В тот день около полудня они сделали небольшую остановку, чтобы передохнуть и чтобы Мари смогла сходить на охоту, так как еда уже заканчивалась. Жюстиньен собирался воспользоваться случаем и поспать несколько часов, когда к нему подошел Эфраим.
– Я вижу лица на деревьях, – прошептал ему пастор. – Как Берроу перед тем, как… – Потом взглянул на молодого дворянина и догадался: – Так он тебе тоже об этом говорил, верно?
«Да, когда собирался меня убить», – подумал Жюстиньен, но уточнять не стал и просто кивнул. Внезапно пастор взял его под руку. В тулуп де Салера уткнулась крючковатая рука священника, и он тут же ощутил в горле сладковатый душок— всё тот же запах смерти, который волнами возвращался к нему. Все инстинкты Жюстиньена кричали, требуя высвободиться, но он сдержался. Он так и не понял, почему священник решил довериться ему, простил ли предательство или это уже не имеет значения. Или же всё было прозаичнее: Жюстиньен оставался последним, кто еще терпел откровения Эфраима.
Пенни танцевала, не прячась, всего в нескольких шагах перед ними, а Габриэль восхищенно смотрел на нее. Чуть в стороне Венёр что-то рисовал в своем блокноте. Чепчик девушки соскользнул с ее головы и повис на концах локонов, как бесполезная плацента.
– Кто она? – Жюстиньен не смог удержаться, чтобы спросить. – Ее мать не была вашей женой, верно?
Эфраим согнул спину.
– Ее мать была ведьмой. Я был совсем молодым священником, когда мы приговорили ее к смерти.
Пастор упрямо смотрел себе под ноги, словно никогда не видел ничего более интересного, чем муравьиная тропа, проходившая возле них. Жюстиньен снова мягко спросил его:
– Это было в Тринадцати колониях, не так ли? Марсовой Жонас говорил, что узнал ваш акцент, вы же родом оттуда.
– Массачусетс, – подтвердил пастор, одним движением сгребая траву и отгоняя насекомых. – Мы были небольшой общиной, принявшей решение поселиться как можно дальше от городов, во враждебных землях, где еще всё нужно было расчистить. Это было за несколько лет до Великого Пробуждения, но мы уже чувствовали необходимость… чего-то еще… вернуться к изначальной религии наших предков, к тому стремлению к более чистой, более искренней вере, которое когда-то привело их на эти берега. Доркас… Мать Пенитанс… Они с мужем освоили один из самых больших участков земли. Затем он умер от лихорадки. Доркас отказалась выйти замуж снова, несмотря на предложения нескольких видных членов нашей общины. Она отдалялась от нас. И когда мы узнали… кем она была…
Жюстиньен без труда догадался, что произошло дальше. Слишком свободная женщина, привлекательная земля… Суды над ведьмами должны были остаться в прошлом веке или, по крайней мере, быть ограничены высшими властями. Но в небольшой общине, вдали от всех… Жюстиньен спросил:
– Эта Доркас… она была беременна Пенни, да? Когда вы ее арестовали?
Пастор шумно сглотнул слюну. Жюстиньен напрягся. То, что он начинал видеть… Пастор произнес нейтральным, отстраненным тоном:
– Она забеременела в камере. Поэтому мы отложили вынесение ей приговора. Когда она родила, мы наняли для малышки няню. Потом тюрьма сгорела. Мы с женой удочерили Пенитанс. Мы сделали все, чтобы обеспечить ей хороший христианский дом.
Пенни танцевала вдалеке на поляне, подняв голову к облакам. Ее глаза цвета грозы отражались в сером небе. Пенни, которая каждый день сжигала куклы в костре. Пенни со слишком светлыми волосами и изможденным лицом, как у пастора. Жюстиньен спросил, хотя уже знал ответ:
– А отец? Кто был отцом?
Эфраим судорожно стиснул челюсти.
– Демон, – настаивал он на своем ответе. – Это определенно был демон.
Он провел руками по лицу и повернулся к молодому дворянину. Тот поспешно отшатнулся. Ледяной ужас пронзил его затылок. Жюстиньену хотелось отвести взгляд в сторону, но он не смог. Кошмарное видение, открывшееся перед ним, завораживало и в то же время приводило в трепет. Пальцы пастора оставили на щеках следы пепла.
– Что вы видите? – спросил Эфраим лихорадочным голосом. – Что вы видите?
Он протянул к молодому человеку руки, серые и грязные. Жюстиньен отступил, сердце колотилось так, что вот-вот готово было разорваться. Он видел, сам не веря своим глазам. Он видел то, что уже давно видел священник. Угольная корка на его ладонях, которая трескалась, но не отрывалась, когда он сжимал и разжимал ладони.
Жюстиньен встал и чуть не споткнулся о корень, но в последний момент смог удержаться на ногах. Под деревьями время как будто остановилось. Венёр почти не обратил на них никакого внимания, Габриэль даже не пошевелился. Только Пенни продолжала танцевать. На ее губах мелькнул намек на улыбку. Жюстиньен резко развернулся на пятках, схватил прислоненный к дереву гарпун и помчался вглубь леса.
Он бежал примерно в том направлении, куда ушла Мари. Однако этого оказалось мало. Нужно было сосредоточиться куда сильнее, чтобы сориентироваться и не потерять надежду найти след путешественницы, если она вообще его оставила. Жюстиньен был не в состоянии думать и едва мог удержаться от падения. Видения пастора преследовали его, крутясь в голове. Кожа цвета пепла, цвет смерти.
У пастора на ладонях была корка пепла. Пенни танцевала. Пенни кружилась на снегу. Жюстиньен внезапно оказался на берегу озера, одного из тех огромных водоемов, окрашенных в зыбкие и глубокие оттенки лабрадорита, которые простираются за пределы тумана. Поверхность была невероятно спокойной. Жюстиньен опустился на колени на берегу, прямо в жидкую глину, положил рядом с собой гарпун и умыл лицо. По его губам текла струйка воды. На языке остался привкус соли. Он наклонился ближе и вздрогнул, когда увидел фигуру под водой. Утопленник с бледным лицом и уже мутными глазами. Сначала эти черты были размыты глубиной, однако тело всплывало, и они становились все отчетливее. Жюстиньен замер, ошеломленный и в то же время ожидавший чего-то подобного. Ему вдруг показалось, что он оказался здесь, на краю озера, на острове, только ради этой встречи. Мертвец в озере был незнакомцем из его снов. Тем, чье имя он должен был помнить. Он протянул руку к воде. Клочья его разорванной рубашки выбивались из рукава тулупа. Ему вспомнилась фраза из легенды, рассказанной Мари. Из сказки о путешествии в страну мертвых. Он шел, пока его одежда не разорвалась в клочья и пока у его сапог не отпали подошвы. Он коснулся воды кончиками пальцев, и по поверхности озера разошлись концентрические круги. Достаточно было опустить руку еще на несколько дюймов, чтобы коснуться утопленника. Щеки мертвеца опухли, покраснели. Глазные яблоки остекленели. Образок святого Ива на шее, даже покрытый патиной, оставался узнаваемым. Это святой, который не смог защитить его. Жюстиньен узнал кулон. У трупа был широко открыт рот, а внутри – белая масса, которая медленно растворялась в озере. Соль, понял Жюстиньен. Вот почему озеро имело привкус соли.
Утопленник поднимался из воды. Жюстиньену следовало бы вытащить руку из озера, но он не смог заставить себя сделать это. Подушечки его пальцев задели грубую корку комка соли и оторвали несколько кристалликов. Голос незнакомца звал на помощь где-то далеко в тумане. Или, возможно, это была одна из тех хищных птиц, которых выжившие слышали на протяжении всего путешествия, но так и не увидели. Незнакомец не может звать на помощь, рассуждал молодой дворянин, несмотря на абсурдность ситуации. Соль заткнула ему рот, как будто самой смерти недостаточно, чтобы заставить его замолчать. Скоро он выйдет из воды. Жюстиньен не мог больше ждать и боялся этого откровения больше всего на свете.
Сквозь гул противоречивых чувств он услышал позади себя шум. Сначала не обратил на него внимания. Шум усилился, и тогда инстинкт самосохранения заставил его повернуть голову. Жюстиньен вздрогнул. Нездоровый пот побежал по спине. Перед ним стоял крупный волк размером почти с человека. Приподняв губы, зверь обнажил пожелтевшие клыки и ярко-красные челюсти. Его мышцы перекатывались под грубой пепельной шерстью. На задней ноге виднелась большая рана в стадии заживления, забитая коричневой, почти черной коростой. Волоски вокруг нее были вырваны и только начинали отрастать. Пульс дворянина ускорился. Был ли это тот волк, который явился вчера вечером? Тот самый, которого Мари обратила в бегство? Жюстиньен достал из-под тулупа пистолет и спустил курок. Выстрела не последовало, он снова не зарядил оружие. Волк щелкнул зубами. Жюстиньен, справившись с дрожью в конечностях, скользнул рукой к гарпуну. Волк зарычал громче, словно узнав этот железный шип. Жюстиньен только начал сжимать пальцы на рукоятке, когда зверь, оказавшись быстрее, бросился на него и впился когтями в тулуп. Перекатившись по берегу, Жюстиньен смог освободиться, оставив волку на растерзание мех, и с трудом поднялся на скользкой глине. Хищник тем временем поднял голову. И пока молодой человек оглядывался в поисках, куда бежать, волк прыгнул на него. От шока у Жюстиньена перехватило дыхание. Он откинулся назад, защищая руками горло и лицо. Скорее почувствовал, чем увидел, как волчьи зубы рвут рукава. Тепло животного передавалось ему через слои одежды. Мускусный звериный запах смешивался с запахом грязи и его собственного пота. Скоро зубы вонзятся в плоть, скоро…
Внезапно тяжесть волчьего тела отступила. Жюстиньен опустил руки и посмотрел вверх. Над ним возвышался силуэт Мари, выделяясь тенью на фоне тумана и озера. Волк неподвижно лежал у ее ног с перерезанным горлом. Лужа крови растекалась по берегу, распускалась карминными цветами в озерной воде. Жюстиньен поднял свой бесполезный гарпун. На горизонте туман окрасился в чернильный цвет. Мари пошла мыть руки в озере, ущипнув при этом себя за переносицу.
– Что-то не так? – спросил Жюстиньен.
Мари нахмурилась.
– Я не понимаю, почему этот волк напал на тебя. Почему волки так преследуют нас? Это неестественно…
Она постучала по носу чуть выше шрама.
– Мой нос напоминает о себе. Старая рана. Дожди будут усиливаться…