Утром у офицера начался сильный жар.
9
С большой осторожностью Венёр освободил бедро англичанина. Повязка вокруг его раны была испачкана бурыми выделениями. Рана под ней источала сильный запах гноя. Жюстиньену показалось, что где-то поблизости он уловил еще один запах, тот же сладковатый душок, который окружал мертвецов на пляже. Возможно, это был бушлат Жонаса, который сохранила Пенитанс.
Берроу вцепился в тяжелый кожаный ремень, его взгляд устремился в потолок. С момента возвращения в лагерь он был спокоен. Венёр оставил ему руки связанными скорее из принципа, а вовсе не потому, что боялся нападения. Мари наблюдала за этой сценой, стоя в дверях. Жюстиньен приготовил для Венёра ведро талого снега и последнюю чистую повязку, которая у них была. Пастор Эфраим не вставал с постели. Его дочь стояла рядом с ним, скромно склонив голову и заправив светлые волосы под грязный белый чепец. Стоявший позади нее Габриэль выглядел как телохранитель. Покрасневшие пальцы Пенни на мгновение коснулись пальцев юноши. Жюстиньен надеялся, что двум подросткам повезет и пастор ничего не заметит.
Венёр быстро вдохнул и резко сорвал повязку с бедра лейтенанта. Тот вскрикнул. Сам Жюстиньен подавил рвоту. Края раны изогнулись. Набухшие, пурпурные и гротескные, они напоминали какой-то немыслимый экзотический цветок из теплых стран. Берроу издал стон.
– Что там? – забеспокоился он. – Это серьезно?
– Вам лучше не смотреть, – посоветовал ботаник.
Военный все равно наклонился, выругался, снова уставился в потолок:
– Вы ведь можете что-нибудь сделать, да?
Венёр помедлил, сдвинул очки на нос:
– Я сделаю всё возможное.
Берроу грязно выругался. Пастор даже не стал его за это упрекать. От двери Мари подала знак Жюстиньену и Венёру:
– Вы двое, мне нужно с вами поговорить. Не здесь.
– Минуту, – отозвался ботаник и протянул руку к молодому дворянину: – Немного воды…
С совершенным спокойствием он промыл рану, снова перевязал и вымыл руки.
– Я сейчас присоединюсь к вам.
Когда они оказались вне пределов слышимости, Мари прислонилась к березе и сказала:
– Вы знаете, зачем мы здесь собрались, я полагаю.
Венёр наморщил лоб.
– Я не уверен, что мне это понравится.
Жюстиньен сохранил бесстрастность на лице. Путешественница продолжила:
– Не будем себя обманывать, среди нас есть двое раненых, которые уже не могут передвигаться самостоятельно, и как минимум один из них обречен.
– Мне не нравится поворот, который принимает этот разговор, уверяю вас, – настойчиво повторил Венёр.
– Будьте реалистами, – призвала путешественница. – Есть ли еще надежда у «красного мундира»?
Ботаник провел носком ботинка по замерзшему снегу:
– Он крепкого телосложения и еще молод. У него есть некоторые шансы.
Он нервно протер темные очки рукавом. Мари позволила ему закончить и только потом продолжила:
– Если мы потащим двух калек, то резко уменьшим свои шансы на выживание. Честно говоря, их уже почти нет, что бы мы ни решили.
– Пастор поправится, – стоял на своем Венёр.
– Когда? – воскликнула Мари. – И даже если он встанет на костыль, можете ли вы представить себе, чтобы он доковылял до Сент-Джонса?
Венёр пнул снежную корку:
– Я не бросаю своих пациентов.
Они обменялись взглядами, Венёр и Мари, и еще чем-то, темной, почти осязаемой энергией. Чеканя каждое слово, Мари произнесла:
– Не нам, напоминаю тебе, решать, кому жить, а кому умереть.
– Но это то, о чем ты меня просишь.
Резким жестом, с вызовом, он снова надел очки. Путешественница переключилась на Жюстиньена:
– А ты?
Молодой дворянин размышлял очень быстро. Возможности уклониться от ответа у него не было. Да, это правда, во второй вечер Берроу предложил бросить его одного на пляже. Да, Берроу пытался его убить. И все же… Нет, он не мог вынести англичанину приговор. Однако он также не решился бы пойти против Мари ради помощи офицеру. И Жюстиньен попытался найти компромисс:
– Если они действительно не могут дальше идти, почему бы кому-нибудь из нас не сходить за помощью?
– А кто останется? – усмехнулась Мари. – Ты бы пожертвовал собой, молодой сеньор?
Жюстиньен почесал щеку, почувствовав себя неловко:
– От меня было бы мало пользы. Я плохой охотник и, боюсь, еще худший врач.
– Я так и думала. Венёр?
– Я тебе не доверяю, – возразил ботаник. – Недостаточно для этого.
– Это звучит иронично, – заметила путешественница. – Особенно с твоей стороны.
Воздух между ними вибрировал от невидимого напряжения, которое напомнило молодому дворянину о тех экспериментах с электричеством, которые демонстрировались на парижских бульварах. Жюстиньен снова оказался в стороне. Он прекрасно помнил, что Венёр несколько дней назад вступился за него на пляже. Ему следовало бы присоединиться к мнению одной из сторон. Он бы сделал это, если бы кто-то из них был лучше. Если бы у него еще осталась хоть капля доверия.
– Три дня, – взмолился ботаник. – Дайте мне три дня. Берроу или поправится, или умрет, в любом случае вопрос будет решен.
– У тебя есть два дня, – сказала путешественница.
Желудок Венёра заурчал.
– У нас осталось что-нибудь поесть? – спросил он с ноткой настойчивости в голосе.
– Вчерашняя дичь, – ответила Мари. – Пойдем, я тебе дам немного.
Она взяла ботаника за плечо с неожиданной заботой и повела обратно в хижину. Тем временем Жюстиньен отправился проверять свои силки.
Оказавшись один в лесу, он почувствовал великую тишину снега, простирающегося вокруг него. Возможно, ему стоило опасаться, что кто-то или что-то может напасть на него здесь, вдали от лагеря. И всё же он не мог бояться по-настоящему. К нему без труда возвращались черты другой жизни, прежнего существования, когда он водился с браконьерами, промышлявшими в Бретани. Уже в тринадцать или четырнадцать лет Жюстиньен научился вместе с ними любить спокойствие леса, эту зеленую гавань вдали от вспышек гнева своего отца. Будучи сыном маркиза, он практически ничем не рисковал, расставляя ловушки в лесу. Однако, как и другие, напрягал слух, чтобы не дать застать себя врасплох. Это добавляло азарта игре, приключениям, а позже… Он сделал паузу, вдыхая запах зимы. На кожаном шнурке у него на поясе уже висели два зайца. Насколько хватало взора, мир был покрыт белыми деревьями. Словно охваченный головокружением, он вдруг захотел заблудиться, никогда больше не возвращаться в лагерь, позволить холоду и лесу забрать его. Порыв был столь сильным, столь внезапным, что ему пришлось прислониться к дереву и просунуть пальцы в кору. Белизна снега ослепила его. Он закрыл глаза, позволяя яркому свету сделать его веки полупрозрачными. Мари была права: одиночество опасно. Он заставил себя оставаться неподвижным, пока желание наконец не миновало.
У следующей ловушки его опередил хищник. Осталась только заячья лапка, кусочек шерсти и маленькое созвездие капелек крови. Жюстиньен присел на корточки, пытаясь обнаружить следы животного. Чуть дальше заметил красную вмятину в снегу. Отпечаток руки. Жюстиньен быстро поднял воротник и вернулся в хижину.
Утром Венёр, чтобы снять жар, напоил Берроу настоем бересты за неимением хинного дерева. Затем начал делать костыль для пастора. Мари снова отправилась на охоту одна. Погода была ясная, несмотря на серое небо. Ботаник расположился под деревьями неподалеку от хижины. Одна за другой стружки падали к его ногам. Жюстиньен подошел ближе.
– Я могу тебе помочь?
Венёр жестом отказался:
– Я не первый раз вырезаю такую штуку.
– Ты еще и хирург? – шутливо заметил Жюстиньен.
– Это не первая моя экспедиция.
Жюстиньен сел рядом с ним на пень, рассеянно выковырял торчавшую из снега травинку, несколько секунд пожевал ее и только потом спросил:
– Почему Мари тебе не доверяет?
Венёр расплылся в грустной улыбке, которая приобрела особое выражение на его подвижном лице.
– Правда, ты не в курсе?
– В курсе чего?
– А ведь я считал себя знаменитым, по крайней мере по эту сторону океана… Я почти разочарован.
Ботаник отложил костыль и нож и принялся сплетать и расплетать свои длинные тонкие пальцы:
– Я как Габриэль. Или я был им раньше. Вот почему я принял эту миссию, и вот почему мне не будет поручена другая. В этом вопросе Жандрон был прав.
– Как Габриэль? Я не понимаю.
Ботаник повернулся к лесу, его глаза по-прежнему были скрыты под темными очками.
– Я тоже был единственным выжившим в другой экспедиции пять лет назад. Мы шли на север, навстречу снегу и льду, ведомые одним сумасшедшим, который утверждал, будто нашел огромную черную скалу на вершине мира, указанную некогда на карте Меркатора. Через несколько месяцев, не знаю сколько именно, меня подобрал один русский поселенец недалеко от Берингова пролива. Мои глаза чуть не выжгло отраженным сиянием льда и снега. Я почти потерял зрение.
Он вздохнул и продолжил:
– Сначала мне каждую ночь снились кошмары. А порой и средь бела дня. Павел, русский поселенец, угостил меня этими листьями, которые я тебе дал. Я полагаю, его познакомил с ними местный шаман. Павел научил меня распознавать это растение. Я никогда не знал его названия.
Венёр помассировал запястья, дунул в руки:
– Моя история понеслась быстрее и дальше меня самого, и я стал… вроде крика баклана, этой большой темной птицы, предвестницы бури.
Он размял руки:
– Я приношу неудачу. Некоторые утверждают… что я сам убил своих товарищей, что свет и мороз свели меня с ума, что я ел их плоть, чтобы выжить. Другие говорят, будто я кое-что привез оттуда, из края вечного холода и льда.
Ботаник снова взял нож, нанес несколько резких, гневных ударов по костылю, давая понять, что разговор для него окончен. Вежливость требовала, чтобы Жюстиньен больше не допрашивал его. Однако условности общества никогда особо не беспокоили молодого дворянина. И тем более он не собирался утруждать себя ими посреди леса.