Феррари ничего не заметил, он пребывал в прекрасном настроении и, повернувшись к официанту, задержавшемуся посмотреть на церемонию нашего знакомства, воскликнул:
– Официант, еще кофе и пару рюмок «Глории»! – Затем он взглянул на меня. – Вы ведь не против «Глории», граф? Нет? Замечательно. А вот и моя карточка. – Он вынул из кармана визитку и положил ее на стол. – Гвидо Феррари к вашим услугам – художник, и очень бедный. Отпразднуем наше знакомство, выпив за здоровье друг друга!
Я поклонился. Официант исчез, чтобы выполнить заказ, а Феррари придвинул стул к моему столику.
– Я вижу, вы курите, – весело произнес он. – Позволите угостить вас сигарой? Превосходный сорт. Разрешите? – Он протянул мне богато украшенный серебряный портсигар – с геральдическими символами, с гербом Романи и выгравированными на нем моими инициалами. Конечно, это была моя вещь, и я принял портсигар с мрачной веселостью: ведь я не видел его со дня своей смерти!
– Чудесная старинная вещица, – равнодушно заметил я, повертев портсигар в руках. – Весьма любопытная и дорогая. Это подарок или семейная реликвия?
– Он принадлежал моему покойному другу, графу Фабио, – ответил Гвидо, выпустив облачко дыма и вынув сигару изо рта. – Священник, ставший свидетелем его кончины, обнаружил портсигар у него в кармане. Потом его и другие личные вещи, находившиеся при покойном, отправили его жене, и…
– Она, естественно, подарила этот портсигар вам в память о вашем друге, – прервал я его.
– Именно так. Вы угадали. Спасибо. – И он взял у меня портсигар, который я вернул ему с учтивой улыбкой.
– А графиня Романи молода? – не без усилия спросил я.
– Молода и прекрасна, как летнее утро! – восторженно ответил Феррари. – Сомневаюсь, чтобы солнце когда-либо озаряло более очаровательную женщину! Будь вы молодым человеком, граф, я бы умолчал о ее прелестях, однако ваши белоснежные волосы внушают мне доверие. Торжественно заверяю вас, что, хоть Фабио и был моим другом и во многом прекрасным человеком, он никогда не был по-настоящему достоин женщины, на которой женился!
– Неужели? – холодно произнес я, хотя его слова пронзили мне сердце. – Я знавал его еще мальчишкой. Тогда он, казалось, обладал открытым и любящим нравом, возможно излишне великодушным и чрезмерно доверчивым, однако подавал большие надежды. Так считал его отец, и, должен признаться, так же думал и я. Время от времени до меня доходили известия о том, как он распоряжался доставшимся ему огромным состоянием. Много жертвовал на благотворительность, ведь так? И разве он не любил книги и простые радости жизни?
– О, в этом можете не сомневаться! – с некоторым нетерпением ответил Феррари. – Он был самым высоконравственным человеком в безнравственном Неаполе, если вас это интересует. Начитанным, настоящим философом, совершеннейшим аристократом, чертовски гордым, добродетельным, лишенным подозрительности – и в то же время глупцом!
Я начал закипать, но это было опасно, и я, взяв себя в руки и вспомнив свою роль в задуманной мною драме, разразился громким резким смехом.
– Браво! – воскликнул я. – Легко заметить, какой вы прекрасный человек! Вы не любите моралистов – ха-ха, превосходно! Согласен с вами. Сегодня добродетель и глупость стали синонимами. Да, я прожил достаточно долго, чтобы в этом убедиться! А вот и наш кофе вместе с «Глорией»! С удовольствием выпью за ваше здоровье, синьор Феррари, мы с вами должны подружиться!
На мгновение он, казалось, удивился моей внезапной вспышке веселья, но в следующий момент сам рассмеялся от души, а когда появился официант с кофе и коньяком, пользуясь случаем, отпустил несколько двусмысленную и бестактную шутку насчет прелестей некоей Антуанетты, на которую официант вроде бы имел матримониальные виды. Тот широко улыбнулся, нисколько не обидевшись, и принял очередные чаевые от Феррари и от меня, после чего отправился обслуживать других посетителей, явно довольный собой. Возобновляя прерванный разговор, я спросил:
– А этот бедный недотепа Романи – он скончался внезапно?
– На удивление внезапно, – ответил Феррари, откинувшись на спинку стула и подняв свое красивое раскрасневшееся лицо к небу, где одна за другой начали зажигаться звезды. – Судя по всему, он встал очень рано и отправился на прогулку невыносимо жарким августовским утром, но на самом краю своих владений наткнулся на умиравшего от холеры юного продавца фруктов. Разумеется, с его донкихотскими идеалами он не мог не остановиться и не поговорить с мальчишкой, после чего, как безумный, побежал по жаре в Неаполь, чтобы найти ему врача. Вместо врача ему повстречался священник, он повел его на помощь продавцу фруктов (который к тому времени умер и больше в помощи не нуждался), но тут его самого поразила холера. Его отнесли в какой-то трактир, где примерно через пять часов он скончался, все время угрожая проклятиями тем, кто осмелился бы отнести его домой, живого или мертвого. Хотя бы в этом он продемонстрировал наличие у него здравого смысла: естественно, он не хотел заразить свою жену и ребенка.
– А у него мальчик или девочка? – рассеянно спросил я.
– Девочка. Совсем малышка, неинтересная и старомодная, прямо вся в отца.
Моя бедная маленькая Стелла.
Все мое существо затрепетало от негодования при виде безразличной холодности, с какой он, качавший ее на руках и делавший вид, что любит этого ребенка, теперь говорил о ней. Она, и ему это было известно, осталась без отца. Кроме того, он, несомненно, имел веские причины подозревать, что мать не очень-то о ней заботится. Из этого мне стало ясно, что она уже была или очень скоро окажется совсем одинокой и брошенной всеми в собственном доме. Но я ничего не сказал, лишь с рассеянным видом несколько секунд потягивал коньяк, а потом спросил:
– А как похоронили графа? Ваш рассказ чрезвычайно меня заинтересовал.
– О, находившийся рядом с ним священник отдал распоряжения насчет похорон и, я полагаю, смог его соборовать. В любом случае графа со всеми надлежащими почестями поместили в фамильный склеп – я лично присутствовал на похоронах.
Я невольно вздрогнул, но быстро взял себя в руки.
– Вы лично присутствовали… Вы… Вы… – Слова застряли у меня в горле.
Феррари удивленно приподнял брови.
– Конечно! Вас это изумляет? Но вы, возможно, не до конца все понимаете. Я был самым близким другом графа, даже ближе, чем брат, позволю себе сказать. Было вполне естественно и даже необходимо, чтобы я проводил его в последний путь.
К этому мгновению я окончательно овладел собой.
– Понимаю, понимаю, – поспешно пробормотал я. – Прошу вас меня извинить – с возрастом я стал восприимчивее к самым разным болезням и подумал, что и вас могла испугать опасность заражения.
– Меня! – беспечно рассмеялся он. – Я в жизни ничем не болел и ничуть не боюсь холеры. Полагаю, я немного рисковал, хотя в то время над этим не задумывался, но священник, монах из ордена бенедиктинцев, умер на следующий же день.
– Потрясающе! – пробормотал я, глядя в кофейную чашку. – Просто потрясающе. Вы и в самом деле совсем за себя не боялись?
– Нисколько. По правде сказать, я вооружен против инфекционных болезней убеждением, что мне не суждено умереть от заразы. Пророчество… – Тут лицо его омрачилось. – Когда я родился, было оглашено странное пророчество, которое, сбудется оно или нет, позволяет мне не паниковать в дни эпидемий.
– Вот как? – с интересом отозвался я, поскольку это было для меня новостью. – А позвольте узнать, в чем заключается это пророчество?
– О, конечно же. Оно состоит в том, что я приму смерть от руки человека, некогда бывшего моим другом. Это всегда казалось мне абсурдом, нянькиными сказками, а теперь звучит еще абсурднее, если учесть, что единственный друг, который у меня был, умер и похоронен. И его имя – Фабио Романи.
Он тихо вздохнул. Я поднял голову и пристально посмотрел на него.
Глава 12
Спасительная чернота моих очков не позволила ему заметить мой испытующий, немигающий взгляд. Лицо его сделалось слегка печальным, а взор – задумчивым и почти грустным.
– Значит, вы его любили, несмотря на все недостатки? – спросил я.
Он очнулся от задумчивости, в которую было погрузился, и улыбнулся.
– Любил? Нет! Конечно нет – никаких сильных чувств! Но он мне нравился: он купил несколько моих картин, а бедный художник всегда испытывает добрые чувства к тем, кто покупает его работы. Да, он мне действительно нравился, пока не женился.
– Ха! Полагаю, между вами встала его жена?
Он слегка покраснел и торопливо допил коньяк.
– Да, – сухо ответил он, – она встала между нами. После женитьбы мужчина уже не тот, что прежде. Однако мы немного засиделись. Давайте прогуляемся?
Ему явно очень хотелось переменить тему разговора. Я медленно поднялся, словно мои суставы с возрастом потеряли гибкость, и вынул часы, украшенные драгоценными камнями, чтобы взглянуть, который час. Они показывали начало десятого.
– Быть может, – обратился я к нему, – вы проводите меня до гостиницы? Как правило, мне приходится рано ложиться, я страдаю хронической болезнью глаз, как вы заметили. – Тут я поправил очки. – Не очень хорошо переношу искусственный свет. Поговорить мы можем по дороге. Вы дадите мне возможность взглянуть на ваши картины? Почту за счастье стать одним из ваших заказчиков.
– О, благодарю вас! – весело отозвался он. – С удовольствием покажу вам свои скромные творения. Если вы найдете среди них что-нибудь по своему вкусу, сочту за честь. Однако, слава богу, я уже не столь сильно нуждаюсь в заказчиках. Вообще-то примерно через полгода я намереваюсь и вовсе оставить это ремесло.
– В самом деле? Вы получили наследство? – рассеянно спросил я.
– Ну… не совсем, – беспечно ответил он. – Собираюсь жениться, а ведь это почти одно и то же, не так ли?
– Совершенно верно! Поздравляю вас! – произнес я намеренно равнодушным и несколько скучающим тоном, хотя сердце у меня бешено колотилось от закипавшего в нем гнева.