С третьим пробуждением Жюстиньен почувствовал себя лучше. По крайней мере, его сознание было ясным. Он весь дрожал от холода, несмотря на накинутое Венёром пальто с бахромой поверх его одеяла. Все вокруг него было спокойно. Жюстиньен сел, завернулся в пальто и растер плечи. От дыхания перед ним зависло облако тумана. Остальные выжившие спали рядом, за исключением марсового Жонаса, – тот сидел на страже возле костра, положив гарпун на колени. Это было цельное оружие, полностью выкованное из вороненого черного железа. Сияние пламени подчеркивало неровный контур острия. Жюстиньен колебался: возможно, стоит снова заснуть или хотя бы попытаться. Ему совсем не хотелось привлекать внимание марсового. Если бы во рту не было так сухо… Ведро с талым снегом стояло возле костра, соблазнительное, позолоченное пламенем. Жюстиньен освободил шею, наполовину сдавленную шарфом. Он хотел сглотнуть, но у него не осталось даже слюны. Что поделать, пришлось встать. Жонас напрягся, но тут же расслабился при виде молодого дворянина. Однако оружия своего не отложил. Жюстиньен подошел ближе.
– Пить… – прохрипел он.
Жонас указал подбородком на ведро. Жюстиньен сел или, вернее, упал возле костра, сделал большой глоток. Ему показалось, что его тут же вырвет, но он сумел удержать жидкость внутри тела. С наступлением ночи поднялся тонкий, как паутина, туман. Можно было различить океан в конце пляжа, но не звезды. Жюстиньен снова отпил. Дрожь утихла. Теперь возникло странное ощущение, будто ему тесно в собственном теле, вернее в плотской оболочке, как в слишком узком костюме. Кожа чесалась. Он незаметно теребил рубашку и пальто, сел на одну ягодицу, потом на другую, поставив ведро между колен. Принялся глубоко дышать, как накануне, чтобы успокоиться.
– Что-то не так? – спросил матрос.
Жюстиньен покраснел, как провинившийся ребенок. Ему нужен был алкоголь. Алкоголь снял бы его недомогания, как бальзам, нанесенный на рану. Однако о том, чтобы довериться марсовому, не могло быть и речи. Жюстиньену нельзя было проявлять слабость. Он постарался скрыть свою нервозность.
– Я голоден, вот и всё, – солгал он.
Быть голодным – это нормально. Жонас протянул ему кусок рыбы, холодный и полусгоревший. Кто ее поймал? Мари? Венёр? Жюстиньен как мог соскреб угольную корку с пожелтевшей мякоти. Привкус пепла при этом никуда не делся. Жюстиньен все равно закончил трапезу.
Дожевав рыбу, он начал успокаиваться. Ему не пришлось оборачиваться, чтобы заметить на себе взгляд марсового. Новое беспокойство охватило Жюстиньена. Он чувствовал себя будто на допросе в качестве подозреваемого. Было ли это связано с тем, что он мог видеть на палубе в ночь бури? Жонас был там? А он сам видел ли это?
Марсовой принялся напевать, очень тихо и, к счастью, без слов. Однако мелодию узнать было нетрудно. Это была та же самая песня, что и прежде, – о матросах, которые погибли один за другим. Протяжная дрожь пробежала по спине де Салера. Матрос проверял его и, вне всякого сомнения, провоцировал. С какой целью? Во всяком случае, Жюстиньен твердо решил внешне сохранять невозмутимый вид. Он сосредоточился на горизонте или на том, что заменяло его в тумане. К нему вернулось желание выпить. Впрочем, оно никогда далеко не уходило с тех пор, как он очнулся на берегу. Венёр уверял, что со временем оно станет терпимее. Жюстиньен надеялся на это. Но в эту ночь он готов был продать себя с потрохами за возможность проглотить несколько капель. Жонас тихо напевал. Если бы молодой дворянин был в лучшем состоянии и находился где-нибудь в другом месте, то оценил бы нездоровый юмор марсового. Но здесь…
Жонас достал из кармана точильный камень и принялся натачивать им свой гарпун.
– Вы думаете, это защитит нас от зверя? – поинтересовался Жюстиньен.
Марсовой пожал плечами:
– Не зверя нам следует бояться.
Зловещий напев сменился скрежетом точильного камня. Стало ли лучше?
– И все же Мари и Венёр уверяют нас… – попытался заметить Жюстиньен.
– Насколько хорошо вы знаете этих двух своих друзей? – небрежно спросил марсовой.
Жюстиньен колебался. Такого рода разговоры были ему слишком хорошо знакомы. Каждая фраза, которую они произносили, была подобна брошенной на стол карте. Когда-то в Париже молодой дворянин проявлял таланты в этой игре. Вчера вечером он почувствовал себя гораздо менее уверенным в себе. За неимением лучшего избрал искренность. Он был не в состоянии дальше размышлять.
– Они мне не друзья. Я их встретил впервые в тот самый день, когда меня наняли, в Порт-Ройале. Незадолго до нашего отъезда.
Скрежет камня о лезвие.
– Почему я должен вам верить? – спросил Жонас.
Жюстиньен пожал плечами.
– Вы знаете, что мы вместе должны сделать.
– Я знаю только то, что вы мне сказали, – поправил марсовой.
Жюстиньен натянул рубашку.
– Зачем мне вам врать?
Жонас осмотрел свою работу с гарпуном в свете пламени. Заточенные концы напоминали острые зубы акулы, одного из тех морских чудовищ, против которых оружие и было направлено. Жонас не унимался:
– Зачем такому аристократу, как вы, наниматься ассистентом к ботанику? Вот что мне хотелось бы понять.
Жюстиньен почесал затылок:
– Могу вас заверить, что одного моего благородства недостаточно, чтобы прокормиться. Или, проще говоря, я разорен.
Он изобразил на лице беспечность, надеясь, что так его слова прозвучат правдиво:
– Я уже сидел в тюрьме за долги во Франции. Я не хотел начинать снова.
Жонас прищурился с недоверием:
– И откуда же у него взялись средства, чтобы заплатить вам?
Жюстиньен нервно почесал в затылке, тщетно пытаясь придумать, как сменить тему, а тем временем ответил максимально уклончиво:
– У него есть богатый благотворитель. Я никогда его не видел.
Нечаянно он содрал кожу. Он резко убрал руку с затылка, сцепил пальцы на колене.
– Почему вы задаете мне эти вопросы? – спросил Жюстиньен Жонаса.
– Ваш друг учёный солгал нам. И путешественница тоже.
– Что вы имеете в виду?
Жонас покрутил свой гарпун, словно проверяя его балансировку.
– Я нашел это вчера утром за палаткой. На острие была кровь. Рана лесного бегуна… Я раньше ходил на китобойном судне. Рану нанесло не животное. Это так.
Жонас направил оружие на молодого дворянина. Тот рефлекторно отступил назад. Зазубрины из вороненого железа вдруг приобрели новый смысл, более зловещий.
– Почему ты ничего не сказал сегодня утром? Почему ты говоришь мне это сейчас?
– Тебя только это беспокоит? – съязвил марсовой. – А тебе не интересно узнать, почему по крайней мере один из твоих друзей солгал нам? И кто виновен в смерти траппера?
– Они мне не друзья, – энергично напомнил молодой дворянин.
– Я не думаю, что ты убийца, – невозмутимо ответил матрос. – Есть трое подозреваемых, которых я вычеркнул из своего списка. Дочь священника, немой мальчишка и ты. Никто из вас не смог бы одолеть нашего усопшего.
Жюстиньен начал чесать колено и впился ногтями в грубую ткань штанов, чтобы успокоиться. Зарево костра высвечивало следы от оспы на щеках матроса, подчеркивало загар его кожи. Руки его одубели от соли. Два серебряных кольца в ухе сияли почти так же ярко, как лезвие гарпуна. Имели ли они смысл, особое значение? Жюстиньен слышал, как моряки болтали об этом в гавани, но был слишком пьян, чтобы запомнить разговор. Очевидно, это был верный способ сохранить при себе немного драгоценного металла. Жюстиньен размышлял, стоит ли ему радоваться тому, что он не стал подозреваемым для Жонаса. И если марсовой прав, если лесного бегуна убил человек, а не дикий зверь… Молодой дворянин не стал углубляться в перспективы, которые открывала эта гипотеза, он по-прежнему был слишком измотан для этого.
Марсовой протянул ему маленький кусочек чего-то коричневого. Жюстиньен узнал сушеные листья, которые накануне дал ему Венёр.
– Ботаник дал мне это для тебя на случай, если ты проснешься во время моей вахты. Он говорил, что это поможет избавиться от кошмаров.
Жюстиньен сунул листья в карман и постарался не думать о них. Ему не особенно хотелось попадать в зависимость от щедрости Венёра. И всё же само наличие маленького свертка, отягощавшего карман, успокаивало. Сидевший рядом Жонас поднял глаза к небу.
– Звезд нет, – проворчал он. – Ненавижу, когда нет звезд. Закупоренный горизонт.
– Туман когда-нибудь рассеется, – пустился в философствования Жюстиньен, хотя и сам не очень-то в это верил.
– По крайней мере, – заметил марсовой, – пастор у нас есть. Нам всем следует сходить на исповедь. На всякий случай.
– Ты сторонник Реформации? – удивился Жюстиньен.
Разумеется, это было абсурдно, трудно было вообразить пуританина в циничном моряке.
– Католик, – ответил он наконец.
– Я не верю ни в исповедь, ни во все остальные церковные обряды, – провокационно заявил молодой дворянин. – Во всяком случае, Эфраим – пресвитерианин.
– Не уверен, что меня это удержит, – размышлял марсовой. – Священник остается священником.
– Пойду-ка я снова посплю, – прервал его Жюстиньен.
В данный момент у него не было желания вступать в полемику о религии. Но стоило ему подняться, как марсовой окликнул его:
– Один совет, потому что ты мне нравишься: не слишком доверяй ботанику. Он не тот, за кого себя выдает.
Жюстиньен остановился:
– Мне не следует жевать его листья?
– О нет, здесь нет никакого риска. Просто… не слишком сближайся с ним.
Матрос удовлетворенно улыбнулся, и Жюстиньен понял, что больше ничего от него не добьется. И снова лег спать.
Утром марсовой исчез.
6
Когда Жюстиньен проснулся, остальные ходили по пляжу и звали моряка. Поднимался туман. Молодой дворянин все еще нетвердым шагом приблизился к костру, от которого остались только тлеющие угли. Он растер плечи, чтобы согреться, и провел рукой по подбородку, покрытому щетиной. Опустив глаза, Жюстиньен увидел валявшийся возле углей гарпун, наполовину зарытый в песке. Горло сдавило от дурного предчувствия. Жонас никогда бы не бросил гарпун.