«Забыл, – сказал я, – эта леди – моя жена, мне стоило подумать об этом! Я говорил о другой женщине, которую вы не знаете. Простите меня! Когда я раздражен, моя память играет со мной злые шутки. Не обращайте внимания на мои глупые замечания. Наслаждайтесь, мое дитя, но не доверяйте всем прелестным речам принца де Маджано. До свиданья!»
И, вымученно улыбнувшись, я оставил ее и смешался с толпой гостей, приветствуя одного здесь, другого там, легкомысленно шутя, раздавая ничего не значившие комплименты женщинам, которые их ждали, и стремясь отвлечь мысли с помощью пустого смеха и глупых разговоров в обществе сверкающих бабочек, я отчаянно считал утомительные минуты, задаваясь вопросом, дождусь ли я наконец заветного назначенного часа. Когда я прокладывал путь через блестящую толпу, поэт Лучиано Салустри приветствовал меня с серьезной улыбкой.
«У меня не было еще возможности поздравить вас, граф, – сказал он своим обычным сладкозвучным голосом, который был подобен импровизированной музыке, – но уверяю, что я рад за вас всем сердцем. Даже в самых удивительных снах не мог я представить более прекрасную героиню жизненного романа, чем леди, которая нынче стала графиней Олива».
Я молча кивнул в знак благодарности.
«У меня странный характер, я полагаю, – продолжил он. – Сегодня вся эта восхитительная сцена красоты и роскоши приносит печаль в мое сердце, и я не знаю отчего. Все кажется чересчур блестящим и ослепительным. Я бы лучше поскорее отправился домой и спел бы в вашу честь прощальную песнь».
Я рассмеялся саркастически.
«Почему бы и впрямь не сделать этого? – сказал я. – Вы – не первый человек, кто на свадьбе впадает в подобную изощренную и несообразную задумчивость о похоронах!»
Печальный взгляд выразили блестящие глаза поэта.
«Я подумывал раз или два, – заметил он тихим голосом, – об этом несчастном молодом человеке Феррари. Как жаль, не правда ли, что между вами произошла эта ссора?»
«В самом деле, очень жаль!» – отвечал я грубо. Затем, взяв его за руку, я развернул его так, чтобы он увидел мою жену, стоявшую неподалеку. «Но взгляните на этого ангела, на котором я женился! Не достойная ли это причина для смертельного спора? Фи на вас, Лучиано! Зачем вспоминать о Феррари? Он не первый мужчина, убитый по вине женщины, и не он будет последним!»
Салустри пожал плечами и молчал с минуту или две. Затем добавил с яркой улыбкой:
«И все же, друг, было бы намного лучше, если бы то дело закончилось за кофе с коньяком. Лично я предпочел бы уложить человека наповал эпиграммой, чем свинцовой пулей! Кстати, вы помните наш разговор о Каине и Авеле той ночью?»
«Отлично помню».
«Я с тех пор задумался, – продолжал он наполовину весело, наполовину серьезно, – была ли истинная причина их ссоры описана верно. Я бы вовсе не удивился, если бы однажды некий ученый отыскал папирус, содержащий недостающие страницы Священного Писания, которые бы объяснили причину первого кровопролития любовным треугольником. Вероятно, в те дни жили лесные нимфы, как мы считаем, бывшие гигантами, и некая аппетитная Дриада смогла довести двоих первых братьев до отчаяния своими чарами! Что вы на это скажете?»
«Это более чем вероятно, – отвечал я легкомысленно. – Создайте поэму из этого, Салустри; люди скажут, что вы улучшили сюжет Библии!»
И я ушел от него с веселым жестом, чтобы присоединиться к другим группам и принять участие в различных танцах, которые теперь следовали один за другим. Ужин был назначен на полночь. При первой же возможности я поглядел на часы: без четверти одиннадцать! Мое сердце быстро забилось, кровь рванулась к вискам и зашумела в ушах. Час, которого я так долго и страстно ждал, настал! Наконец! Наконец! Наконец!
Медленным нетвердым шагом я приблизился к своей жене. Она отдыхала после энергичного танца, лениво откинувшись на низком бархатном стуле, и весело болтала с тем самым принцем де Маджано, чье сладкое приветствие частично испортило подающую надежды натуру самой молодой девочки в зале. Извинившись за прерванный разговор, я понизил голос до убедительной нежности, когда обращался к ней:
«Моя дорогая супруга! Позвольте мне напомнить о вашем обещании».
Каким сияющим взглядом она одарила меня тогда!
«Я горю нетерпением выполнить его! Скажите же мне, когда и как?»
«Практически немедленно. Вы запомнили тот небольшой коридор, через который мы вошли в отель этим утром по возвращении из церкви?»
«Отлично запомнила».
«Что ж, встречаемся там через тридцать минут. Нас не должны видеть, когда мы будем выходить. Но, – и я прикоснулся к ее прекрасному платью, – вы же наденете что-нибудь теплее этого?»
«У меня есть длинный соболиный плащ, который подойдет, – ответила она радостно. – Мы же недалеко идем?»
«Нет, недалеко».
«И мы, конечно, не опоздаем к ужину?»
Я покачал головой.
«Естественно!»
Ее глаза заплясали весельем.
«Как это романтично! Прогулка под луной с вами будет очаровательна! И кто же теперь не сентиментальный жених? Луна сегодня светит ярко?»
«Надеюсь».
«Прекрасно! – и она сладко рассмеялась. – Жду не дождусь путешествия! Через двадцать минут я буду вместе с вами в условленном месте, Чезаре, а пока маркиз Гуалдро просит меня на мазурку».
И она повернулась со своей чарующей грацией к маркизу, который в тот момент вышел ей навстречу с учтивым поклоном и завораживающей улыбкой, а я смотрел, как они скользили вперед вместе в первом пассаже элегантного польского танца, в котором все красивые женщины кажутся еще прекраснее.
Затем, проглотив проклятие, которое уже готово было сорваться с губ, я поспешил прочь. Я мчался к своей комнате с лихорадочной поспешностью, горя нетерпением избавиться от маски, которую я так долго носил.
Через несколько минут я стоял перед своим зеркалом, приняв свой прежний облик, насколько это было возможно. Я уже ничего не мог поделать с белоснежной сединой моих волос, но несколько быстрых движений бритвой вскоре избавили меня от бороды, которая придавала мне такой престарелый вид, оставив лишь слегка завивающиеся в уголках рта усы, какие я носил в прежние дни. Я снял темные очки, и мои яркие глаза, окаймленные длинными ресницами, которые всегда были моей отличительной чертой, засияли со всем блеском сильной и энергичной молодости. Я выпрямился во весь рост, сжал кулаки и почувствовал их железную силу и тогда рассмеялся вслух с торжествующей радостью от моей несокрушимой мужественности. Я вспомнил слова еврея-старьевщика: «Вы могли бы легко убить кого угодно». Ах, так и было! Даже без помощи тонкой стали миланского кинжала, который я теперь вытащил из ножен и внимательно осматривал, осторожно касаясь края лезвия от рукоятки до кончика. Взять ли его с собой? Я раздумывал. Да! Он может мне пригодиться! И я осторожно спрятал его в карман жилета.
А теперь – доказательства! Я держал их все наготове и теперь быстро собрал вместе. Сперва вещи, которые были захоронены вместе со мной: золотая цепь, на которой висел медальон с портретом моей жены и дочери, бумажник и визитница, которую сама Нина мне подарила, распятие монаха, лежавшее на моей груди в гробу. Мысль о том гробе заставила меня жестоко улыбнуться – эта разломанная сырая и гниющая деревяшка вскоре заговорит сама за себя. И наконец я взял письма, присланные мне маркизом де Авенкортом, – страстные любовные послания, которые она писала Гуидо Феррари в Рим.
Все ли это? Я полностью обыскал обе свои комнаты, роясь в каждом углу. Я уничтожил все, что могло дать хоть малейший ключ к разгадке моих действий; я не оставил ничего, кроме мебели и мелких ценностей, в качестве достойного подарка владельцу отеля.
Я еще раз оглядел себя в зеркале. Да, я снова превратился в Фабио Романи, не считая седых волос; никто из тех, кто когда-либо знал меня близко, не смог бы теперь сомневаться в моей личности. Я переменил вечерний фрак на грубый повседневный костюм и поверх него накинул длинную альмавиву, закрывшую меня с головы до ног. Я натянул ее повыше, скрыв подбородок, и надвинул шляпу почти на самые глаза. Ничего необычного не было в таком обличье, который был весьма распространен среди неаполитанцев, научившихся не бояться холодных ночных ветров, что дули с высоких Апеннин ранней весной. Одевшись таким образом, я знал, что мое лицо будет практически скрыто от нее, тем более, что место нашей встречи представляло собой длинный темный холл, освещенный единственной масляной лампой; это был коридор, который вел в сад, использовался только в частных целях и не имел сообщения с главным входом в отель.
В этот холл я теперь и поспешил торопливым шагом; здесь было пустынно, а она еще не появилась. Я нетерпеливо ждал, и минуты превращались для меня в часы! Звуки музыки долетали до меня из отдаленного бального зала – мечтательный качающийся темп Венского вальса. Я почти мог слышать летящие шаги танцующих. Меня никто не смог бы заметить на том месте, где я стоял: слуги занимались приготовлением грандиозного свадебного ужина, и все постояльцы отеля были поглощены зрелищем яркого и неповторимого празднества этой ночи.
А вдруг она так и не придет? Предположим, что в конце концов она сбежит от меня! Я затрепетал от этой мысли, а затем отбросил ее прочь, улыбнувшись собственной глупости. Нет, ее наказание было справедливым, и в ее случае Судьба была неумолима. Так я думал и чувствовал. Я лихорадочно шагал из стороны в сторону, считая гулкие удары собственного сердца. Ну где же она? Ах! Наконец-то! До меня долетел звук шуршащего платья и легких шагов, аромат тонких духов поплыл по воздуху, словно запах упавших апельсиновых бутонов. Я повернулся и увидел приближавшуюся жену. Она бежала ко мне быстро, изящно и так же нетерпеливо, как ребенок, ее тяжелый плащ из дорогих российских соболей спускался с плеч и приоткрывал блестящее платье, темный мех воротника еще более оттенял красоту ее раскрасневшегося лица, так что оно стало похожим на личико ангела Корреджио, обрамленного черным деревом и бархатом. Она смеялась, и ее глаза вызывающе сверкали.