од морщинистой шеей. По краю шерстяной шапки, оказавшейся сдвинутой на лоб, появились небольшие красные пятна, следы раздражения. Его взгляд стал более глубоким. Жюстиньену по-прежнему не нравились церковники, но этот сегодня вечером явно представлял небольшую физическую угрозу. Жюстиньен развязал пастора и предложил питье. Тот прополоскал горло мутной водой перед тем, как выпить.
– Спасибо… – Он вытер руки о бедра и добавил: – Я был неправ, что давеча вышел из себя. Мои намерения были чисты, хотя мои слова никого не убедили.
Он положил руки ладонями вниз на влажную землю, глубоко вздохнул и снова закрыл глаза. В лагере остальные спали. Время от времени Венёр бормотал что-то невнятное. Его челюсти открывались и закрывались, словно пережевывая воздух. Ливень немного утих. Тент протекал. Капля воды упала в пламя и с шипением испарилась.
– Вы говорили о трупах, – заметил Жюстиньен. – Вы сказали, что мы оказались здесь не случайно. Вы намекнули, что это подсказка. Подсказка о чем?
Эфраим пожал плечами:
– Я разговаривал с душами, которые не были готовы услышать.
– Я готов, – заверил молодой дворянин.
Пастор ничего не ответил. От новой струйки воды над костром поднялся пар. Жюстиньен понимал, что следует встать и укрепить навес, но он не очень хорошо владел своими десятью пальцами. К тому же боялся разорвать тонкую связь, которую создавало молчание между ним и пастором.
– Вы говорили о грехе, – продолжил он более медленно. – О том, что мы скрываем под кожей. Они же доверились вам перед смертью, не так ли? Те, кого убили, лесной бегун, Жонас, Берроу…
Пастору потребовалось время, чтобы ответить. Он утопил руки глубже в перегное и произнес:
– Даже если бы это было так, я не имею права их предавать.
Жюстиньен не обиделся, он ожидал приблизительно такого ответа. Устроился поудобнее, прислонившись спиной к дереву и скрестив под собой ноги. Ему сильно хотелось выпить. Обычно он пил, когда разговаривал.
– Вы ничего не можете мне сказать, – продолжил де Салер. – Но ведь можно признать, что все они совершили… непростительные грехи. Я не ошибся?
Эфраим повернулся к молодому дворянину, внимательно всматриваясь в него, будто видел впервые.
– У тебя волосы дикаря, – заметил он медленным голосом. – Но ты, вероятно, даже не осознаешь этого. А моя дочь, Пенитанс, она знает, что ей не следует носить мужскую одежду. И все же вот она, насмехается надо мной.
Жюстиньен почесал корку на щеке, которая никак не заживала.
– Мне кажется, она просто хочет, чтобы ей было тепло.
Пастор с усмешкой фыркнул:
– Иногда мы слишком многим жертвуем ради материального комфорта. Мы забыли, что пришлось пережить нашим предкам, первым пуританам, чтобы построить здесь Новый Иерусалим. Мало-помалу мы стали тем, от чего отреклись. Мы стали… такими, как вы.
Его взгляд прояснился в свете пламени. Жюстиньен не обиделся. Он также не высказал своих мыслей об эволюции пуритан. Потому что в речи Эфраима его внимание привлекло одно выражение. «Волосы дикаря». Берроу использовал те же термины во время их стычки в горах. И всё же Берроу был британским офицером. Жюстиньен позволил священнику говорить, ободряя его своим молчанием, надеясь… Эфраим продолжал:
– Однако души пробудились. Пасторы и целые общины стремятся заново открыть для себя чистоту нашего происхождения вопреки позиции университетов, ученых богословских обществ и всех тех, кто хочет регулировать наше рвение и нашу веру таким мирским способом. Нас по-прежнему слишком часто неправильно понимают и отвергают, однако наши миссионеры каждый день отправляются по дорогам Америки, и их становится всё больше. Вскоре Великое Пробуждение[28] распространится по всему Новому Свету. Мне бы очень хотелось это увидеть…
Он вздохнул с сожалением.
– Вы все еще можете это увидеть, преподобный, – заметил Жюстиньен, снова пытаясь придать ему уверенности. – Мари… Мари кажется очень опытной, и, если повезет, она проведет нас в Сент-Джонс. Венёр хорошо о вас позаботился. Я видел, как люди выживали с гораздо худшими увечьями, чем обморожения…
Пастор обратил на него свой грустный взгляд. Затем вытер руки о куртку, окинул их взглядом в свете пламени и быстро сунул под мышки, как будто чтобы согреть.
– Неужели, – сказал он, – ты еще не понял? Этот бесконечный дождь, этот потоп и этот лес, населенный кошмарами и тенями, где мы никого не встречаем… Эти тела, пропавшие на пляже, как будто кто-то из пассажиров… моя жена, мои сыновья… остались где-то позади… – Он оглядел мокрый от дождя лес и признался: – Я не знаю, что именно это за место, где мы находимся. Это явно что-то вроде лимба, преддверия ада. Это могло бы объяснить, почему у нас так мало тел. Это было ненастоящее кораблекрушение.
«Или тела смыло в море», – подумал про себя Жюстиньен. Он подозревал, что этот аргумент не убедит пастора. Возможно, Эфраиму просто хотелось верить, что остальные члены его семьи еще живы. Это несколько очеловечило его.
– А Пенни? – спросил всё-таки Жюстиньен. – Вы правда думаете, что она заслуживает наказания? Только потому, что она позаимствовала пальто, чтобы согреться? Или, может, потому, что она улыбнулась мальчику…
Пастор потер ладони под мышками. Жюстиньен вдруг задумался, что происходит с его руками. Пастор продолжал, не глядя на него:
– Ты порой выглядишь таким невинным, несмотря на свои волосы дикаря. Но она также умеет разыгрывать добродетель. А ты… как и в ее случае, твоя откровенность, вероятно, всего лишь прикрытие. Иначе тебя бы здесь не было.
«Все перевернулось», – подумал Жюстиньен. Ему казалось, что это он прощупывает Эфраима, но на самом деле священник начал его узнавать, и слишком хорошо.
– Вам следует поспать, – сказал Жюстиньен, стремясь прервать опасный разговор. – Завтра мы снова двинемся в путь.
– Вы правы.
Эфраим лег, как собака, перед пламенем.
– Ты добр ко мне, несмотря на твои злодеяния, – добавил он, прежде чем закрыть глаза.
Жюстиньен сделал несколько шагов из-под навеса и глубоко вдохнул воздух, наполненный дождем, запахами земли и мха, сильным ароматом зелени, которые, по крайней мере, вернули его к жизни. Здесь кипела жизнь, хотел напомнить себе Жюстиньен. Пусть даже дикая, даже враждебная. Животные и растения, которые радовались дождю, пауки, чью паутину отягощали вода и мухи, дикие животные, убивавшие друг друга где-то в тени. Лес, как огромное бьющееся сердце, был залит не только дождем, но и соками и кровью. Жюстиньен потер плечи, задумавшись о том, что только что сказал ему пастор. В чем провинились первые мертвецы? Неужели это был… сам Эфраим, который убил их в каком-то своем бессмысленном крестовом походе, возомнив себя божественным правосудием? Конечно, у пастора в принципе не было столько сил, необходимых для совершения убийства. Но иногда в своем бреду безумцы проявляют десятикратную энергию, Жюстиньен однажды слышал, как об этом говорил один врач в Париже, англичанин, который изучал сумасшедших в Бедламе. Молодой человек взглянул на сгорбившуюся фигуру пастора. Почувствовал, как дождь просачивается в воротник тулупа. Он решил вернуться к огню. Здесь достал гарпун, покрутил его в руках, пытаясь забыть исходивший от священника запах.
В ту ночь Жюстиньену снова приснился океан. Возможно, это было связано с усилившимся дождем, который безжалостно стучал по их импровизированному укрытию. Де Салер просыпался на берегу океана, и шум ливня сменился отливом волн. Жюстиньен сглотнул и почувствовал, что его рот забит чем-то твердым и липким, с острыми краями, медленно перемещавшимся. Он сплюнул, и на песок выпали ракушки угольно-голубого цвета, моллюски в них были еще живы. Жюстиньен засунул палец в рот, чтобы удалить остатки песка.
Он сидел на пляже. У него были легкие позывы к рвоте, и он насквозь промок в коричневых атласных туфлях и белых чулках, позеленевших от водорослей. В тех, которые он некогда носил в Париже. За светлым пляжем в волнах исчезал город. Жюстиньен чувствовал чье-то присутствие рядом с собой, но обернуться не осмеливался, опасаясь, что некто исчезнет, как и город вдали.
– Думаешь, они живы, жители затонувшего города? – спросил неизвестный спутник. – Или они уже мертвы, когда возвращаются танцевать при каждом приливе равноденствия?
Бретань, решил Жюстиньен. Сон опять привел его в Бретань.
– Ты когда-нибудь танцевал с привидениями? – снова раздался тот голос, чей тембр Жюстиньен не мог не узнать, – этот голос звал на помощь в его кошмарах. Или в воспоминаниях?
Он должен был помнить этот голос.
– Как узнать, вернулся ли ты с бала живым? – настаивал неизвестный. – Почему ты уверен, что еще не мертв?
Вокруг них на пляже были разложены тела: одни в бальных костюмах, в домашнем платье светлых тонов, другие в жесткой и грубой одежде. Кляпы из ракушек вываливались из раздутых ртов, раскрытых в гротескном неподвижном крике.
– Почему ты уверен, что еще не мертв?
Словно какая-то высшая сила, подобная луне, отводящей океан от берега, заставила Жюстиньена повернуться к своему собеседнику. Он внезапно побледнел, его пульс участился. Сосед выглядел очень молодо, но его лицо напоминало утопленника: белые закатившиеся глаза, рот, наполненный песком. Этот песок, пропитанный водой, стекал с его губ. И все же голос был ясным, свежим и чистым, как у ангела в церкви. Серебряный образок с изображением святого Ива блестел между складками грубой рубашки и шерстяной куртки, мокрой от волн.
– Кто ты? – воскликнул Жюстиньен.
Он быстро встал и сделал шаг назад. Незнакомец также поднялся, но медленнее. Вокруг них под хор стонов и жалоб начали ползти мертвецы, роняя на песок живые ракушки. Нарастающий прилив отнес их обратно к дюнам. Их движение было таким бессвязным, как бывает во снах. Жюстиньен оказался с пистолетом в руке в своем нелепом бальном костюме. Его высокие каблуки увязли в рыхлом песке. Он выстрелил в сторону одного из трупов и подумал, что попал, но мертвец лишь слегка дрогнул. В лихорадочном состоянии де Салер перезарядил пистолет. В этот момент, как часто бывает во снах, океан вторгся на пляж. Жюстиньен повернулся лицом к ближайшему утопленнику, тому, кто говорил с ним и кого он должен был узнать, и направил на него ствол. Он взвел курок, раздался глухой щелчок. Жюстиньен был готов стрелять. В этот миг взгляд утопленника изменился. Его глаза снова ожили, обрели цвет, серо-голубая радужная оболочка покрылась коричневыми точками, как прибрежный гранит на скалах Бретани. И хотя из его рта по-прежнему стекал песок, он попытался улыбнуться. Жюстиньен замер. Раздался выстрел, похожий на громкое эхо.