Он мгновенно оказался во власти холода и шума потока, а горло и уши наполнились пеной. Жюстиньен беспорядочно бил руками и ногами, и ему удалось высунуть голову из воды, чтобы глотнуть воздуха. Но, несмотря на все усилия, течение уже готово было унести его, когда Мари схватила его за запястье и с неожиданной силой вытащила на поверхность. Жюстиньен широко открыл рот и вдохнул воздух, будто воскреснув из мертвых. Мари помогла ему подняться на камни, а затем повела его, едва стоящего на ногах, обратно к берегу, не упуская из виду и другой свой чудесный улов – розового лосося, который судорожно бился на конце ее гарпуна.
Пока Жюстиньен посиневшими пальцами избавлялся от промокшей одежды, Мари разожгла огонь. С каким наслаждением он завернулся в свой тулуп. К счастью, Берроу был выше и массивнее его, а потому одежда оказалась достаточно широкой, чтобы в ней можно было сидеть, подогнув под себя ноги.
Так он и устроился у костра. Мари отрезала кусок лосося и насадила его на острие гарпуна. Жюстиньен распутал пальцами свои влажные волосы. Теперь, когда он согрелся, ситуация показалась ему… почти приятной. Он уже целую вечность не был таким чистым. Бледное солнце продолжало светить, наполняя светом травы и мхи. В воздухе витал аромат весны и жирной жареной рыбы. У Жюстиньена текли слюнки. Мари оторвала для него с гарпуна кусочек розовой мякоти, и молодой человек тут же жадно проглотил его. Мари улыбнулась. Не церемонясь, он вытер тыльной стороной руки жир, стекающий по подбородку. На какое-то мгновение ему представилось, будто он на загородной прогулке. Он вытянул одну ногу из-под своего мехового кокона, позволил теплу пламени струиться по его слишком светлой коже. Мари поднесла к огню еще один кусок лосося. Жюстиньен повернулся к путешественнице, стремясь встретить ее взгляд из-под вновь опущенной треуголки.
– Почему ты спасла мне жизнь? – внезапно спросил он.
Мари улыбнулась еще более открыто.
– Интересный вопрос… Без сомнения, не мне суждено тебя убить. И потом, ты недавно встал на сторону Пенни. Ты не обязан был это делать. – Она перевернула рыбу и добавила: – Ты же ничего не видел, да?
– Я ничего не видел, – с готовностью признал молодой человек. – Но пастор… То, что он сказал своей дочери… – Он поудобнее прислонился к стволу дерева и медленно продолжил: – Мой отец… Для него моя мать была жеманницей и шлюхой. Не ведьмой, это было уже не модно. И он с радостью признал бы меня если не сыном дьявола, то хотя бы сыном духовника или мастера игры на клавесине. К сожалению для него, во мне слишком ярко проявились родовые черты Салеров и он не мог таким образом отречься от меня.
Жюстиньен запрокинул голову назад и закрыл веки, чтобы насладиться лучами солнца на своем лице.
– Моя мама любила математику, звезды, философию… И в моих воспоминаниях она всегда улыбается. Я тогда был ребенком и думал, что она счастлива…
Он откинул назад свои густые черные волосы, чтобы освободить шею. Почти по привычке подавил воспоминания. Больше не думать о Бретани. Он сосредоточился на настоящем: на тепле солнца, насекомых, жужжащих в кустах, и аромате жареного лосося. Он расслабился. Почувствовал себя хорошо и снова стал казаться себе привлекательным, впервые с тех пор… даже задолго до того, как покинул Порт-Ройал. Тулуп соскользнул с плеча, но Жюстиньен не стал его поправлять. Ему показалось, будто Мари остановила взгляд на его обнаженной коже. Или же он просто принял желаемое за действительное? В любом случае, ему хотелось оставаться при своих иллюзиях. Жюстиньен вздохнул и, осмелев духом, представил руки путешественницы на своей шее, шершавую ороговевшую кожу ее пальцев, тупую силу ее хватки, как тогда, когда она вытащила его из воды. Он почувствовал озноб под тулупом, длинные шелковистые волоски, вставшие дыбом на покрытой мурашками коже. Вслух он заметил:
– Он боится тебя. Эфраим, наш пастор.
– Не меня ему следует бояться, – произнесла Мари в ответ.
– Кого же?
– Собственных угрызений совести. Своего прошлого… Того, что преследует его, что бы это ни было…
– Он сходит с ума, – продолжал Жюстиньен доверительным тоном. – Он уверен, что мы находимся… в чем-то вроде лимба, преддверия ада. Что мы все уже мертвы.
– Он тебе в этом признался, зачем? – спросила Мари.
– Возможно, у меня такое лицо, которое внушает доверие? – предположил Жюстиньен.
Он открыл глаза и одарил путешественницу совершенным выражением невинности. Она удивленно подняла бровь.
– Ему нужно было поговорить, – заключил Жюстиньен, – а я один не спал.
– Плохие сны?
– Не те, что мне нравятся, – поморщился он.
Мари сняла рыбу с огня и разделила ее между собой и молодым дворянином.
– Люди моей матери считают, что умершие возвращаются во сне. Но это не обязательно угроза.
Жюстиньен проглотил кусок.
– Люди твоей матери? Гуроны?
– Гуроны между собой называют себя вендатами, – поправила путешественница. – Моя мать была алгонкинкой.
– Отсюда палица у тебя на поясе?
– Я выиграла ее в карты у другого путешественника, который сам ее раздобыл… Честно говоря, я не знаю где. Кстати, я играю намного лучше тебя. А палицу держу при себе, потому что она усиливает мой образ.
Огонь зажег новые отблески в ее почти черных глазах, выделил более темные пятна на смуглой коже, подчеркнул излом на носу.
– Мы, путешественники, все рассказываем истории.
В ее устах слово «путешественник» обозначало не только тех, кто странствует по Новому Свету и торгует пушниной. Оно вернуло себе первоначальный, более широкий смысл.
– Мы рассказываем свои истории, даже не нуждаясь в словах. Ведь путешествия меняют и преображают нас. Со временем мы повсюду несем с собой горизонты, к которым стремились. Они отражаются в наших глазах, в морщинах на наших лицах, в поношенных плащах и шрамах на нашей коже. И мы так играем, нужно честно это признать. Ты сам мне об этом говорил, это было в твоих планах на будущее, как раз перед смертью лейтенанта.
Жюстиньен взял еще один кусочек лосося, который оставил след сажи на его губах. Этот спор несколько дней назад, когда еще шел снег, несомненно, стал началом всего. Эти отношения с путешественницей были совсем не дружескими и далекими от этого. Концом гарпуна она машинально ткнула угли.
– Истории странствовали по миру задолго до нас. Одна из них, как и моя палица, появилась неизвестно откуда. Тот, кто рассказал мне ее, тоже был полукровкой, пришедшим с равнин. Возможно, она досталась ему от местного племени. В ней шла речь об охотнике, который отправился в мир мертвых, чтобы найти там свою любимую. Он ехал, пока его конь не пал от изнеможения, затем шел, пока его одежда не разорвалась в клочья и пока у сапог не отпали подошвы. Он пересек равнины и леса, огромные озера и вечный лед. Спустился в земные глубины и снова поднялся по яркой звездной дороге. Наконец наступил тот день, когда он, измученный, в жалких лохмотьях, прибыл в царство мертвых. Он обратился к своим предкам, и те разрешили ему уйти вместе с женой при условии, что он никогда не прикоснется к ней. Они вернулись на равнину. Вероятно, прожили несколько лет. Однажды зимой мужчина непроизвольно смахнул со щеки жены снежинку. Его пальцы оставили на коже красавицы серую отметину, похожую на след золы… Его красавица исчезла, как дуновение ветра, оставив ему в качестве последнего воспоминания лишь пепел на руках.
Звездная дорога… Именно об этом говорила Жюстиньену Мари несколько дней назад. Он вспомнил слова марсового Жонаса вскоре после кораблекрушения. Сегодня они звучали удивительно пророчески. С тех пор как они застряли на острове, им так и не удавалось увидеть звезды. Возможно, сегодня вечером это изменится.
Мари наклонилась к Жюстиньену.
– У тебя здесь пепел.
Кончиком большого пальца она провела по его губам, стирая угольный след. Жюстиньен едва заметно потянулся к Мари, но этого было достаточно, чтобы она поняла его желание. Казалось, время замедлилось, и большой палец Мари задержался на его губах, в его дыхании. Молодой человек едва осмеливался дышать. От всех возможностей, которые открывались перед ними, начала кружиться голова. Он потерялся в черном взгляде Мари, в котором отблески пламени не желали угасать. Ветер усилился, накрывая солнце серыми облаками, словно пеленой. Лишенная своего хрупкого блеска, весна снова стала тусклой.
– Уже поздно, – сказала Мари приглушенным голосом. – Нам следует вернуться в лагерь.
Она медленно, словно с сожалением, отстранилась.
Затем поднялась на ноги, вытерла гарпун о юбку. Жюстиньен поднял на нее глаза, не скрывая своих эмоций. Мари поправила треуголку и просто заметила:
– Ты… интересный. Я была бы не прочь встретиться с тобой при других обстоятельствах. Я так думаю.
– К черту обстоятельства! – возмутился молодой дворянин. – Мы одни посреди небытия, и ни пастор, ни этот проклятый ботаник нас сейчас не осудят. Что нам мешает…
– Твой энтузиазм меня тронул, – с полуулыбкой заверила Мари. – Но не всё так просто. Давай одевайся, мы возвращаемся…
В следующую ночь, несмотря на все усилия, Жюстиньену не удалось заснуть. Он был сильно взволнован и в конце концов присоединился к пастору у костра, которого по неизвестной причине Мари поставила стоять на страже еще на одну смену. По крайней мере, пастор поклялся на своей Библии, что не будет нападать ни на кого до рассвета.
Когда Жюстиньен приблизился к Эфраиму, тот демонстративно отодвинулся в сторону, потирая ладони о бедра.
– Ты предал меня, – заявил он молодому дворянину.
– А вы хотели, чтобы я солгал, преподобный? – без колебаний ответил Жюстиньен.
Священник еще больше замкнулся в себе и принялся еще энергичнее тереть ладони о шерстяную ткань.
– Я ожидал от тебя большего, несмотря на твои волосы дикаря. Я должен был догадаться об этом… Соблазн демона…
Он смотрел на огонь перед собой. Его руки двигались все быстрее.
– Остановитесь, – попросил его Жюстиньен, ощущая неловкость. – Остановитесь, вы навредите себе.