не позволю этой девочке замерзнуть ради соблюдения закона… Одному Богу известно, из какого дремучего уголка Новой Англии вы прибыли…
Застыв от негодования, священник напомнил:
– Как уже говорил покойный Франсуа из Бобассена, вас никто не назначал начальником этой экспедиции.
– Это не экспедиция, – парировала Мари, не моргнув. – Мы просто пытаемся выжить.
Она сняла с мертвеца шапку и бросила пастору:
– Держите. Это наконец согреет вас и заставит вашу нелепую шляпу держаться.
Марсового не стали хоронить. Ограничились тем, что положили тело на дно пещеры, после чего отправились дальше вдоль пляжа. Жюстиньен оставил себе гарпун. Не то чтобы он действительно умел им пользоваться. При необходимости он больше доверял пистолету на поясе или ножу в ботинке. И еще… В лучшем случае он был просто достойным стрелком, и неизбежные драки, в которых он принимал участие, часто оборачивались ему во вред. Его главным качеством как в бою, так и в других злоключениях была особая терпимость к боли.
Как правило, он проявлял свой талант только в бесполезных вещах. Когда-то он увлекался философией, в основном из-за интеллектуальной игры, которую обеспечивала эта дисциплина. Когда был моложе, в Бретани, ему нравилось кататься на яхте вдоль побережья. И хотя он легко лавировал между течениями и подводными камнями на своем одномачтовом паруснике, он никогда бы не сделал карьеру во флоте. Прежде всего потому, что его отец, в то время еще проявлявший заботу о нем, никогда бы не позволил своему единственному наследнику стать мореплавателем. Но главным образом по той причине, что сам де Салер был слишком щепетилен в вопросах власти, в том числе той, которую мог бы применить к другим. Уехав в Париж, он больше не думал об этом.
Однако сегодня, на этом пляже на краю света, к Жюстиньену вернулись воспоминания о тех гранитных берегах, чуть менее холодных и менее враждебных. Ньюфаундленд, конечно, не походил на его родину – Бретань. И всё же с тех пор, как он очнулся на сером песке, его не покидало ощущение дежавю, неприятные, мимолетные впечатления, как будто один берег отзывался эхом с берега другого. Две стороны океана разговаривали друг с другом, обменивались мифами и снами. Однажды вечером на крошечном островке неподалеку от Финистера он услышал вариацию легенды об Исе. История города, покрытого океаном, куда можно попасть всего два раза в год, в дни равноденствия во время отлива. Этот город никогда не всплывает в одном и том же месте побережья. Каждый раз, появляясь из воды, он предстает во всем своем былом великолепии, с серебряными колоколами на вершинах башен, с дворцами, украшенными перламутром и жемчугом. Тогда можно войти в город и тут же оказаться в водовороте празднеств и балов, которые продолжаются там более тридцати лет, но в нашем мире – всего на одну ночь. Утром неосторожные жертвы его чар будут найдены мертвыми на берегу, с истощенными телами, преждевременно состарившимися лицами и раздутыми ртами, набитыми ракушками и еще живыми морскими уточками.
Порыв ветра растрепал длинные спутанные волосы молодого дворянина и принес с собой пьянящий сладковатый аромат, впитавшийся в шерсть бушлата, одежду покойного, сохраненную Пенни.
Жюстиньену захотелось выпить, и желание неожиданно полностью овладело им. Он уже считал, что смог немного унять свою страсть, но теперь она возвращалась с прежней ненасытностью, сушила горло и заставляла руки трястись. Ему хотелось вдыхать алкоголь, чтобы аромат ликеров перебил соленый запах пляжа и стер горький смрад смерти. Жюстиньен достал из кармана несколько листьев Венёра и незаметно проглотил их. Остальные шли впереди в нескольких шагах. Они ничего не заметили.
Вскоре пляж закончился. Дальше скала врезалась в море, делая продвижение невозможным. Небольшой отряд вернулся по своим следам и, использовав проход, обнаруженный накануне Пенитанс, углубился в лес.
7
Они направились на восток, ведомые опытной путешественницей. Теперь их единственным выходом было пересечь остров и найти поселение или хутор. Зима настигла их в предгорьях, где приземистый скальный массив, размытый временем, еще был покрыт снегом. Почти черная зелень елей выделялась на фоне белых склонов, а черно-серая скала – на фоне бело-серого неба. Сугробы часто преграждали путь, заставляя идти в обход. Губы странников растрескались, и они почти не разговаривали друг с другом. Они выживали в основном благодаря охоте, которой промышляла Мари и, реже, Берроу. Однако одной дичи было недостаточно, чтобы их по-настоящему накормить. Холод и изнурительный марш пожирали силы. Голод следовал за ними, как бледный призрак, еще один, поселившийся в их животах и изо дня в день захватывавший сознание. Однако новых смертей пока не было.
Пенитанс, несомненно, оказалась права. Очевидно, смерть траппера и марсового странным и непостижимым образом была связана с океаном. Ночь, пронизывающий холод, усталость и лекарство Венёра изматывали Жюстиньена, который спал крепким сном без сновидений. Никаких других видений у него не было.
Зима медленно приближалась. Звериные следы в пыли, отпечатки лап животных, прежде никогда не виданных, чьи силуэты иногда угадывались между высокими стволами деревьев, заставляли их быть настороже. Они продвигались словно злоумышленники в мире, который веками без них жил и проживет еще столетия после их смерти.
Вскоре снова пошел снег, и день погрузился в длинные сумерки. Мари шла впереди, неся единственный свет – морской фонарь, который она нашла после кораблекрушения. За ней шел пастор Эфраим, он прижимал к сердцу свою поврежденную Библию и декламировал отрывки из нее тихим голосом, почти не шевеля губами, сквозь зубы, не перестававшие стучать. Однако он молился не для того, чтобы привлечь божественное благоволение. Он считал себя выше этих сделок. И ему еще повезло, потому что за пять дней, проведенных на снегу, у него отмерзли только три пальца на ноге.
И хотя пастору становилось все труднее идти, они в итоге добрели до хижины в конце небольшой поляны. Крыша частично обвалилась под тяжестью снега, который заблокировал половину внутреннего пространства. Выжившие раскопали столько, сколько смогли.
В этом простом убежище Венёр ампутировал пастору пальцы на ногах и прижег рану раскаленным докрасна лезвием. Во время всей процедуры Эфраим сжимал запястье своей дочери, оставляя на ее коже глубокие следы от пальцев. Пот выступил под шерстяной шапкой, которую он носил под шляпой. Пенитанс не жаловалась. Она наблюдала за всей этой сценой, не отводя взгляда. Пламя фонаря отражалось в ее серых радужках, как сумерки в глади моря. Пастор кричал часть ночи, пока изнеможение не заткнуло ему рот надежнее кляпа из старой тряпки. Жюстиньен не стал дожидаться тишины, чтобы уснуть. На рассвете снег прекратился.
Когда Жюстиньен проснулся тем утром, воздух был особенно свежий после снегопада и земля вокруг него, казалось, скрипела и хрустела. В углублении, устроенном в земле, куда Пенитанс и Габриэль подкидывали дрова, уже потрескивал огонь. Габриэль со временем стал ближе к девушке, хотя до сих пор не сказал ни слова. Однажды Жюстиньен заметил, как он поднял с земли перо, чтобы предложить его Пенни. Оно было из яркого гранатово-красного махового оперения птицы, которую Венёр называл красным кардиналом. Вечером при свете лампы или костра Пенни лепила из перьев, ниток и веток странных маленьких человечков.
Берроу, расположившись у костра, с маниакальной тщательностью чистил ружье. Мари сидела на корточках и готовила остатки вчерашнего мяса – росомахи, насколько помнил Жюстиньен. Воспоминания об их путешествии по снегу были туманными, но к утру он стал воспринимать мир с ясностью и остротой, чего не случалось уже долгое время. Как будто прошедшая буря очистила не только атмосферу, но и его разум. От мясного аромата у него потекли слюнки. Оружейный металл сверкал на свету.
– Нам надо беречь порох, – заметила Мари, разжигая огонь.
– Вы беспокоитесь об охоте? – съязвил Берроу. – Да ладно, я думал, такие полукровки, как вы, способны завалить лося с помощью лука и стрел или той палицы, что вы так кстати носите на поясе. Цивилизованные женщины предпочитают веер, вам когда-нибудь это говорили?
Венёр оторвался от своего блокнота для рисования, чудом спасенного при кораблекрушении, где он с совершенным реализмом зарисовывал карандашом мельчайшие детали ранней камнеломки, показывающей свои первые листья из снега.
– Ваши слова граничат с грубостью, Берроу, – заявил он без особой убежденности, больше для поддержания общественного спокойствия, нежели для защиты кого-либо.
Жюстиньен прочистил горло. Он спал на боку, где лежал пистолет. Всю ночь ствол в кобуре давил ему на бедро, вызывая боль в теле. Он потянулся. Мари повернулась и подала ему кусок мяса.
– Нам не стоит его кормить, – проворчал Берроу. – Это бесполезный рот.
– Вы уже собирались меня бросить на пляже, я всё слышал, – ответил Жюстиньен с набитым ртом.
Он долго держал мясо во рту, пока оно не превратилось в безвкусную пасту. Так и не проглотив пищу, он продолжил:
– И потом, кого бы ты хотел оставить последним? Пастора? Габриэля?
– Габриэль полезнее тебя, аристократик. Он умеет подчиняться и собирать дрова.
– Я умею охотиться, – возразил Жюстиньен. – Раньше я охотился в Бретани. Где я родился.
– Я не понимаю, почему ты не пошел в армию, – настаивал Берроу. – Если бы у меня был твой чин, твой титул… Я бы честь своей семье принес…
– Пойдемте на охоту! – мгновенно решил Жюстиньен. – Пойдемте на охоту, вы и я. По крайней мере, мы воспользуемся этим затишьем.
И он решительно откинул назад свои спутанные волосы, отягощавшие голову.
В тот же миг Берроу вскочил с выражением вызова на лице. Схватив ружье, он широким шагом направился в сторону леса. Жюстиньен уже собирался последовать за ним, но его остановила Мари, взяв за запястье. Молодой человек вздрогнул от неожиданности, не заметив, как путешественница поднялась на ноги.