, в которой Кибела нисколько не волновалась о старом Сатурне, которому приходилась женой. А ее обожатели поклонялись не ее целомудрию, а ее неверности, – таков и есть этот мир и по сей день!
Колокола прекратили звонить; я спустился по холму и возвратился домой через тенистую долину, наполненную ароматами сосен и мирт. Подходя к воротам дома синьоры Монти, – скромного, но живописного жилья – я услышал звук смеха и хлопающих ладошек, и, взглянув в направлении сада, я заметил Винченцо за тяжелой работой: рукава его рубашки были закатаны до плеча, и он раскалывал толстые деревянные бревна, в то время как Лила стояла позади него, весело аплодировала и хвалила его работу. Он, казалось, был в своей стихии и управлялся с топором последовательно и энергично, чего я едва ли мог ожидать от человека, которого привык видеть за выполнением скорее женских обязанностей. Я наблюдал за ним и за девушкой сзади в течение нескольких минут незамеченным.
Если этот начинавшийся маленький роман никто не потревожит, то он расцветет прекрасным цветком, а Винченцо обретет больше счастья, чем его хозяин. Он был истинным тосканцем, начиная с того, как он держал в руках топор; я заметил, что ему нравилась жизнь холмов и полей, жизнь простого фермера или виноградаря, наполненная простыми радостями, столь же сладкими, как и спелые яблоки в саду. Я мог попытаться представить его будущее с Лилой. У него будут дни просто невыносимого счастья, исполненные красоты, свежего воздуха и ароматов цветов; его вечера будут протекать под мягкие аккорды мандолин и под звуки песен его жены и детей.
Какой же лучшей судьбы может пожелать человек? Какая жизнь лучше поддержит телесное здоровье и душевный мир? Я задумался, мог ли я чем-то помочь ему в достижении этого счастья? Я, кто стал жестоким в длительной работе над моей местью, как мог я не помочь другим достичь радости! Если бы я мог, то мое сердце получило бы некоторое облегчение от того бремени, что стало еще тяжелее со смертью Гуидо, поскольку с его кровью во мне пробудилась новая группа Фурий, которые подстегивали меня кнутами на моем пути, удваивая мой гнев и страшную свирепость. И все же, если бы я мог сделать тогда хоть одно доброе дело, не засияло ли бы оно яркой звездой посреди бурь и тьмы в моей душе? Как раз в тот момент Лила рассмеялась столь же сладко, как маленький ребенок. Что ее обрадовало? Я взглянул и увидел, что она забрала у Винченцо топор и, подняв его своими маленькими ручками, храбро пыталась повторить его сильный и звонкий удар; он тем временем стоял в стороне с видом улыбающегося наставника и одновременно восхищенного той легкой гибкой фигуркой, одетой в голубую юбку и алый корсаж, на которую теплые лучи позднего солнца падали с такой любовной нежностью. Бедная маленькая Лила! Перочинный ножик произвел бы большее впечатление, чем ее отчаянные удары, наносимые неподвижному скрюченному старому пню, который она силилась разрубить пополам. Покрасневшая и задыхавшаяся от усилий она выглядела даже прекраснее, чем всегда, и наконец расстроенная она отдала топор Винченцо, весело смеясь над своей неспособностью к рубке дров и изящно отряхивая передник от щепок и пыли, когда голос ее матери призвал ее быстро бежать домой, бросив Винченцо работать в одиночестве с прежней энергичностью. Я подошел к нему; он увидел, как я приближался и прекратил работу с видом легкого смущения.
«Вам нравится подобная работа, друг мой?» – сказал я любезно.
«Всего лишь старая привычка, ваше сиятельство. Она напоминает мне дни юности, когда я работал для матери. Ах! В каком прекрасном месте это было: в старом доме чуть выше Фьезоле». Его глаза обрели задумчивость и погрустнели: «Все это в прошлом – закончилось. Это было до того, как я стал солдатом. Но я порой вспоминаю об этом».
«Понимаю. И, несомненно, вы были бы рады возвратить дни вашего детства?»
Он выглядел несколько удивленным.
«Не ценой расставания с вами, ваше сиятельство!»
Я улыбнулся довольно грустно: «Не покидая меня? Даже если вы женитесь на Лиле Монти?»
Его оливковые щеки вспыхнули, но он покачал головой.
«Это невозможно! Она не станет меня слушать. Она еще дитя».
«Она вскоре станет женщиной, поверьте мне! Недолгое пребывание в вашем обществе сделает ее таковой. Это лишь вопрос времени. Она прекрасна, как вы сказали, и даже лучше, чем прекрасна – она невинна, подумайте об этом, Винченцо! Знаете ли вы, насколько нынче редка невинность у женщин? Воздайте ей уважение, как Богу; пусть ее молодая жизнь будет для вас священной».
Он поглядел вверх почтительно.
«Ваше сиятельство, я скорее сорву Мадонну с ее алтаря, чем расстрою или напугаю Лилу!»
Я улыбнулся и больше ничего не сказал, а возвратился домой. С этого момента я принял решение дать этой любовной идиллии шанс на успех. Поэтому я остался в Авеллино намного дольше, чем вначале намеревался, не ради себя, а ради Винченцо. Он служил мне верой и правдой и был достоин своей награды. Я с удовольствием заметил, что мои усилия, направленные на продвижение его дела, были потрачены не совсем впустую. Я часто говорил с Лилой о малозначительных вещах, которыми она интересовалась, и пристально наблюдал за ней, когда она этого не замечала. Со мной она была откровенна и бесстрашна, как ручная малиновка, но спустя несколько дней я заметил, что она стала застенчивой при упоминании имени Винченцо, что она краснела при его приближении, что она стеснялась просить его об одолжении; и из всех этих маленьких знаков я догадался о ее чувствах, как мы догадываемся по розовому оттенку небес о приближении восхода солнца.