Да и фехтовальщиками нападавшими были дерьмовыми, а спада длиннее абордажного клинка. Спустя семь биений сердца оба солдата валялись на полу. Последнего пришлось добивать кинжалом.
— Это был неловкий удар, Гвидо. — сообщил он, обращаясь к стене, под которой лежали трупы. — Рука дрожит, как медуза! Тебе нужно больше тренироваться.
Не убирая кинжала, он вышел за дверь, в каморку, где, прежде чем войти, солдатня разговаривала с хозяйкой корчмы. Услышал истошный женский визг.
— Мне жаль, добрая женщина, — без капли сожаления произнес он.
Спустя три удара сердца он обратно. Вытер кинжал о волчью шкуру, висевшую на стене, еще раз задумчиво глянул на трупы.
— Судьба снова подбросила тебе шанс, Гвидо, — ухмыльнулся он и начал сдирать мундир с тела дородного гиованте.
Уже пребывая в образе корабельного пехотинца, он вытряхнул кошели солдат к себе в походную сумку. Нашел и плохо припрятанные хозяйкой сбережения. На беглый взгляд набралось под две сотни марок в пересчете на серебро. Такой суммы хватит на то, чтобы добраться до Димаута с комфортом.
Мужчина посмотрел на свое отражение в закопченном металлическом зеркале, что висело над камином. Снял повязку, обнажив страшный шрам через лицо. Поправил кабассет гиованте так, чтобы широкие поля его затеняли лицо. И остался неудовлетворен. С сожалением пригладил длинные усы.
— Очень жаль, братцы, но придется с вами расстаться. Обещаю, это временно, — быстро, не давая себе времени передумать, мужчина достал из сапога короткий нож и решительным движением отрезал правый ус.
Не слишком тщательную маскировку пришлось опробовать на первом же перекрестке. Город был наводнен солдатами. Пара из них разожгла костер прямо на пересечении улиц Выдр и Роккафортэ. На спешившего по своим делам гиованте их же полка со слегка помятым плюмажем на шлеме они не обратили особого внимания. Кавальеро ограничился коротким приветствием и поглубже надвинул кабассет.
Каким-то чудом, не узнанным, добрался он до конторы старого знакомца, портового дельца Ройо из Кантеры. Хвала Единому, он был у себя, в зажатом меж двумя огромными складами двухэтажном каменном доме, поросшем мхом и почерневшим зимой плющом. Старик узнал его сразу.
— Что за маскарад, ди Одетарэ? – расхохотался красноносый, поджарый старикан, наливая вошедшему с мороза кавальеро добрый кубок ирманского портового вина.
— Не спрашивай, Ройо, — огрызнулся кавальеро. – Лучше скажи, найдешь ли ты сейчас знакомого капитана, готового взять меня на борт сегодня, перед отправлением.
Старик встревожено посмотрел на нежданного гостя. Выдул, широко двигая кадыком, кубок вина.
— Найду, любезный, найду. Но это будет стоить денег.
— Разумеется, это будет недешево. Готов поделиться полусотней марок серебром, — кавальеро тряхнул кошельком, привязанным к поясу.
Ройо не спеша раскурил длинную трубку.
— Сотня, Ди Одетарэ, и как бы не больше. Сам понимаешь, времена нынче лихие.
Кавальеро не стал торговаться. Он слишком устал. От недосыпа глаза жгло словно в них песком сыпанули, болела кисть, которую он чуть не вывихнул во время схватки с солдатами, давала о себе знать и спина, потянутая этой бурной ночью.
Вместо торга, он растянулся во втором, стоявшем в конторе Ройо стуле, скрипучем и шатком. Сладко вытянул длинные ноги.
— Возможно и сотня. Главное, чтобы человек был надежный, а корабль отходил из порта в ближайшие часы.
— Есть такой человек, любезный. Сона ди Пастона, хороший человек.
— Контрабандист?
— Конечно.
— Подходит.
Немного посидев и прийдя в себя, ди Одэтаре стал торопливо стаскивать с себя сержантский камзол.
— Еще пять монет дам тебе, сеньор Ройо, за свежую смену одежды. В этом пехотном дерьме я чувствую себя неуютно.
Ройо ухмыльнулся и кивнул. Приличную одежду для кавальеро он смог раздобыть в течение получаса. Еще через полчаса по одним лишь контрабандистам известным дворам и обширным складам, они прошли через территорию порта, ни разу не попавшись на глаза солдатам. Выбрались к маяку Святого Хоя, что стоял на холме над складами.
— Вон та посудина, «Мира дель Роа», на ближнем рейде справа, — указал длинным кривым пальцем Ройо в бухту.
— Каравелла местной постройки, — наметанным глазом определил кавальеро. – Куда отправляется капитан?
— В Санта-Евгению, затем на восток, через залив. В Латенгру и Гемиринглид.
— Подходит. Как он вообще, нормальный малый?
— Смурной вечно ходит. Неразговорчив. Но дело знает, на неоправданный риск не идет. Хороший капитан, сеньор, — Ройо окинул взглядом портовый район, что лежал сейчас под ними. — Из наших, санторумских волчат.
— Тогда я спокоен, — кавальеро смотрел на море.
Там, за десятками кораблей, что застилали мачтами горизонт, было оно спокойным и серым. Осенние шторма уже закончились, и путешествие не должно было стать сложным. Только сейчас он понял, что находится в бегах. Что бросил всё, что нажил здесь, в Санторуме. Что будущее совершенно неясно.
— Главное, Гвидо, это то, что ты выжил, — тихо проговорил он. Поднял руку к лицу, собираясь привычно огладить усы, но вспомнил что их больше нет. Помянул демонов и оглянувшись на Ройо, спросил: — Спускаемся к лодке?
Матушка Мартеллина. Сцена третья,
в которой судебному прелату подбрасывают странное дельце, разобраться в коем невозможно без бутылочки белого санторумского.
Солнышко село за хребет Монте-Тайнаре, подул ветер, не особенно приятный в холодных предгорьях. Матушка Мартеллина зажгла все пять свечей и затворила ставни в своей келье. Ей, тридцатилетней, приятной во всех отношениях женщине, предстояла вечерняя молитва в уединении и столь же одинокий ужин. Но есть пока не хотелось — это желание придет значительно позже. Свою же привычку кушать по ночам греховной она не считала. А потому на закате решила обойтись мисочкой холодной овсяной каши да кусочком ржаного хлеба.
Она пошурудила в слишком крупном для столь небольшого помещения камине и кинула туда полдюжины сосновых полен. Когда дерево весело затрещало, взгромоздила на крюк махонький, весь в копоти, котелок для травяного настоя. С удовольствием погрела озябшие руки близ огня и, отпустив молитву Единому, вновь присела за свой заваленный бумагами столик у окна.
Ей предстояла работа, которую подкинули незабвенный городской Викарий и, не менее незабвенный, отец Риакондо буквально сегодня. Сами не дали себе труда разобраться, негодяи, вот и сбросили непонятное дело на судебного прелата! Ну да Единый им судья!
Матушка оправила просторную сутану, перевязала черную, как смоль, богатую косу, потерла уставшие за день глаза. Задорно подмигнула заполнявшим большой иконостас в углу Святым и Пророкам. И взялась за первый свиток. Потрепанный, подмокший, хоть и хранили его в кожаном футляре. Почерк ужасный, текст корявый, не без ошибок. Отчет о происшествии от местной гвардии. А именно от лейтенанта провинциальной милиции Лу ди ла Гиссара.
«По поручению своего капитан-аншефа к монастырю Святой Дорианны прибыли мы на пятый день шестого севира. Сему прибытию не предшествовали никакие приключения и авантюры, а потому отряд мой слегка расслабился. Люди вели себя беззаботно, что на фронтире недопустимо, а потому пару солдат, позволившим себе выпить лишнего, пришлось выпороть розгами. Аккурат к обедне прибыли мы к монастырю…»
Мартеллина привычно провалилась в доклад…
…Рыжий, с пронзительными синими глазами, весь нескладный и кривобокий, и, видимо, потому вечно злой, лейтенант махнул рукой. Ну а раз махнул, то почему бы и не подудеть. Над проселочной дорогой, по которой неспешно двигалась кавалькада всадников в коричневых камзолах, звонко пропел горн. Тут же к нему присоединился барабан. Звуки, похоже, перепугали, всю живность в округе.
Лейтенант рявкнул, и первый десяток всадников, пришпорив разномастных коней, поминутно поправляя перевязи мечей и громоздкие седельные кобуры с мушкетами, рысцой двинулся к холму, на котором уже виднелся монастырь.
Стояла какая-то серая, неприятная хмарь. После ночного дождя трава, что оказалась здесь по пояс мужчине, до сих пор была мокрой. Тем гвардейцам, кому лейтенант приказал спешиться, достать мушкеты и выстроиться цепью, пришлось несладко. Ругались на чем свет стоит.
— Давай по малой, — распорядился лейтенант, привстав в седле и вглядываясь в серые строения монастыря.
Двинулись.
Фитили тускло горели в набежавшем вдруг с низины тумане, снова заморосил дождик и гиованты резкими окликами потребовали проверить перевязи коротких солдатских мечей.
Оставшиеся в седлах, а потому донельзя счастливые разведчики с криками и улюлюканьем носились где-то по ту сторону холма. Видно их не было, а к монастырю они подняться не рискнули. Спешенные же кавалеристы, совершенно сбив цепь, старались идти поближе друг к другу. Они поднимались на холм медленно. На вершине оказались почти в тишине — горнист устал, да и барабанщик тоже прекратил терзать натянутую кожу.
Лейтенант сплюнул в высокую траву, обнажил спаду и ударил плетью коня. Он поспешил на холм, навстречу забору из серого камня, обветшалой колокольне и крытым тухлой уже соломой низеньким строениям. Обогнал гвардейцев, подъехал к открытым воротам монастыря, чуть пригнувшись, внимательно всмотрелся вглубь монастырского двора. Затем тронул уздечку и въехал внутрь. Гвардейцы остановились. Кто-то проверял крепление байонета, кто-то пытался раздуть вымокший фитиль.
Наконец лейтенант выехал обратно, заметно повеселевший.
— Здесь никого, поднимайтесь! – крикнул он, и через считанные минуты вся полурота уже была в монастыре.
Матушка быстро пробежала глазами остаток отчета. Посланные на защиту монастыря святой Дорианны солдаты не нашли ни сестер, ни угрожавших им разбойников. Нашли только четверых мирно пасшихся в округе свиней с монастырскими клеймами, коих благополучно изжарили в честь славно оконченной операции. Монастырь был пуст. Реликвии, не слишком надежно спрятанные в подвале под кельей настоятельницы, на месте. На месте же запасы вина и провизии. Никаких следов обширного пожара, взлома, прочих чудовищно неприятных вещей, обычно присущих ограблению монастыря. Во дворе – пять могил. Сестер вместе с настоятельницей было восемнадцать. Либо лейтенант Гиссар идиот, либо это какой-то бред.