грешки, как их сегодня называют, ибо в некоторых вещах мы сделались чрезвычайно терпимыми, а в других – чрезвычайно суровыми. Мы посадим за решетку жалкого бродягу, стянувшего у нас из кармана пять франков, но хитрая воровка, похитившая у нас репутацию, имя, честь и положение среди равных нам, выйдет сухой из воды. Ее нельзя заключить в тюрьму или отправить на каторжные работы – только не ее! Как жаль, что Христос не оставил нам наставлений, как поступать с подобного рода женщинами – не с кающимися Магдалинами, а с особями, чьи уста полны лжи, даже когда они притворяются молящимися. С теми, кто смог бы попытаться соблазнить священника, пришедшего принять последнее признание, с теми, кто даже на смертном одре разыгрывает покаяние, дабы выглядеть благопристойно. Что можно поделать с подобными порождениями дьявола?
В последнее время много говорится о зле, причиняемом женщинам мужчинами. Но неужели никто не рассмотрит другую сторону этого вопроса? Мы, сильный пол, в этом слабы – мы слишком великодушны. Когда женщина зависит от нашей милости, мы щадим ее и умолкаем. Мы даже под пыткой не выдадим ее тайн – что-то мешает нам ее предать. Не знаю, что бы это могло быть, возможно, память о наших матерях. Как бы то ни было, ясно одно: многие мужчины скорее позволят опозорить себя, нежели подвергнут позору женщину. Но близится время, когда наша глупая рыцарственность умрет. Все изменится! Когда однажды наши неповоротливые мужские мозги осознают новый постулат о том, что женщина по своему желанию и выбору утратила все притязания на наше уважение и снисходительность, мы сможем отомстить. Мы медленно меняем традиции своих предков, однако, несомненно, вскоре сможем затоптать оставшуюся в нас последнюю искорку рыцарского благоговения перед женским полом, поскольку это явно та точка, до которой женщины хотят нас довести. Мы встретим их на низком постаменте «равенства», которого они ищут, и станем относиться к ним с непоколебимой и равнодушной фамильярностью и простотой, которых они так рьяно добиваются!
Погруженный в свои мысли, я не заметил, как закончилась служба. Кто-то тронул меня за руку, я поднял взгляд и увидел мать Маргариту, прошептавшую:
– Прошу вас, следуйте за мной.
Я встал и машинально пошел за ней. Выйдя из часовни, она извинилась:
– Прошу прощения, что тороплю вас, но посетителям не разрешается видеть, как выходят монахини и воспитанницы.
Я поклонился и зашагал рядом с ней. Чувствуя, что надо что-то сказать, я спросил:
– А в эти праздники у вас много воспитанниц?
– Всего четырнадцать, – ответила она. – Это дети тех, кто живет далеко отсюда. Бедняжки! – При этих словах строгие черты лица монахини смягчила нежная улыбка. – Мы делаем все, чтобы они чувствовали себя счастливыми, но, конечно же, им одиноко. Обычно у нас здесь пятьдесят-шестьдесят девушек, не считая учениц дневной школы.
– Большая ответственность, – заметил я.
– Просто огромная! – вздохнула она. – Почти ужасная. Очень многое в последующей жизни женщины зависит от полученного ею образования. Мы делаем все, что можем, и тем не менее в некоторых случаях все наши усилия оказываются напрасными. Зло берет верх, и мы сами не знаем как: какой-то незаметный изъян портит человека, которого мы считали чудесным, и мы зачастую разочаровываемся в наших самых многообещающих ученицах. Увы! В этом мире нет ничего безупречного. – С этими словами она провела меня в небольшую уютную комнату с книжными полками на стенах и мягким ковром на полу. – Это одна из наших библиотек, – объяснила она. – Графиня примет вас здесь, поскольку в гостиной другие посетители могут вам помешать. Прошу меня простить… – В ее пристальном взгляде мелькнуло сочувствие. – Но вы не очень хорошо выглядите. Прислать вам бокал вина?
Я поблагодарил и отказался, заверив ее, что чувствую себя превосходно. Она замялась и наконец озабоченно произнесла:
– Надеюсь, вас не задело мое замечание о вашей женитьбе на Нине Романи? Возможно, оно прозвучало слишком опрометчиво?
– Совсем нет, – с полной серьезностью ответил я. – Для меня нет ничего более приятного, чем честно высказанное, откровенное мнение. Я так привык к обманам… – Тут я умолк и торопливо добавил: – Прошу вас, не думайте, что я могу превратно о вас подумать.
Она, похоже, испытала облегчение и сказала, улыбнувшись своей едва заметной мимолетной улыбкой:
– Несомненно, вы пребываете в нетерпении, граф. Нина сейчас же придет к вам. – Сделав рукой легкий прощальный жест, она удалилась.
Конечно же, она хорошая женщина, подумал я и принялся гадать о ее прошлом, навсегда погребенном под молитвами. Какой она была в молодости, прежде чем заперла себя в монастырских стенах и положила на сердце распятие, словно печать? Поймала ли она в ловушку мужскую душу, задушила ли ее ложью? Думаю, что нет: взгляд ее был таким чистым и искренним. Однако кто знает? Разве глаза Нины не умели смотреть так, словно в них заключалась самая душа истины? Прошло несколько минут. Я услышал звонкие детские голоса, певшие в соседней комнате:
Откуда пришел младенец Иисус?
Этот прекрасный розовый бутон,
Который цветет, дорогое дитя,
В сердце нашей матери Марии.
Затем послышался мягкий шелест шелкового платья, открылась дверь, и вошла моя жена.
Глава 27
Она приблизилась маленькими шажками со своей обычной грацией пантеры, и ее алые губы расплылись в чарующей улыбке.
– Как хорошо, что вы приехали! – начала она, протягивая ко мне обе руки, словно приглашая в свои объятия. – Да еще в рождественское утро! – Видя, что я не шевельнулся и не сказал ни слова, она умолкла и посмотрела на меня с некоторой тревогой. – В чем дело? – спросила она чуть тише. – Что-нибудь случилось?
Я посмотрел на нее и, увидев, что ее внезапно обуял страх, не стал пытаться ее успокоить, а просто поставил перед ней стул.
– Присядьте, – мрачно произнес я. – У меня плохие новости.
Она медленно опустилась на стул и посмотрела на меня испуганными глазами. Ее била дрожь. Пристально глядя на нее, я с огромным удовольствием отметил все эти внешние признаки беспокойства. Я ясно видел, что творилось у нее в душе. Ее охватил ужас, ужас от того, что я раскрыл ее измену. Так на самом деле и произошло, но еще не настало время ей об этом узнать. Тем временем она страдала, мучилась от ужаса и неизвестности, пожиравших ее душу. Я молчал и ждал, пока она заговорит. После небольшой паузы, во время которой с ее щек исчез нежный румянец, она с натянутой улыбкой произнесла:
– Плохие новости? Вы меня удивляете! Что бы это могло быть? Какие-то неприятности, связанные с Гвидо? Вы его видели?
– Да, я его видел, – ответил я тем же мрачным и серьезным тоном. – Мы с ним только что расстались. Он посылает вам вот это. – И я протянул ей кольцо с бриллиантом, которое снял с пальца мертвеца.
Если раньше она была бледна, то теперь ее цветущее лицо в один миг побелело и осунулось. Она взяла кольцо заметно дрожавшими, холодными как лед пальцами. Теперь она не пыталась улыбаться и быстро вздохнула, решив, что я все знаю. Я продолжал молчать. Она изумленными глазами смотрела на бриллиант.
– Не понимаю, – раздраженно пробормотала она. – Я подарила ему кольцо в память о его друге, моем муже, зачем он его вернул?
Страдающая от душевных мук преступница! Я посмотрел на нее с мрачной иронией, но ничего не ответил. Внезапно ее глаза наполнились слезами.
– Почему вы такой холодный и отстраненный, Чезаре? – спросила она, чуть не плача. – Не стойте, как угрюмый страж, поцелуйте меня сейчас же и расскажите, что случилось.
Поцеловать ее! Так скоро после того, как поцеловал руку ее мертвого любовника? Нет, не могу и не стану. Я продолжал стоять на том же месте в непоколебимом молчании. Она снова жалобно взглянула на меня и пробормотала:
– Ах, вы меня не любите! Если бы любили, то не были бы таким мрачным и молчаливым. И если в самом деле есть плохие новости, вам следовало бы сообщить их мне мягко и нежно. Я думала, вы собирались облегчить мне жизнь…
– Мои намерения таковыми и остаются, синьора, – прервал я ее жалобы. – Из ваших заявлений я заключил, что ваш названый брат Гвидо Феррари стал казаться вам докучливым и неприятным. Я обещал, что заставлю его замолчать, – и вы об этом помните. Я свое слово сдержал. Он замолчал – навсегда!
Она вздрогнула.
– Замолчал? Как? Вы хотите сказать…
Я встал перед ней так, чтобы иметь возможность смотреть ей прямо в глаза.
– Я хочу сказать, что он мертв.
Она тихонько вскрикнула, но не от горя, а от удивления.
– Мертв! – воскликнула она. – Это невозможно! Мертв! Это вы его убили?
Я скорбно наклонил голову.
– Да, это я его убил! Но в честном поединке, при свидетелях. Вчера вечером он нанес мне чудовищное оскорбление, и сегодня утром состоялась дуэль. Перед тем как он скончался, мы простили друг друга.
Она внимательно меня слушала. Ее щеки снова слегка зарумянились.
– Каким же образом он вас оскорбил? – тихо спросила она.
Я вкратце изложил ей историю случившегося. Она по-прежнему выглядела взволнованной.
– Он упомянул мое имя? – спросила она.
Я с глубоким презрением взглянул на ее обеспокоенное лицо. Она боялась, что умирающий мог во всем мне признаться!
– Нет, не после нашей ссоры, – ответил я. – Но я слышал, что он отправился к вам домой, чтобы вас убить! Не найдя вас, он лишь вас проклял.
Она издала вздох облегчения. Ей показалось, что все обошлось! Ее алые губы сложились в недобрую улыбку.
– Что за моветон! – холодно проговорила она. – Не представляю, за что ему меня проклинать! Я всегда была к нему добра – слишком добра.
И вправду слишком добра! Достаточно добра для того, чтобы радоваться смерти объекта своей доброты! А ведь она радовалась! Я видел это в злодейском блеске ее глаз.
– Вам его не жаль? – с напускным удивлением спросил я.